Красный Марс - Ким Робинсон

За время этой тирады ее лицо раскраснелось — Надя еще никогда не видела ее такой рассерженной, как сейчас. Привычное сухое выражение лица, скрывавшее ее мучительную озлобленность, теперь исчезло, и она едва была способна говорить в своем гневе, ее трясло. Вся комната погрузилась в мертвенное молчание.

— Не научно, вот как! Просто детские игры. И ради этих игр вы готовы погубить историю, уничтожить полярные шапки, затопить каналы и каньоны, разрушить прекрасный, чистый ландшафт. И все это просто так, шутки ради!

В комнате стало тихо, собравшиеся представляли собой живую картину, они словно превратились в каменные статуи. Слышался лишь гул вентиляторов. Затем они начали осторожно переглядываться. Саймон сделал шаг к Энн, вытянув вперед руку, но она остановила его взглядом: с тем же эффектом он мог выйти из спальни в нижнем белье — так же застыл бы намертво. Покраснев, он все же сменил позу и сел на свое место.

Сакс Расселл поднялся на ноги. Он выглядел так, как всегда, или, может быть, слегка более взволнованным, но казался безобидным. По-совиному моргая, он заговорил спокойным сухим голосом, будто читал лекцию из учебника по термодинамике или перечислял элементы периодической таблицы.

— Красота Марса существует лишь в людском разуме, — начал он своим сухим, констатирующим факты тоном, и все зачарованно уставились на него. — Без присутствия человека это просто скопление атомов, ничем не отличающихся от других частиц материи во вселенной. Только мы ее понимаем, только мы придаем ей значение. Всю свою историю мы смотрели на ночное небо и наблюдали, как Марс блуждает среди звезд. Все эти ночи, что мы наблюдали за ним в телескопы, вглядываясь в крошечный диск, пытаясь увидеть каналы в изменениях альбедо, вся эта дурацкая научная фантастика с ее чудовищами, девицами и вымирающими цивилизациями, все эти ученые, которые изучали его, которые забросили нас сюда, — вот что делает Марс красивым. Но не базальт и не оксиды.

Он сделал паузу и обвел всех взглядом. Надя сглотнула; чрезвычайно странно было слышать эти слова из уст Сакса Расселла, произносимые тем же сухим тоном, какой было привычнее слышать, когда он анализировал графики. Слишком странно! — И вот мы здесь, — продолжил он. — И нам мало прятаться под десятиметровым слоем земли и изучать камни. Это наука, да, причем необходимая наука. Но наука — это и нечто большее. Наука — это часть более крупного человеческого предприятия, которое заключается в том, чтобы отправиться к звездам, приспособиться к другим планетам, приспособить их под себя. Наука — это созидание. Отсутствие жизни здесь, отсутствие каких-либо контактов при работе программы поиска внеземных цивилизаций за пятьдесят лет говорят о том, что жизнь — это редкость, а разумная жизнь — еще бóльшая редкость. И все же вся суть вселенной, вся ее красота содержится в сознании разумных существ. Мы — это сознание вселенной, и наша задача — распространять его, смотреть на мир и жить везде, где это возможно. Слишком опасно держать сознание вселенной лишь на одной планете — там оно может быть уничтожено. А теперь мы на двух планетах — или на трех, если считать Луну. И можем изменить Марс, чтобы сделать его более безопасным для жизни. Изменения его не уничтожат. Прочтение его прошлого может быть затруднено, но красота не уйдет. Если здесь появятся озера, леса или ледники, разве это убавит его красоту? Я думаю, нет. Я думаю, он станет только прекраснее. Это добавит жизнь, самую красивую систему из всех возможных. Но жизнь никак не сумеет ни сровнять с землей Фарсиду, ни заполнить долины Маринер. Марс навсегда останется Марсом, отличным от Земли, более холодным и диким. Но он может быть Марсом и в то же время нашей планетой. И он ею станет. Рассуждаю вполне по-человечески: если это может быть сделано, это будет сделано. Мы можем изменить Марс, построив его так же, как мы построили бы кафедральный собор, — построив как памятник человечеству и вселенной. Мы можем это сделать, значит, мы это сделаем. Значит… — он поднял ладонь, будто удовлетворенный анализом данных на графике, будто проверивший периодическую таблицу и убедившийся, что она по-прежнему верна, — мы можем начинать.

Он посмотрел на Энн, и все взгляды, последовав его примеру, сошлись на ней. Ее губы были сомкнуты, плечи опущены. Она понимала, что потерпела поражение.

Она пожала плечами, будто стараясь сбросить на спину капюшон, будто все ее тело покрывал тяжелый панцирь, тяготивший ее. И ровным неживым голосом — обычным для нее, когда она была расстроена, — произнесла:

— Мне кажется, ты слишком высоко ценишь сознание. А камни, наоборот, слишком низко. Мы не властелины вселенной. Мы лишь малая ее часть. Может, мы и есть ее сознание, но даже это не значит, что мы должны превращать все подряд в зеркальное отражение самих себя. Это, скорее, означает, что мы должны подстроиться под нее, такую, какая она есть, и чтить ее своей заботой.

Она встретила спокойный взгляд Сакса и выбросила в него последний остаток гнева:

— Ты никогда в жизни не видел Марса.

И она вышла из комнаты.

Джанет была там в своих видеоочках и записала этот обмен репликами. Филлис отправила копию на Землю. Неделю спустя комитет УДМ ООН по изменению окружающей среды одобрил распространение ветряных мельниц.

Их собирались сбросить с дирижаблей. Аркадий тут же потребовал, чтобы ему в качестве вознаграждения за работу на Фобосе предоставили право их пилотировать. Майя и Фрэнк не были против того, чтобы он не появлялся в Андерхилле месяц-другой, и мгновенно включили его в экипаж одного из судов. Он должен был двигаться под действием преобладающих ветров на восток, опускаясь, чтобы устанавливать мельницы на дно каналов и внешние края кратеров, где ветра особенно сильны. Надя впервые услышала об экспедиции, когда Аркадий, пробежав к ней через несколько комнат, сообщил об этом.

— Звучит неплохо, — отозвалась она.

— Хочешь полететь? — спросил он.

Да, разумеется, — она согласилась. Ее фантомный палец зудел.

≈ * ≈

Дирижабль, на котором они полетели, был самым большим из всех когда-либо построенных. Его сконструировала в Германии компания «Фридрихсхафен Нох Айнмаль» в 2029 году, и прибыл он совсем недавно. Назывался он «Стрела», и размах его крыльев составлял сто двадцать метров, в длину он достигал ста метров, а в высоту — сорока. Внутренний шпангоут сделан из ультралита, а на конце каждого крыла и под гондолой — турбовинты, которые работали на небольших пластиковых двигателях, питающихся от солнечных батарей, расположенных на верхней стороне корпуса. Гондола, имевшая форму карандаша, тянулась вдоль почти всей нижней поверхности, но внутри нее места было меньше, чем ожидала Надя, так как бóльшая ее часть была заполнена их грузом — ветряными мельницами. Во время отбытия свободное пространство было не больше, чем в кабине пилота: две узкие кровати, крохотная кухня, еще меньший туалет и узкий проход между ними. Было весьма тесно, но, к счастью, в обеих стенах гондолы имелись окна и, несмотря на то что некоторые из них были закрыты мельницами, они получали достаточно света и неплохой обзор.

Взлетали они медленно. Аркадий, переключив рычаг, отпустил канаты, тянувшиеся от трех причальных мачт. Турбовинты разогнались, насколько могли, но они работали при атмосферном давлении всего лишь в двенадцать миллибар. Кабина подскакивала вверх-вниз, словно в замедленной съемке, изгибаясь вместе с внутренним шпангоутом, и с каждым отскоком вверх отрывалась чуть выше от земли. Тем, кто привык к запускам ракет, это показалось бы комичным.

— Давай возьмем курс на три шестьдесят и увидим Андерхилл, прежде чем двинемся дальше, — проговорил Аркадий, когда они поднялись на пятидесятиметровую высоту. Он наклонил корабль, и они, судя по виду из надиного окна, медленно выполнили широкий поворот. Дорожки, ямы, кучи реголита — все выделялось темно-красным на фоне пыльной оранжевой поверхности. Казалось, будто дракон время от времени протягивал сюда свою огромную когтистую лапу и пускал кровь. Андерхилл был расположен в самом центре холмистого участка, что само по себе создавало прекрасный вид: квадратный темно-красный камень в блестящем украшении из стекла и серебра, с зеленым вкраплением, едва видневшимся под куполом. От него тянулись дороги на восток к Чернобылю и на север к космодрому. А еще там были длинные крытые теплицы, парк трейлеров…

— Алхимический квартал до сих пор напоминает Урал, — заметил Аркадий. — С этим правда нужно что-то делать. — Он выбрал курс и с попутным ветром повел дирижабль на восток. — Пролетим над Чернобылем? Тогда поймаем восходящий поток.

— Почему бы нам не посмотреть, на что эта штуковина способна без посторонней помощи? — предложила Надя.