Свобода в изгнании. Автобиография Его Святейшества Далай-ламы Тибета. - Тензин Гьяцо

Наконец примерно в семь часов вечера все было кончено. Я чувствовал себя совершенно измученным — но испытывал чувство облегчения и радости, оттого что весь состав судей единодушно признал: я достоин получить свою степень, а с ней и титул "геше", или — доктора буддийских наук.

5-го марта я отправился из Джокханга в Норбулингку, как обычно, в сопровождении величественной процессии. В последний раз все великолепие более чем тысячелетней беспрерывной традиции проходило перед глазами. Моя личная охрана, одетая в яркую, многоцветную церемониальную форму, окружала паланкин, в котором я сидел, а за ними располагались члены Кашага и аристократы Лхасы, пышно разодетые в шелковые ниспадающие наряды, их лошади шли важной поступью, как будто знали, что их удила сделаны из золота. Затем выступали самые выдающиеся настоятели монастырей и ламы страны, одни из них выглядели исхудавшими, аскетичными, другие были больше похожи на преуспевающих купцов, чем на достигших высоких степеней духовных мастеров, кем они были в действительности.

В довершение всего, по сторонам дороги стояли тысячи и тысячи горожан, нетерпеливые зрители заполняли ее на всем четырехмильном протяжении, от одного здания до другого. Не было только китайцев, которые впервые со времени прибытия в Лхасу не сочли нужным послать свою группу. Это никак не способствовало спокойствию ни моей личной охраны, ни армии. Представители армии послали солдат в ближайшие горы, под предлогом "охраны" меня от борцов за свободу. Но в действительности они имели в виду совсем другого врага. И моя личная охрана боялась того же. Несколько человек из личной охраны откровенно определили свою позицию и держали скорострельный пулемет направленным на китайский военный штаб.

Только через два дня китайские власти снова сделали запрос. Они желали знать определенно, когда я буду свободен, чтобы присутствовать на театральном представлении. Я ответил, что для меня подходит 10 марта. Еще через два дня, за день до представления, какой-то китаец вызвал к себе домой Кусун депона, начальника моей личной охраны, сказав, что имеется приказ доставить его в штаб бригадира Фу, военного советника, для получения инструкций по обеспечению моего визита следующим вечером.

Бригадир начал с того, что китайские власти хотят, чтобы мы обошлись без обычных формальностей и церемоний, сопровождающих мои визиты. Он настаивал особенно на том, чтобы меня не сопровождал ни один тибетский солдат; если уж так необходимо, то только два-три невооруженных члена личной охраны. Он добавил, что желательно, чтобы все событие было проведено в обстановке абсолютной секретности. Все эти требования казались странными, и потом мы долго обсуждали их с моими советниками. Тем не менее, все согласились, что я не могу отказаться, не нанеся серьезного урона всей дипломатии, а это могло бы иметь самые негативные последствия. Поэтому я дал согласие поехать, не привлекая никакого внимания и взяв с собой только несколько членов охраны. Тэнзин Чойгьел, мой младший брат, тоже получил приглашение. К тому времени он учился в монастыре Дрейпунг, поэтому ему предстояло ехать самостоятельно. Между тем было сообщено, что на следующий день движение транспорта к китайским штабам в окрестностях каменного моста, проложенного через прилегающую к реке территорию, будет ограничено.

Конечно же, было совершенно невозможно сохранить в тайне мое передвижение, и сам факт, что китайцы хотят сделать это, произвел сильное впечатление на тибетцев, которые уже и так крайне беспокоились за мою безопасность. Эта новость распространилась, как огонь по сухой траве.

Результат был катастрофический. На следующее утро после молитв и завтрака я вышел на свежий утренний воздух, чтобы пройтись по саду, и вдруг услышал встревожившие меня отдаленные крики. Я поспешил внутрь и дал указание нескольким слугам выяснить, что это за шум вокруг. Вернувшись, они объяснили, что народ вышел из Лхасы и направляется в нашу сторону. Народ решил прийти, чтобы защитить меня от китайцев. Все утро число людей возрастало. Некоторые сходились в группы у каждого входа в Драгоценный Парк, другие стали окружать его. К полудню собралось, наверное, тысяч тридцать людей. В течение утра три члена Кашага никак не могли пробиться через толпу у главного входа. Люди проявляли враждебность к каждому, кого они считали виновными в сотрудничестве с китайцами. Один государственный деятель, вместе с которым в автомобиле находился его телохранитель, получил удар камнем и был тяжело ранен, потому что люди приняли его за предателя. Они ошибались. (В восьмидесятые годы его сын, который был членом делегации, принужденной подписать "Соглашение из семнадцати пунктов", приехал в Индию, где написал подробный отчет о том, что в действительности произошло). Но позднее кто-то был действительно убит.

Эта новость привела меня в ужас. Надо было что-то делать, чтобы разрядить обстановку. По доносившимся голосам показалось, что толпа в порыве гнева может даже попытаться атаковать китайский гарнизон. Народ тут же выбрал из своих рядов несколько лидеров, раздавались выкрики, призывающие китайцев оставить Тибет тибетцам. Я молился о том, чтобы все успокоилось. В то же самое время я понимал, что, каковы бы ни были мои личные чувства, не может быть и речи о том, чтобы поехать этим вечером в китайский штаб. Поэтому гофмейстер позвонил по телефону, чтобы передать мои сожаления по этому поводу, добавив по моему указанию, что я надеюсь на скорое восстановление нормальной обстановки и что толпу можно убедить разойтись.

Однако толпа у ворот Норбулингки и не собиралась трогаться с места. Как считал народ и их лидеры, жизни Далай-ламы грозила опасность со стороны китайцев, и они не должны уходить, пока я не дам личных заверений в том, что не поеду этим вечером в китайский военный штаб. Я передал такие заверения через одного моего сотрудника. Но этого оказалось недостаточно. Затем они стали требовать, чтобы я никогда не ездил в район расположения китайцев. Я опять дал свои заверения, после чего большинство лидеров ушли и направились в город, где были продолжены демонстрации; но многие люди остались у Норбулингки. К несчастью, они не понимали, что их продолжающееся присутствие представляет гораздо большую угрозу, чем их уход.

В тот же день я послал трех занимавших самые высокие посты министров, чтобы встретиться с генералом Тань Куан-сэнем. Когда они наконец добрались до его штаба, оказалось, что там уже находился Нгабо Нгаванг Джигмэ. Сначала китайцы были вежливы. Но когда появился генерал, он почти не скрывал своей ярости. Он и еще два других высших офицера в течение нескольких часов обрушивали на тибетцев поток слов о вероломстве "империалистических мятежников", добавив обвинение в адрес тибетского правительства в том, что оно тайно организует агитацию против китайских властей. Кроме того, оно игнорирует приказы китайских руководителей и отказывается разоружить "мятежников" в Лхасе. Теперь они могут быть уверены, что будут приняты крутые меры, чтобы сокрушить эту оппозицию.