Карибский кризис - Федор Московцев

Я кивнул — мне всегда казалось странным видеть коренастого, широкоплечего, коротко стриженого усатого Василия в костюме, да еще в этих французских кондитерских (в Москве мы постоянно встречались в одной такой на Маяковке), в окружении очкастых интеллектуалок, полумальчиков-неформалов, кучерявых пидарасов и прочих постмодернистов. Ему больше подходила военная форма, автомат, и поле, усеянное трупами.

— …сейчас настала пора всё поменять, начать всё заново, новую жизнь. Меня тянет на историческую родину, понимаешь, зов крови…

Из дальнейшего рассказа стало понятно, что это была не та чисто славянская готовность в любое утро, в любой день, в любой час своего существования отказаться от всего и всё начать снова, так, точно этому ничто не предшествовало — та варварская свобода мышления, которая показалась бы оскорбительной каждому кавказцу. Из прошлой жизни в новую Василий брал крупную сумму денег. Те задолжавшие ему ребята, учредители банка Совинком, не расплатились с ним полностью. (в начале 90-х, они, как и другие хозяева финансовых структур, создали что-то типа пирамиды. Василий крутил там деньги, получал неплохие проценты, а потом, когда лавочка прикрылась, стал преследовать хозяев, почти как тех душманов, чтобы вернуть свои вложения. В отличие от «обманутых вкладчиков» он не устраивал пикетов — просто обладал человеческим достоинством, не любил позориться). В процессе возврата денег пригодились навыки стрельбы, в рядах противника произошли потери, зато долг возвращен полностью.

— …и без войны падёж людей бывает, — поддакнул я.

Василий еще раз попросил взаймы $5000, хоть уже получил всю сумму — долг за отгруженный Медкомплексом товар плюс заемные средства. Да, я понимал, что человек, долгое время кредитующий другого, вправе попросить у этого другого взаймы.

— …месяца два-три, где-то так, — скороговоркой произнес Василий, — позвонишь Иораму или Анзору, знаешь их телефоны?

Заметив мой удивленный взгляд, он пояснил, что уезжает к ним, в Абхазию, и Анзор уже присматривает ему недвижимость поближе к морю, а его жена Тинатин подыскивает ему невесту (это были те самые люди, у которых мы с Катей гостили летом 1996-го). Я вспомнил слова Тинатин: «…вот приедет сюда Василий Гурамович, мы запрем его у себя дома, проедем по окрестным селам, найдем ему красивую грузинку и женим на ней». И я, просияв, закивал головой: как это прекрасно — оставить этот бренный, полный низменного блуда мир, и уединиться в комфортабельной вилле на берегу моря с красивой невинной девушкой.

В этом месте нашей беседы я наступил на горло нежной песне, чтобы коснуться некоторых приземленных вопросов:

— Ну а это… если твои учредители будут меня преследовать, что мне им говорить? Я ведь должен перечислить задолженность на расчетный счет Медкомплекса, а передаю наличные тебе в руки.

— Вали всё на меня, — живо откликнулся Василий, — хочешь, пойдем к нотариусу, подпишем бумагу.

Чтобы окончательно утвердиться в роли джентльмена, для которого самый главный документ — это слово другого джентльмена, я заверил, что доверяю другу, и в крайнем случае разыщу его через Анзора, — посоветоваться, как действовать. А по-другому было никак — игра под ответ всяко лучше, чем игра под очко.

Когда всё было досказано, мы вышли из кафе и направились в сторону Исаакиевской площади. Я всегда оставлял там машину, и шел пешком в банк, так как на Большой Морской вечно проблема припарковаться. Заговорив о своем житье-бытье, вспомнил о надвигающихся проблемах в связи с выведением из оборота крупной суммы денег, и мои мысли помрачнели. Но на площади, когда увидел Исаакиевский собор, настроение сразу переменилось. Как туман с утеса, с лица сползла озабоченность, вспомнились заснеженные хребты Кавказа, горные реки, поросшие лесом горные склоны, море — новая среда обитания Василия.

— Ты там это… забей мне местечко под солнцем, — сказал я, пожимая Василию руку на прощание.

И мы расстались. Я поехал на работу на завод Балт-Электро, а Василий отправился осваивать новую среду обитания.

Позже, я дважды приезжал к нему в Абхазию, и всё с разными девушками (последний раз весной 2004 года с Таней Кондауровой). Василий купил дом в Агудзере прямо у моря, построил мини-отель, а также занялся выращиванием цитрусовых.

Как я и предполагал, у меня возникли проблемы с учредителями Медкомплекса, пошли угрозы и предарбитражные письма, но потом обстановка нормализовалась — учредители, как это часто бывает, поссорились между собой и проблема долга Совинкома отошла в сторону.

Глава 30,

Посвященная Тане Кондауровой

Впервые я увидел Таню Кондаурову в июне 1996 года; в то время я работал санитаром в судебно-медицинском морге. Худая длинноволосая 12-летняя девочка со взглядом испуганной дикой кошки, готовой выпустить коготки, под присмотром охранника стояла на улице возле судебно-медицинского морга, куда минувшей ночью поступил её отец. Я шёл на работу и остановился спросить зажигалку у водителя джипа, припаркованного наискосок от входа в тени, прикуривая, я увидел её — она, сводив четырехлетнего брата в кусты, заталкивала его обратно в джип. Захлопнув дверь, она посмотрела в мою сторону, и тут я увидел её серо-зеленые глаза. Кто эти дети, я узнал минутой позже, когда встретил в регистратуре их мать, Арину, в сопровождении друга семьи Юрия Солодовникова (кличка «Солод», он, как и погибший Виктор Кондауров, работал в «офисе», с Солодом я был знаком через моего друга Трезора). Арине были нужны вещи погибшего мужа, но сотрудники СМЭ не имели права выдавать их без разрешения следственных органов (двое следователей присутствовали на вскрытии). А вдове срочно нужны были находившиеся при муже ключи и документы. По собственной инициативе я предложил ей решить вопрос. И во второй половине дня я забрал из сейфа ценные вещи погибшего — бумажник с документами, кое-какие золотые изделия и связку ключей — и привёз ей домой. Это было сделано совершенно бескорыстно, хотя мне грозили неприятности в случае, если бы всё это всплыло наружу. К счастью, следователям эти предметы не понадобились, а в СМЭ никто не хватился пропавших из сейфа вещей — ведь за ними никто из родственников погибшего не обращался.

В дальнейшем мы периодически виделись с Ариной в городе — приветствовали друг друга, спрашивали как дела, обычный светский разговор двух знакомых.

В середине августа 2000 года я встретил их обеих, мать и дочь, на кладбище, куда приходил навещать могилу Кати Третьяковой (с которой встречался в 1996 г и которая погибла в августе 1997 г). Таню было не узнать, теперь это была высокая, стройная, гибкая, как молодое деревцо, девушка, она посмотрела на меня с явным любопытством, и я еще машинально подумал: «Надо же, мимо меня созрел такой персик».

В начале сентября Арина позвонила мне на работу в кардиоцентр и попросила организовать обследование дочери, жаловавшейся на «боли в сердце и сердечные перебои». (впоследствии выяснилось, что Таня придумала всё это, чтобы мать свела её со мной). Я договорился насчет обследования — ЭКГ, УЗИ, консультация и так далее, оказалось, она абсолютно здорова, хоть в космос посылай. Совершенно естественным образом наше общение продолжилось за пределами кардиоцентра, мы стали встречаться. Закончив обследование, она приезжала ко мне в офис после школы, но не сидела безучастно в ожидании, когда я освобожусь, а предлагала посильную помощь — что-то напечатать, отнести-принести, так постепенно она втянулась в работу и была зачислена в штат.

Арина была не в восторге, когда узнала результаты обследования, и пыталась остановить наши отношения. Она прямо потребовала от меня, чтобы я не морочил девчонке голову и прекратил свидания. Но уже было поздно. Любовь не остановить. Она прорвется сквозь стены, проторит путь в самых прочных преградах, сломает любые запреты. И даже её первое робкое дыхание уже непобедимо.

На одном, очень важном этапе наших отношений, стоит остановиться подробнее.

Шестого ноября, в мой день рождения, Таня преподнесла мне восхитительный подарок… Утром я вернулся из командировки, из Казани, привёз рентгенпленку и не заезжая домой, поехал в кардиоцентр, чтобы выгрузить её на складе. В дороге я попал в снежную бурю и был до предела вымотан. А мне еще микроавтобус разгружать.

Таня появилась неожиданно — без предварительной договоренности и без звонка. Сначала она проследовала в офис, но охранники сказали ей, что я на складе, и тогда она обошла вокруг здания и пришла ко мне. Мы долго целовались, а потом сели в машину и поехали. Я молча доехал до пустующей квартиры на Ярославской улице (родители купили эту жилплощадь, но не сдавали, и у меня были ключи), и мы некоторое время сидели напротив подъезда и слушали музыку. Спокойный, тихий, полупризрачный прохладный джаз рассыпался по салону, шуршащие щеточки по неровной поверхности барабана, казалось, разносили щепотки звуков слушателям, а вкрадчивый голос что-то нашептывал — каждому отдельное послание. Постепенно, исподволь, поверх шипящего звука барабанов прорисовывались ненавязчивые духовые, подкатывавшиеся, словно волны. Будто где-то за стеной невидимое создание тихо плачет, и соленая влага медленно заполняет все вокруг. Слабозаметный вокал незаметно исчез, остались одни тихие клавишные.