Синий мопс счастья - Дарья Донцова

Ворча про себя, я добралась до «Новокузнецкой» и стала оглядываться по сторонам. Вокруг бурлила людская толпа, на площади громоздились вагончики, бойко торгующие шаурмой, булками, водой и, несмотря на отвратительно промозглую сырую погоду, мороженым. Ничего похожего на кафе тут не наблюдалось.

В низких домах, располагавшихся по обе стороны от здания метро, были одни магазины.

– Подскажите, где тут «Лукошко»? – спросила я у газетчика, парня лет тридцати, хлюпающего носом возле лотка.

– «Лукошко», «Лукошко» – забормотал тот.

– Через трамвайные пути ступай, – ткнула рукой влево тетка, торгующая всякой мелочовкой, – завернешь за дом и увидишь рыгаловку. Жуткое место!

И действительно, «Лукошко» нашлось именно там, где она сказала. Стеклянный павильончик с бело-красными занавесками, пластиковыми столиками и очень жесткими стульями. Я устроилась в самом углу и взяла меню. Теперь понятно, отчего в этом пятисортном заведении толпа посетителей, причиной такого столпотворения являются цены, они, ей-богу, смешные, на сорок рублей здесь вполне можно пообедать. Мимо с полным подносом проплыла официантка. До моего носа долетел знакомый запах. Ну ясно, тут варят «бульон» из кубиков, мы сами иногда, правда очень редко, делаем такой.

– Что заказываем? – поинтересовалась полная баба, подходя ко мне.

– Ну… чай у вас какой?

– Из пакетика.

– Вот и хорошо. Значит, его и булочку без крема.

Официантка вдруг участливо предложила:

– Хотите ржаную, с тмином? Они вкусные, вместе с чаем в семь рублей уложитесь. Напиток подаем с сахаром, булка большая, наедитесь досыта за маленькие деньги.

– Спасибо, – улыбнулась я, – несите.

Ну не объяснять же заботливой тетке, что я сделала такой заказ вовсе не из-за отсутствия денег, а потому что боюсь есть в этой столовке, тут запросто могут подсунуть испорченную колбасу.

Но булочка оказалась свежей и даже заботливо подогретой, а чай подали в чайнике, в котором плавал пакетик. Заварка получилась жидкой, зато ее было много, к тому же на стол поставили полную сахарницу. Официантка не обманула, на семь рублей здесь не останешься голодной.

Я осторожно отхлебнула из чашки и уже собралась впиться зубами в булочку, но тут в «Лукошко» ворвалась новая посетительница, и плюшка выпала из моих рук.

На пороге стояла дама, довольно стройная, даже изящная, на ее ногах пламенели ярко-красные кожаные сапоги-ботфорты, нижнюю часть туловища украшала ядовито-зеленая кожаная мини-юбочка, бедра обтягивали колготки в крупную клетку. Сверху кокетка облачилась в пронзительно оранжевый жакет из щипаной норки, шею повязала темно-синим длинным-предлинным шерстяным шарфом крупной вязки, ее голову украшала розовая шапочка-таблетка с гордо торчащим вверх страусиным пером. Дополняли картину бежевые перчатки и голубая сумочка-планшет на длинном ремне.

Глава 26

Сногсшибательное впечатление дама произвела не только на меня. Все посетители поголовно перестали жевать и с раскрытыми ртами уставились на небесное видение. Кто-то присвистнул.

– Ну дает бабуся, – захихикали сидевшие неподалеку от меня девчонки.

Я вздохнула. Как ни молодись, сколько ни надевай на себя короткую юбчонку, все равно ясно: тебе не двадцать. Даже огромные очки «летучая мышь», которыми посетительница постаралась закрыть пол-лица, не спасли положения. При одном взгляде на ее сильно накрашенные щеки и рот становилось понятно, «девушка» справила пятидесятилетие, причем очень давно, небось она уже преодолела и планку, на которой стоит печальная для женщины цифра 60, а может, ей и больше.

– Ниночка! – заголосила бабуля трубным шепотом. – Это я!

Я вздрогнула и помахала ей рукой:

– Сюда!

Мама Сергея Васильевича, провожаемая со всех сторон взглядами, дошла до столика, села за него и заговорщицки сообщила:

– Пароль! Сто пятьдесят один…

Услыхав хорошо знакомый номер, я тяжело вздохнула и спросила:

– Больше никакого моего телефона не знаете?

– Ах, озорница, – погрозила пальцем старушка, – небось Сережа сказал: «Гликерию Петровну легко обвести вокруг пальца, она не в курсе дела». Но я знаю все!!! Вот.

На столике появился белый конверт.

– Что же вы теряетесь, Ниночка, – загремела Гликерия Петровна, – берите и начинайте работу. Понимаю, вам заплатили, действуйте. Конечно, Сережа все забыл из-за Левушки, все-таки друг, но вы сами позвонили, и я решила доказать сыну, что он зря меня отодвигает. Я отличная, великолепная актриса. Ах, какие роли исполняла! Офелия! Нина Заречная! Анна Каренина! Наташа Ростова! Какие люди со мной рядом стояли на сцене! Качалов! Яншин! Таиров! Станиславский! Немирович-Данченко!

Я опять выронила булочку. Кто?! Сколько же лет Гликерии Петровне, если она общалась с отцами-основателями МХАТа? По самым грубым подсчетам, не менее ста получается.

Не замечая произведенного впечатления, престарелая актриса неслась дальше:

– Блок! Александр Блок!

Я прикусила нижнюю губу. Блок писал стихи, на мой взгляд, замечательные, даже поэма «Двенадцать», созданная им под влиянием не к ночи помянутой большевистской революции 1917 года, великолепна. Александра Блока можно смело зачислить в лигу великих поэтов, но он никогда не играл на профессиональной сцене. Кстати, с этой фамилией в нашей семье связана одна замечательная история.

Моя мама, достаточно известная в прежние годы оперная певица, часто упрекала отца, работающего на военно-промышленный комплекс, в полной литературной безграмотности. Вообще-то мои родители жили вполне мирно, разные характеры и пристрастия совершенно не мешали им быть счастливой семейной парой. Но иногда в мамочке просыпался педагог: Ушинский, Песталоцци и Макаренко в одном флаконе, – и тогда в нашей квартире раздавались ее вопли:

– Андрей! Это безобразие! Чуть со стыда вчера в гостях не сгорела! Вся интеллигенция прочитала новую поэму Вознесенского, а ты нет! Отвратительно. Люди обсуждают стихи, мой муж сидит молча.

– Но, Котенька, – робко отбивался папа, – сама знаешь, в каком ритме я живу: НИИ – полигон, полигон – НИИ, когда же читать?

– В самолете, – не дрогнула мама, – по дороге на свой полигон.

Отец крякнул и решил закрыть тему. Но мать еще долго бушевала, потом она сунула отцу томик и велела:

– Сегодня у нас гости, изволь поглядеть хоть одним глазом, не хочу снова чувствовать себя женой неандертальца.

Папа покорно пошел в кабинет. Я порысила за ним, но, поскольку без специального разрешения входить в рабочую комнату отца было строго-настрого запрещено, я тихонько приоткрыла створку и одним глазом увидела, как папа, зашвырнув всученную мамой книжку на подоконник, взял толстый том со своего стола и начал быстро перелистывать страницы, покусывая ручку.

Гости явились в восемь. Меня посадили в конце стола, и я отчаянно скучала, взрослые обсуждали литературные новинки. Вскоре мне захотелось убить противного Михаила Алексеевича, потного, по-бабьи оплывшего мужика, главного редактора одного из «толстых» журналов тех лет. Он без конца приставал к папе с вопросами, каждый из которых начинался так:

– А вы читали…

Отец отрицательно качал головой, мама краснела.

– Вы не любите прозу? – пыхтел Михаил Алексеевич.

– Не очень, – признался загнанный в угол папа.

– А поэзию? – закатил пронырливые, противные глазки редактор.

Отец покосился на багровую от злости мать и решил потрафить жене:

– Поэзию? Хм! Да, да! Очень! В смысле люблю.

– Кого больше всех? – не успокоился Михаил Алексеевич.

Папа растерялся.

– Ну, Ахматову читали? – поехал на него танком литературный деятель.

– Нет.

– Цветаеву?

– Нет.

– Мандельштама?

– Нет.

– Брюсова?

– Нет.

По мере этого допроса мама все сильнее сжимала губы, а Михаил Алексеевич откровенно веселился, ему явно доставляло удовольствие уличить блестящего ученого, генерала в невежестве. Я еще в детстве поняла, что самые злые люди те, кто хотели стать писателями, но не получили от бога таланта и подались от безнадежности в редакторы или критики.

«Папусенька, – шептала я про себя, – ну что же ты позволяешь над собой смеяться? Спроси-ка у этого шута горохового про интегральные исчисления или хоть проверь его знания таблицы умножения, явно ведь дальше дважды два не продвинется». И почему это в среде интеллигенции считается абсолютно нестыдным не уметь сложить в столбик два трехзначных числа, а вот тому, кто не читал Мандельштама, просто следует застрелиться?

– Ну а произведения Блока вы в руках держали? – ехидно спросил Михаил Алексеевич.

Тут папины глаза загорелись.

– Конечно. Как же, обязательно.

– Да? – разочарованно спросил редактор. – И что вам больше всего понравилось?

Папа улыбнулся.

– Ну он не так много написал. Всего одну книгу, зато какую! Классика.