Свобода в изгнании. Автобиография Его Святейшества Далай-ламы Тибета. - Тензин Гьяцо

Глава седьмая

Уход в изгнание

Оказавшись на тибетской стороне, я ехал в Лхасу через Дромо, Гьянцзе и Шигацзе. В каждом из этих городов я выступал перед большими собраниями народа, на которые приглашал и тибетцев, и китайских деятелей. Как обычно, я читал небольшую духовную проповедь в сочетании с тем, что мне надо было сказать о мирских вещах. При этом я всячески подчеркивал, что обязанность всех тибетцев быть честными и справедливыми по отношению к китайским властям. Я настаивал на том, что долг каждого исправлять ошибки всякий раз, когда он видит их, независимо от того, кто их совершил. Я также убеждал свой народ строго придерживаться принципов "Соглашения из семнадцати пунктов". Я говорил им о моих беседах с Неру и Чжоу Энь-лаем и о том, как в этом году в первую неделю февраля сам Председатель Мао публично признал, что Тибет еще не готов для реформ. Наконец, я напомнил им о заявлении китайцев о том, что они находятся в Тибете, чтобы помогать тибетцам. Если кто-то из представителей власти отвергает сотрудничество, то он действует вопреки политике Коммунистической партии. Я добавлял, что пусть другие занимаются восхвалением, но мы, согласно собственному указанию Председателя Мао, должны быть самокритичными. При этом присутствующие китайцы чувствовали себя неловко.

Таким образом я пытался заверить народ своей страны, что делаю для них все, что только могу, и предостеречь наших новых иностранных хозяев о том, что отныне все случаи беззаконий будут выявляться без колебаний. Однако на каждой остановке в пути мой вынужденный оптимизм получал новые удары вследствие новостей и сообщений о широко развернувшейся борьбе на востоке. Затем ко мне как-то пришел генерал Тань Куан-сэнь, Политический комиссар, и попросил меня послать своего представителя, чтобы предложить борцам за свободу сложить оружие. Поскольку это отвечало и моему желанию, я согласился и послал одного ламу на переговоры с ними. Но они не согласились, и к тому времени, как я добрался до Лхасы, в апреле 1957 года я уже знал, что во всем Тибете ситуация вышла не только из-под контроля китайцев, но и из-под моего.

В середине лета открытые военные действия шли по всему Кхаму и Амдо. Борцы за свободу, руководимые человеком по имени Гомпо Таши, с каждым днем увеличивали свою численность и совершали все более дерзкие налеты. Китайцы со своей стороны тоже не проявляли сдержанности. Кроме того, что они использовали авиацию для воздушных бомбардировок городов и деревень, весь этот регион подвергался опустошительному артиллерийскому обстрелу. В результате тысячи людей из Кхама и Амдо бежали в Лхасу и разбивали свои лагеря в долине за городом. Они рассказывали такие ужасающие истории, что я не мог поверить им многие годы. Методы, которые использовали китайцы для устрашения населения, были настолько омерзительны, что не укладывались в моем воображении. Я полностью поверил тому, что слышал, только в 1959 году, когда прочитал отчет Международной комиссии юристов: обычным делом были распятие на кресте, вивисекция, вспарывание живота и отрубание конечностей. Использовались также обезглавливание, закапывание живьем, сжигание и забивание до смерти, не говоря уже о том, что людей привязывали к лошадиным хвостам, вешали вниз головой и бросали в ледяную воду со связанными руками и ногами. А чтобы они не кричали: "Да здравствует Далай-лама" на пути к казни, им протыкали языки мясницкими крюками.

Понимая, что надвигается беда, я объявил, что буду готов к своим последним экзаменам во время праздника Монлам в 1959 году, спустя восемнадцать месяцев. Я знал, что должен окончить обучение как можно раньше, не теряя времени. В то же время я очень ждал прибытия в Лхасу Пандита Неру, принявшего мое приглашение (которое любезно подтвердил китайский посол) посетить Тибет в следующем году. Я надеялся, что его присутствие принудило бы китайские власти вести себя цивилизованным образом.

Между тем жизнь в столице во многом оставалась такой, какой она была со времени первого появления китайцев шесть лет назад, хотя сами они стали значительно более агрессивными. Теперь генералы приходили ко мне только вооруженными. Но они не носили свои пистолеты открыто, а прятали их под одеждой. Поэтому, когда они садились, то были вынуждены принимать крайне неудобную позу, и все равно ствол оказывался очень заметен. Когда они говорили, то продолжали давать мне обычные заверения, но лица выдавали их, принимая цвет редиски.

Подготовительный Комитет также продолжал регулярно собираться, чтобы обсуждать бессмысленные поправки. Просто удивительно, как далеко пошли китайские власти в том, чтобы обеспечить себе фасад, за которым они могли совершать гнусные дела по всей стране. Я чувствовал, что если уйду в отставку (а я действительно это обдумывал) или прямо выступлю против китайцев, последствия будут самые опустошительные. Я не мог позволить, чтобы Лхаса и те области Тибета, которые пока еще не были охвачены кровопролитием, подверглись подобной участи. На востоке было уже по крайней мере 150000 хорошо обученных китайских солдат с отработанной техникой ведения боя, которым могли быть противопоставлены лишь неорганизованные группы всадников и горных бойцов. Чем больше я думал о будущем, тем меньше у меня оставалось надежд. Казалось, что бы ни делал я или кто-либо из моих соотечественников, рано или поздно Тибет превратится в вассальный штат новой Китайской Империи, лишенный всяких религиозных и культурных свобод, не говоря уже о свободе слова.

В Норбулингке, где я теперь жил постоянно, также во многом все оставалось по-прежнему. Тысячи позолоченных Будд, которые стояли в отблесках мягкого света бесчисленных масляных светильников, были острым напоминанием о том, что мы живем в мире Непостоянства и Иллюзии. Мое расписание сохранялось во многом таким же, что и всегда, хотя теперь я вставал раньше, обычно до пяти часов, чтобы молиться и изучать тексты самостоятельно в первой половине утра. Позднее приходил один из моих наставников, чтобы обсудить тексты, которые я читал. Затем к нам присоединялся ценшап (которых было теперь четверо), и я проводил большую часть дня в диспуте — потому что таким способом я должен был экзаменоваться. И, как обычно, в определенные дни я возглавлял проведение пуджи (церемонии подношения) в одном из многих молитвенных помещений дворца.

Однако, сама Лхаса очень заметно изменилась с тех пор, как произошло вторжение китайцев. Для размещения коммунистических деятелей и их подчиненных вырос целый новый район. Уже просматривались черты современного китайского города, который однажды поглотит древнюю столицу. Китайцы построили больницу и новую школу — хотя, к сожалению, должен сказать, что тибетскому населению от них было мало пользы — и несколько новых казарм. Кроме того, ввиду ухудшающейся ситуации военные начали копать траншеи вокруг своих кварталов и укреплять их мешками с песком. И теперь, когда они выходили наружу, то делали это только колонной, хотя раньше чувствовали себя в достаточной безопасности, если ходили парами (но никогда не по одиночке). Но я мало контактировал с этим миром, и большая часть моей информации происходила из мрачных докладов моих уборщиков и различных чиновников.