Врачеватель. Олигархическая сказка - Андрей Войновский

– Свободные средства, говоришь? – улыбнулся банкир. – Почему же тогда они еще не в моем банке?

– Пока не думал, но могут и оказаться, – серьезно ответил Остроголов.

– Узнаю старого друга, – Гостев был неисправим в своей привычке постоянно улыбаться. – Скажем, если учитывать некоторую налоговую амнистию на медицину, то «помыть бабулички» под это дело очень даже неплохая идея. А знаешь, Пашка, я как раз недавно разговаривал на эту тему с одним из сотоварищей по твоему олигархическому цеху. С господином Хлопцовым. Признаюсь, психология на уровне полного анабиоза. Я лично всегда наивно полагал, что «умнее» смотреть вперед, а не назад. Им же почему-то важнее набить карманы именно сегодня, нежели завтра – чемоданы. И совершенно безбоязненно. К тебе же, дурашка, в любой момент могут постучать. Тем более, что прецедентов хватает. Времена меняются. Ведь бездарное, тупое «смывание» – это же кратчайший путь к налоговой. Или уже так осточертели Багамы, что для контраста хочется в Лефортово?

– Ты все правильно говоришь, только акценты расставил неверно. Не учел, как говорят, «человеческий фактор»… Господи, какое же глупое словосочетание… Я, Эдуард Станиславович, затеял это не для того, чтобы преумножить капиталы. Дальше их преумножать просто неприлично. Четыре области – это только начало. У людей нет денег платить за медицину, за обучение детей. Жизнь-то нищая, гарантий никаких, вот и рожать не хочется. А мы тут потом изошли от интенсивности наших переводов в офшоры, – Пал Палыч, опустив голову, уставился в стол, разделявший кожаные кресла, на которых расположились собеседники. – Я ведь это говорю не Хлопцову, не Медянину, не Храпуцкому. Я это говорю своему старому другу. Человеку умному, образованному и интеллигентному, у которого – извини, но я это знаю, – не может не болеть душа за все происходящее. Так вот, Гостев, так случилось, что теперь она болит и у меня. Только одной боли мало. Действия нужны.

Эдуард Станиславович наконец-то перестал улыбаться. Он внимательно смотрел на Остроголова с неприсущим ему в нашем восприятии серьезным выражением лица.

– Поэтому-то мне наш Игорястый и нужен, – продолжил свой бурный монолог Пал Палыч. – Необходимо этот процесс структурировать. Создать четкую продуманную схему, учесть все мелочи. Кто, по-твоему, сможет это сделать лучше? Да никто.

– Н-да. Что ж, я не против, Паша, – после небольшой паузы ответил Гостев. – Правда, есть небольшое «но». Игорюха уже полтора года в Петербурге, вместе с семьей. Возглавляет филиал. Он хоть и гений, но с одним серьезным недостатком. Ты же знаешь, Нежмаков у нас однолюб и, значит, прочно под Маринкиным каблуком, а Маринке Питер нравится куда больше, чем Москва. Вот если эту проблему решишь, я не против.

– Старый, а чего тут решать? Завтра же к нему и полечу. А заодно выпьем водки да вспомним молодость. К тому же для моего дела ему совершенно необязательно возвращаться в Москву. Мы ему и там сможем создать все необходимые условия.

– Тогда я рад за вас обоих, – Эдуард Станиславович вновь расплылся в улыбке.

– Рано радуешься. Это еще не все, – заметил Остроголов.

– Тем более радуюсь. Появилась возможность подольше поглядеть на твою сосредоточенную физиономию. Прямо такой серьезный, будто без пяти минут банкрот. А ему, видишь ли, свободных средств девать некуда. Хитрюга чертов!

Встав с кресла, Гостев подошел к столу и нажал на кнопку соединения с секретарем.

– Слушаю вас, Эдуард Станиславович.

– Виктория Адольфовна, извини, не предупредил, но думаю, ты поняла: я умер. Еще как минимум на час.

– Не волнуйтесь, Эдуард Станиславович. Могли бы и не предупреждать. Я скрупулезно составляю список скорбящих. Среди них, правда, есть парочка, заслуживающая вашего внимания.

– Хорошо, милая, потом, – он вернулся к Остроголову, удобно устроившись в кресле. – Ну, дядька, рассказывай: что ты там еще удумал? Какие неуемные фантазии бродят в твоей голове?

– Эдуард Станиславович, – Пал Палыч пристально посмотрел на Гостева, – как вы посмотрите на перспективу прокредитоваться в вашем богатом банке тверским, ярославским, владимирским и иже с ними ивановским фермерам? Для начала человек по тридцать-сорок с «кажной» губернии. Впрочем, думаю, больше и не наберется. Что вам стоит, а?

– Расхожая в банковских кругах поговорка гласит: «Если хочешь окончательно расстаться с деньгами, вложи их в сельское хозяйство», – невозмутимо ответил банкир.

– Да. Верно. Но и, конечно же, если хочешь неплохо заработать, – продолжил его мысль Остроголов, – то опять же вложи их в сельское хозяйство. Под сельхозпродукцию! Даже не придется утруждать себя написанием паршивой закорючки, дабы показать на бумаге хоть какой-нибудь «приход». А зачем? «Чистая» обналичка! Знаю. Проходили. Только здесь вариант принципиально иного характера.

– Ох, я бы на твоем месте все-таки еще раз крепко подумал, Паша, – слегка качнув головой, произнес Эдуард Станиславович. – Но, в общем, особой проблемы не вижу. Не понимаю только: какой тебе смысл в этом вопросе советоваться со мной? Двадцать процентов акций твоей компании как бы номинально принадлежат мне, но на самом деле это же твои акции. Ты мне их доверил. К тому же я, как твой старый друг, да и просто профессионал, не мог допустить, чтобы эти бумажки лежали мертвым грузом. Хочу заметить, на данный момент они не просто ликвидны, они еще и оборотисты, как хохлятский самогон.

– Да, Эдька, все так, – Пал Палыч махнул рукой, словно хотел разрубить пополам нить гостевских рассуждений. – И за оборотистость тебе огромное спасибо, только не то говоришь, не то. Суть в другом. Суть в том, чтобы именно ты, твой банк дал этим людям кредиты. А эти двадцать процентов понадобятся нам для другого.

– Боюсь, мои коллеги могут меня не понять.

– Да поймут! Через полгода, через год, но поймут. А пока, на всякий случай, можешь утроить охрану, – Пал Палыч вскочил с кресла. Он размашистыми шагами отмерял диагональ громадного кабинета. – Что для твоего банка эти кредиты? Да ничего. Капля в море. Я же не говорю, чтобы они были беспроцентными. При этом дьявольском неуважении к собственному народу ноль процентов бывает только в «Эльдорадо», к тому же для банков существует ставка рефинансирования ЦБ. Все это понятно. Но ведь при желании можно же сделать недорогой кредит, чтобы процент за него не рубил рентабельность фермеров. А я, уж можешь мне поверить, как-нибудь прослежу, чтобы им никто не мешал работать. И вот тогда пойдут возвраты по кредитам. Да, признаю, при этом твой богатый банк не намного станет богаче, но и не обеднеет. Ведь главное – люди начнут понимать, что за этими стенами сидят не монстры, а такие же люди, которые стараются увидеть и их проблемы. При этом, как ты догадываешься, это только одна сторона медали. Клиники, восстановление церквей, создание при храмах детских приютов – часть программы. Я реанимирую, заставлю быть рентабельными все те предприятия, которые должны были уйти у меня с молотка. И конечно же, дороги. Дороги – обязательно! Без них развитие инфраструктуры невозможно. Ну как же можно всего этого не понимать? «Умнее смотреть вперед, а не назад». Кому, интересно, принадлежит эта фраза? Пупкину? Чего ты уперся как баран?! Чем ты рискуешь?! Ну грохнут меня, так во сто крат покроешь мою прихоть этими чертовыми акциями!..

– Да ты заткнешься?! Нет?! – сильно повысив голос, Гостев тоже вскочил с кресла. – Ты что, совсем ополоумел?! Чего ты там лопочешь?! Кто уперся как баран?! Я тебе что-нибудь сказал?! Совсем уже в маразме?!

Такое количество вопросов, к тому же заданных в столь эмоциональной форме, несколько охладили пыл оппонента. Вытянув руки по швам, Пал Палыч стоял в центре кабинета и, широко раздувая ноздри, делал глубокие вдохи. Подойдя к Остроголову, Гостев, как ни в чем ни бывало, невозмутимым тоном произнес:

– Все мы, Пашка, в какой-то мере бараны. Различаемся лишь степенью упертости. К примеру, твоя степень наивысшая. И стреляли в тебя, и взрывали, и чуть живьем не похоронили… Но ты все туда же. А вот лично я – баран-комфортист, а, значит, менее упертый. Зови своих фермеров. Будем дружить, но с одним условием.

– С каким?

– Ты должен мне позволить участвовать в твоем «прожекте».

Улыбнувшись и в знак согласия утвердительно кивнув головой, Остроголов крепко обнял старого друга за плечи.

– Все? – после дружеских объятий спросил Гостев. – Официальная часть переговоров завершена?

– Завершена.

– Можем приступать к неофициальной? Вспомним опять же традиции? Вроде договорились впредь их не нарушать?

– Какие традиции?

– Эх, Павло, свинья ты, свинья, честное слово, – сокрушенно покачав головой, Гостев подошел к встроенному в стене бару и извлек оттуда бутылку «Столичной», два граненых стакана, две одноразовые вилки, консервный нож, полбуханки черного хлеба и жестяную банку килек в томате. Расставив всю эту красоту на рабочем столе, принялся за открывание консервов.