Царские врата - Елена Крюкова

И Алена склонила голову к ладони, на которой лежала вся ее кровавая жизнь, и ее поцеловала.

Я люблю гулять весной!Мама любит гулять со мной!Лужи у нас под ногами,Небо у нас над головами!И деревья шумят, как лес,А все целуются и кричат Христос Воскрес!

ФРЕСКА ДЕСЯТАЯ. ЧАША

(изображение золотой чаши на Вратах)

Алена набросила куртку, вышла на площадку, позвонила соседям. Загремел ключ в замке, долго скрежетал. Соседка с порога мрачно воззрилась на смущенную Алену.

– Что надо?

– Здравствуйте, – сказала Алена, засунула руки в карманы куртки и сжала там пальцы в кулаки. – Меня зовут Алена. Я ваша соседка. Не надо ли чего вам помочь?

– Я еще из ума не выжила, – хохотнула женщина, тряхнула головой, в обидной ухмылке обнажилась бледная голая десна. – Спасибочки! Не нуждаюсь! – Под хмельком тетка, пахло от нее. – За собой погляди лучше!

Железная дверь с лязгом захлопнулась.

«Не так я делаю. Не то».

Не прошло и часа, как в Аленину дверь затрезвонили. На пороге стояла поддатая соседка. Подслеповатые глазки стреляли туда-сюда. Уже не ухмылка, а просительная улыбка вздрагивала, маслом мазала ошлепки губ.

– Привет. Извини. Я тут тебя турнула. Ты не могла бы с ребятней моей посидеть? А я в аптеку схожу.

– Прямо сейчас пойдете?

«Она меня на «ты», а я ее на «вы». Все правильно. Все справедливо».

Ухнула в смрад и чад чужого жилья. Утонула, как дырявый ковш в кадушке с черной водой. Ребятенок в манеже, качается маятником, сам себя веселит; другой ползает по полу, тыкается мордочкой, как слепой, в углы ободранной мебели. Кот вышел из кухни, поднял хвост, гадко мяукнул. Пахло подгорелой гречневой кашей и алкоголем. К мешковатой занавеске приколот вырванный из гламурного журнала портрет толстой Бритни Спирс. На стене было намалевано аэрографом, крупно: «VADIK I LOVE YOU».

– Идите спокойно, – сказала Алена, – посижу сколько надо.

Поддатая баба ускользнула. Алена осталась в чужой квартире с двумя детьми. Пацан в грязном манеже все качался безостановочно. Другой мальчонка пополз к ней. Алена подхватила его на руки. Легонький какой! Кожа да косточки. «Вот и Ванечка мой совсем недавно – такой же был. Когда мы из Чечни прибежали. Недавно? Как век назад».

Алена опустила мальчишку на пол. Кот терся затылком о ножки пацана в замурзанных ползунках. Святое семейство. Отца нет. Не пахнет мужиком в этом доме.

Алена опять взяла мальчишку на колени, села в ободранное котом кресло. Стала напевать песенку, качать ребенка.

Под ее напевы уснул пацанчик в манеже, лег на спинку, ручки-ножки разбросал.

Уснул и тот, что у нее на руках пригрелся.

Сама не знала, сколько прошло времени.

Загремел замок. С ругательствами, цепляясь за притолоки, падая на стены и шкафы, ввалилась соседка, в дым пьяна.

Шагнула в комнату, чуть не упала через порог.

– А-а-а-а, соседушка!.. Ты здесь, родна-а-ая!.. Как ха-ра-шо-о-о-о… Ува-а-а-ажила… Давай мы с тобой за знакомство… – Неслушными руками радостно вывалила на стол из отвисших карманов аптечные пузырьки с настойкой боярышника. – Боя-рыш-ни-чек, родименький… Любишь прямо из горла?.. Или из рюмашечки?.. Я-то – и так могу… и без закуски… – Отвинтила крышку, дышала шумно, как паровоз. – Или тебе, лапунь, зажрать это дело обязательно?..

Влила в себя темно-гранатовую, похожую на кровь жидкость. Крякнула громко, как мужик.

– Щас сообразим… Нет пробле-е-ем… В холодильничке…

Она свалилась на пол на кухне, не успев открыть дверцу холодильника. Донесся длинный храп. Алена осторожно положила спящего мальчишку на диван, укрыла одеялом; укрыла пацанчика, что спал в манеже; подняла с пола пьяную бабу, доволокла до дивана, раздела, намочила полотенце, отерла мокрым полотенцем ей лицо. Закинула ей на диван ноги. Нашла старый овчинный тулуп, тулупом ее накрыла, овчину под ноги подоткнула, под спину, чтобы согрелась.

Села рядом. Семейство спало. Два ребенка и пьяная мать.

Ночь шла и проходила. Время хотело остановиться и не могло. Дети спали, вскрикивали во сне. Алена поменяла малышу ползунки. Ребенок не проснулся, так осторожно она это сделала. Она слышала: тикают на кухне старые часы, большой, как тарелка, будильник с серебряной шляпкой.

Я жил не слепой – зрячий. И не без мозгов. Думал, соображал. Все вокруг были преступники. Причем безнаказанные. Кто мало обманывал, кто по-крупному. Но обманывали все.

И я обманывал. И мои друзья. Мы привыкли жить внутри обмана.

А сегодня я не мог даже себя обмануть, что все хорошо.

Сегодня я ее похоронил. Мою девушку.

Я познакомился с ней, когда она бабушку хоронила. Смотрела не в яму, а вверх, в небо. Все плакали, а она не плакала. Просто стояла и смотрела в небо. А я смотрел на нее. И она обернулась – и на меня посмотрела.

Ее глаза были синие, светлые, сумасшедшие, широкие, как небо. Как наша холодная река. Нас сильно потянуло друг к другу. Шатнуло просто.

Странно, да: все стоят со скорбными рожами, гроб в яму опускают, я еле ремни держу, скользко, грязь под сапогами ползет, народ плачет, а я пялюсь на девушку, и девушка, смотрю, она уже – моя.

Толпа по автобусам рассосалась. Я в тот автобус юркнул, куда девушка моя вошла. Вон она, сидит, я сразу увидел. И подсел к ней, внаглую.

На поминках по ее старушке все речи говорили. Много речей – знаменитая, видать, старушка была, может, училка какая, я не вникал. Мы за одним столом с девушкой сидели. Я пил водку, совал в рот картошку вареную, салат капустный пальцами хватал. Все с постными лицами сидят – а мы веселые. Потому что друг друга встретили.

И я под столом нашел ее колено теплое и погладил. А она под столом мои пальцы схватила, сжала крепко-крепко. Из глаз у нее лучи брызнули. У меня горячо стало под ребрами.

Она прекрасно поняла, кто я. Могильщик, ну и что. Глазами меня обнимала, будто я был царь, а не могильщик. Шепотом я сказал ей: «Приезжай завтра, домик такой у входа, ну, помнишь». Она кивнула, засмеялась беззвучно.

Приехала. Темный вечер, холодно, я в каптерке камин электрический зажег, чайник вскипятил, на всякий случай водки купил, хотя и подумал, что она водку не пьет. Она вошла без стука – я дверь нарочно открытой оставил. Бросилась ко мне и сразу целовать. И я ее целовал так… как пьяный. Уже без всякой водки. Она вся светлая, тонкая, нежная, а груди тяжелые, как сладкие большие груши. Это была моя первая девушка. Ну, в смысле, женщина.

Я даже не успел испугаться. Все случилось так празднично, так красиво. «Спасибо тебе», – выдохнул я ей в ухо, и она засмеялась от щекотки и рот мне ладонью закрыла: «За это не благодарят».

И мы опять целовались как бешеные.

Ее убили. Когда она от меня шла. Около входа на кладбище. Ночью.

Зачем я ночью отпустил ее! Дурак!

Она сама попросилась. Беспечная такая. Веселая. Глаза горят синими огоньками. «Я доберусь. Ты не ходи за мной! Здесь остановка рядом, не бойся, еще маршрутки ходят! Да мне на них наплевать, тачку поймаю!» Меня целует, губы горячие. «Все, бегу, сейчас твои сменщики придут!»

Ребята пришли в двенадцать ночи. На Леньке Смуглом лица не было. Он уже был не смуглый, а белый. «Ванька, там… девчонка валяется. Холодная. Не дышит уже».

Мне показалось – я не живой голос Ленькин, а радио слушаю.

Побежали мы тут же. И правда, лежит. Лицом вниз, руку под голову подложила, будто спит. Ногу только неловко подвернула, и ступни так странно вывернуты.

Куртку сняли. Сережки из ушей вынули – синенькие, под цвет ее глаз, крохотные сережки. Я их целовал час назад, и сережки и ушки ее зверюшкины, кошачьи. На горле следы пальцев страшных, чужих. «Вань, да она уже все! Вань, милицию вызывай…»

Вызвали, а что толку?

«Ты не ходи за мной!»

Я все равно пойду за тобой. С тобой.

Я сам ее хоронил. Ленька Смуглый и Игорь Чудик мне помогали.

Я опускал ее гроб на ремнях в глубокую могилу, поглубже мы выкопали, почва здесь глинистая, мягкая, по весне дождями размывалась, и ворочал в голове камни мыслей: два… или три раза мы были с ней? Три… или два? Не помню. Не помню.

Встал перед закопанной могилой на колени, прямо в грязь, в желтую мокрую глину, захватил глиняный ком, мял в пальцах, и нежной была земля, будто ее мягкое, податливое тело.

Она мне не успела про себя рассказать. Ничего.

Как рыдали, стоя у могилы, ее мать и отец! Я старался на них не смотреть.

Они же все равно не знали, что я был ее парень. Что у нее был парень могильщик.

А потом мы на троих распили бутылку дешевой водки. Чудик ругался: паленую водку покупаем. А Ленька смеялся хрипло: водка плохой не бывает, она бывает только хорошей или очень хорошей.

Алена шла по улице, и длинная черная юбка хлопала ее по щиколоткам.

Навстречу ей шла, медленно плыла беременная молодая баба.