Царские врата - Елена Крюкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Любовь и ласка, ласка и любовь.
Дать вам любовь мою! Как? Что сделать надо? Что?
Я – это вы, а вы – это я. Мы – народ.
Хор пел тихо-тихо, нежно-нежно, будто не раскрывая ртов; будто качались на воде, потревоженные проплывшей смоленой лодкой, духмяные снежно-белые лилии:
– Иже Херувимы тайно образующе и Животворящей Троице трисвятую песнь припевающе, всякое ныне житейское отложим попечение, яко да Царя всех подымем, Ангельскими невидимо дориносима чинми… Ал-ли-лу-и-а!
Сердце Алены расширилось, вместило в себя все, весь мир видимый и невидимый.
Ей в одно мгновенье стало понятно все.
И зачем она живет на свете. И зачем все живут.
И зачем Бог приходил.
И зачем одних людей Бог берет на небо раньше, а других позже, давая им выпить чашу длинной тяжелой горькой жизни до дна.
Священник поднял руки.
Ей казалось – это он к ней одной руки протягивает.
– Мир всем!
«Да, да, мир, – лицо Алены заливали слезы, и она слизывала их кислое вино. – Мир, а не война…»
– И духови твоему, – гудел, как первый пароход на освобожденной ото льда реке, мужской хор.
– Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы…
«Возлюбим друг друга! Почему же до сих пор мы все никак не возлюбим друг друга! Ведь это тысячи лет назад возвещено было!»
И все, кто стоял рядом с ней и далеко от нее, весь народ в церкви, все запели, нестройно, коряво, трогательно, кто-то слов не знал, забыл, кто-то ловил по губам близко стоящих старух, знавших, как старые пророчицы, все, что было, есть и будет, и робко повторял за ними, – и Алена, слов тоже не зная, ни одного слова, запела, – и не знала она, что это был Символ веры, веры ее родного народа:
– Верую во единаго Бога – Отца Вседержителя, Творца Небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во Единаго Господа – Иисуса Христа, Сына Божия Единороднаго, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век… Света от Света, Бога Истинна от Бога Истинна… рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, им же вся быша…
«Вы – не возлюбите. Пусть! Я – возлюблю!»
– Нас ради, человек, – пели, старательно, фальшиво, чисто, голосисто, хрипло, радостно, самозабвенно люди в церкви, – и нашего ради спасения сшедшаго с небес…
«Я не на небесах живу. А на земле. Я ад прошла. Я рай хочу вам дать, любимые. Любовь, которой нет на земле. Которая одна только и есть на земле».
– …чаю воскресения мертвых… и жизни будущаго века…
«Неужели все воскреснут?! Все?! И те, кого я убила, тоже…»
Священник пел. Воздевал руки. Хор вторил ему.
Люди молчали благоговейно.
Алена понимала краем сознания: сейчас, вот сейчас совершается главное в жизни ее и всех. Она ловила не слухом – сердцем плывущие, как рыбы во тьме океана, светящиеся золотые восклицанья: «…тысящи Архангелов и тьмы Ангелов… благодарив и благословив… освятив… преломив…»
Ее стала бить счастливая, как в любви, дрожь.
«Вот так же, как с Ренатом у меня это было. Когда мы обнимались. Там, в сарае, впервые».
Ее глаза упали на лик Божией Матери Чимеевской.
Глаза Богородицы сказали ей: «Иди сюда. Ко Мне. Не бойся. Ближе».
Алена шагнула.
Перед ней расступились люди, словно она была царица. Давали ей дорогу.
Она подошла очень близко к иконе.
Увидела: по лицу Матери, собираясь в крупные, величиной с небольшие жемчужины, капли, медленно текут вниз странные слезы.
Алена шире раскрыла глаза. Раздула ноздри. Донесся нежнейший запах.
Смешали вместе лепестки жасмина, душистый мед, черемуху, кардамон, сладкое вино, кедровую смолу. Запах стал литься внутрь нее.
Залил ее до краев. Заврачевал все ее раны. Все страшные, зияющие в душе дыры.
Алена стояла, как истукан.
Хор вдалеке, из-за облаков, пел, истаивал в хвале и неге. Рядом с Аленой зашептали:
– На колени… На колени падай! Не видишь, что ли, икона замироточила… Чудо…
«Я рядом с чудом. Я… сволочь последняя…»
Колени сами подогнулись. Алена дышала тяжело. Прижимала руки к груди.
Она смотрела на текущее миро. У нее не было сил перекреститься.
– Приимите, ядите, сие есть тело Мое, еже за вы ломимое во оставление грехов…
«Она меня простила. Простила. Теперь все хорошо».
За ней и перед ней, сбоку от нее народ повалился на колени.
– Пийте от нея вси, сия есть Кровь Моя Новаго Завета, яже за вы и за многи изливаемая… во оставление грехов…
«Где я уже слышала эти слова? А, да, там… в горах. Когда тот монах чашу золотую держал…»
– Твоя от Твоих Тебе приносяща о всех и за вся!
Иерей поднял Святые Дары над престолом. Икона густо мироточила.
– Вонмем! – Священник поднял хлеб над головой. – Святая – святым!
«Святым? А разве я святая?»
Люди встали друг за другом. Священник держал потир с Дарами, диакон – тряпицу, которой будет утирать рты причастников. Люди сложили руки на груди, правую руку над левой, и Алена так же сделала. Медленно потянулась живая дорога. Священник окунал лжицу в потир, подносил ко ртам. Старуха, та самая, в белом платке, заячьи уши белые под подбородком коричневым висят… дед, еле ногами шаркает… несмышленое дитя, чуть ручки научилось складывать в молитве… седая женщина, широкоскулая, на лице крупной кистью горе письмена начертило… девушка с ангельским лицом, тонкая талия, грудь большая, тяжелая… молодая мать с младенцем на руках, весело смеется, будто и не к Причастию идет, а на свадьбу подружки… тощий подросток, глаза впали внутрь лба, ищут, бегают туда-сюда, молят: спаси, объясни, как жить…
Они идут. Они идут, чтобы вкусить Святых Даров.
Они идут, будто молча поют.
Они хотят любви.
Все ли тут веруют в Бога? А может, не все?
Пускай не все. Он улыбается всем. Он – со всеми.
Алена шагнула к возвышению, на котором стояли, облаченные в золотые ризы, священник и диакон.
Золотая чаша блестит нестерпимо. Она сверкает, как солнце. Весеннее солнце.
Внутри чаши хлеб, пропитанный сладким кагором.
«Все у тебя будет теперь по-новому. Все».
– Тело Христово приимите… – Хор разворачивал красно-золотой, перламутрово-синий, брызгающий горячим воском веер, и темно-золотой нимб над теменем Богородицы Чимеевской, и лик Ее медленно покрывались бело-желтыми бусинами душистого миро. – Источника безсмертнаго вкусите…
«Ты здесь, Алена. Ты пришла».
«Да. Я здесь. Я пришла. Долго же я шла».
«Вкуси! Прими…»
«Дай мне сладкого. Дай – праздника. Я стала ребенком. Все мы дети. Все мы, когда любим сильно, становимся детьми. Детьми мы родились… детьми уйдем».
Она почувствовала на губах острый холодок золоченой лжицы, на языке – сласть вина и хлебную живую мякоть.
Горячее, сладкое, святое быстро, неуследимо скользнуло внутрь нее.
Она вспомнила, как ее сын рождался на свет.
Он выскользнул так же – горячо, быстро – не поймать мига! – из нее.
Закрыла глаза. Свет вспыхнул внутри. Не гас.
Алена отошла от священника со скрещенными на груди руками, с закрытыми глазами, с улыбкой.
Священник смотрел на ее солнечное лицо.
Благоухание наполнило храм до краев.
– Я сподобился видеть чудо в первый раз, как принял сан, – негромко сказал священник диакону. – Это сделал Господь, простив эту, вот эту грешницу.
Он кивнул диакону на стоящую с закрытыми глазами Алену.
И, обернувшись к притихшему народу, сказал просто, почти буднично, будто благодарил после обеда престарелых родителей своих, будто малого сына по голове русой гладил:
– Спаси, Боже, люди Твоя и благослови достояние Твое.
И, подняв выше чашу со Святыми Дарами, медленно благословил ею народ в храме, мироточащую икону, Престол и Царские Врата с сокрытым сердцем-алтарем за ними:
– Всегда, ныне и присно, и во веки веков.
Алена пропела вместе с хором, уже не боясь ничего в маленькой, оставшейся ей жизни ее: «А-а-ами-и-инь».
Богородица Чимеевская, вся покрытая душистой чудной росой, сказала ей молча:
«Ну? Теперь ты знаешь, что тебе делать?»
И Алена вслух, тихо, ответила ей:
– Да. Теперь я знаю, что мне делать.
А священник, вытащив откуда-то, из укромного места, деревенское лукошко с расписными деревянными яйцами, яркими, как перья из хвоста Жар-птицы, Пасхальными писанками, зачерпнул горсть яиц, размахнулся и кинул их в толпу, будто спелые ягоды, алые сливы, и закричал победно, зычно, весело, взахлеб:
– Христос воскресе!
Народ весело, вразнобой, ловя, хватая на лету писанки, так же громко, радостно, закричал ему в ответ:
– Воистину воскресе!
– Христос воскресе!
– Воистину воскресе!
– Христос воскресе!..
«Воистину воскресе», – восхищенно шепнула Алена, ловко вздернула руки – и поймала жесткое деревянное яйцо.
Поднесла к глазам.
Оно было густо-алое, нет, даже кирпично-красное, как кровь.
Свечи горели ярко, трещали, чадили, вспыхивали.
И Алена склонила голову к ладони, на которой лежала вся ее кровавая жизнь, и ее поцеловала.
ДЕТСКИЕ СТИХИ АЛЕНЫЯ люблю гулять весной!Мама любит гулять со мной!Лужи у нас под ногами,Небо у нас над головами!И деревья шумят, как лес,А все целуются и кричат Христос Воскрес!
ФРЕСКА ДЕСЯТАЯ. ЧАША
