Свобода в изгнании. Автобиография Его Святейшества Далай-ламы Тибета. - Тензин Гьяцо

Когда в тот же вечер в комнате для приемов министры доложили мне обо всем, я понял, что китайцы поставили ультиматум. Тем временем примерно в шесть часов около семидесяти младших сотрудников правительства вместе с оставшимися народными лидерами и членами моей личной охраны провели митинг у Драгоценного Парка и одобрили декларацию, отвергающую "Соглашение из семнадцати пунктов", добавив к этому, что Тибет больше не признает власть Китая. Когда я услышал об этом, то передал им, что долг лидеров состоит в том, чтобы уменьшить существующее напряжение, а не обострять его. Но мой совет, казалось, пропустили мимо ушей.

Позже в тот же вечер пришло письмо от генерала Тань Куан-сэня, в котором предлагалось в подозрительно мягких тонах, чтобы я в целях собственной безопасности переселился в его штаб. Меня изумила такая его наглость. Нельзя было и думать сделать что-либо подобное. Однако, для того, чтобы попытаться выиграть время, я написал ему, не выразив прямого отказа.

На следующий день, 11 марта, лидеры толпы объявили правительству, что они выставят караул у правительственного здания, которое находилось внутри внешней ограды Норбулингки. Это должно было помешать министрам покинуть территорию дворца. Они опасались, что если не будут сами контролировать события, китайские власти могут принудить правительство пойти на компромисс. В свою очередь, Кашаг провел встречу с этими лидерами и попросил их прекратить демонстрацию, так как она грозила перерасти в открытую конфронтацию.

Сначала лидеры проявили, готовность слушать, но затем от генерала Тань Куан-сэня пришло еще два письма. Одно из них было адресовано мне, другое Кашагу. Что касается первого из них, то оно походило на предыдущее, и я ответил на него опять вежливо, соглашаясь с тем, что в толпе действительно находятся опасные элементы, которые пытаются подорвать отношения между Китаем и Тибетом. Я согласился также, что было бы неплохо, если бы я для собственной безопасности перебрался в его штаб. (Но это опять было неосуществимо).

В своем другом письме генерал приказывал министрам дать указание толпе разобрать баррикады, воздвигнутые на дороге за Лхасой, ведущей в Китай. К несчастью, это имело пагубные последствия. Лидерам толпы показалось, будто своим пожеланием убрать баррикады китайцы явно давали понять, что они планируют ввести подкрепления, которые будут использованы для нападения на Далай-ламу. Последовал отказ разбирать баррикады.

Услышав это, я решил, что должен сам поговорить с этими людьми. Я объявил им, что если народ не уйдет отсюда как можно скорее, то существует опасность, что китайские войска прибегнут к силе, чтобы разогнать толпу. Очевидно, моя настоятельная просьба была частично принята во внимание, так как после этого лидеры объявили, что перейдут в Шол, деревню у подножия Поталы, где впоследствии было проведено много гневных демонстраций. Но большинство людей осталось у Норбулингки.

Примерно на этом этапе я стал советоваться с оракулом из Нэйчунга, которого поспешно вызвали. Остаться ли мне или попытаться бежать? Что я должен делать? Оракул дал понять, что я должен остаться и продолжать открытый диалог с китайцами. На этот раз я не был уверен, что это наилучший вариант. Я помнил замечание Лукхангвы, что боги лгут, когда впадают в отчаяние, и поэтому провел все послеполуденное время, совершая ритуал "Мо" — другой вид гадания. Результат был тот же.

Следующий день прошел, как в зловещем тумане. Я стал получать сообщения о том, что китайцы начали стягивать войска, а настроение толпы сделалось почти истерическим. Я посоветовался с оракулом во второй раз, но его совет оставался тем же самым. Затем, 16-го марта, я получил третье и последнее письмо от генерала с сопроводительной запиской от Нгабо. Письмо генерала во многом повторяло то, что содержалось в последних двух письмах. Письмо Нгабо, наоборот, подтверждало то, о чем я и все другие только смутно догадывались, а именно, что китайцы планируют использовать против народа войска и подвергнуть Норбулингку артиллерийскому обстрелу. Он хотел, чтобы я обозначил на карте, где буду находиться — чтобы артиллеристы могли получить указание не подвергать обстрелу те здания, которые я укажу. В этот момент открылся весь ужас нашего положения. Была в опасности не только моя жизнь, теперь, по-видимому, были обречены на смерть тысячи и тысячи моих соотечественников. Если б только их можно было убедить разойтись по домам! Несомненно, они понимали, что продемонстрировали китайцам всю силу своих чувств. Но им было мало этого. Они испытывали такую ярость против незваных гостей с их жестокими порядками, что ничто не могло сдвинуть их с места. Они собирались остаться до конца и умереть, защищая своего Драгоценного Покровителя.

Я заставил себя ответить Нгабо и генералу Таню, написав что-то насчет того, что встревожен позорным поведением реакционных элементов среди населения Лхасы. Я заверил их, что по-прежнему одобряю предложение перейти под защиту китайского штаба, но что в данный момент это очень трудно; и я надеюсь, что они также наберутся терпения дождаться окончания беспорядков. Только бы выиграть время! В конце концов, толпа не может оставаться на одном месте до бесконечности. Я позаботился о том, чтобы не сообщать, где нахожусь, в надежде, что отсутствие этой информации послужит причиной неопределенности и промедления.

Отправив эти письма, я не знал, как поступить дальше. На следующий день я снова попросил консультации у оракула. К моему удивлению, он воскликнул: "Иди! Иди! Сегодня вечером!" Медиум, продолжая находиться в трансе, пошатываясь, прошел вперед и, схватив бумагу и ручку, записал довольно ясно и четко тот путь, которым я должен идти из Норбулингки до последнего тибетского города на индийской границе. Направление было неожиданным. Сделав это, медиум, молодой монах по имени Лобсанг Джигмэ потерял сознание, что было знаком ухода Дорже Дракдэна из его тела. Как раз вслед за этим, как бы подтверждая указание оракула, в болоте у северных ворот Драгоценного Парка разорвались две мины, выпущенные из миномета.

Оглядываясь на это событие по прошествии более чем тридцати одного года, теперь я испытываю уверенность: Дорже Дракдэн всегда знал, что я должен покинуть Лхасу 17-го числа, но не говорил этого, чтобы предсказание не стало известно другим. Если не строить планов, то никто о них и не узнает.

Однако я не стал тут же готовиться к бегству. Сначала я хотел получить подтверждение предсказанию оракула, проведя ритуал "Мо" еще раз. Ответ оказался тот же, но шансы успешно прорваться были, казалось, ужасно малы. Не только толпа не пропускала никого на территорию и с территории дворца, не допросив и не обыскав его сначала, но и китайцы, как это было видно из письма Нгабо, уже учитывали возможность моей попытки к бегству. Они наверняка приняли меры предосторожности. Но советы свыше совпадали с моим собственным рассуждением: я был убежден, что мой уход из дворца — единственный способ заставить толпу разойтись. Если меня во дворце не будет, то и у людей исчезнет причина к тому, чтобы оставаться здесь. Поэтому я решил принять совет оракула.