Быть единственной - Людмила Белякова

«Что ж – я совсем пустое место, да? В упор меня не видит?» – очень обиделась Маша.

– Вы ко мне? – спросила Феоктистова недовольно.

– К вам, – поджала губы Маша.

– А… вы кто, простите?

– Так как же… Вадичкина мама я.

– Какая мама? Чья? – чуть поморщилась Феоктистова и вдруг словно прозрела: – А, поняла… И что вы от меня еще хотите? Милицию сразу вызвать или?…

– Обойдемся, – выдавила Маша. – Я поговорить пришла.

– Даже так? Ну, садитесь.

Теперь Феоктистова смотрела на нее чуть насмешливо. Поди, Вадик сам ей рассказывал, как Маша попала в компанию уличных бродяг и «аликов». Вот, смешно ей… А Маша вблизи заметила, что не такая уж Феоктистова молодая и красивая. Под глазами у нее были заметные морщины, а лицо было явно чем-то намазано и нарумянено.

«Да уж тебе, кажись, под сорок, девонька, – подумала Маша презрительно. – Пора б уж успокоиться, а? Будет на молодых-то глядеть».

– И чего же такого замечательного вы мне собираетесь сообщить?

– Вадика моего в покое оставьте, пожалуйста, – выдавила из себя Маша, чувствуя, как холодеет внутри от ненависти, сохнет во рту и немеет язык.

– Во-первых, я уже это слышала, – сказала Феоктистова. – А во-вторых, могу повторить: Вадика вашего я не держу и не держала. И не соблазняла я его и ничего ему никогда не обещала. Пусть идет себе на все четыре стороны. Вы это хотели услышать? Вы это услышали. До свидания!

«Никогда я тебе не поверю! – подумала Маша. – Врешь ты все!»

– Нет… Не верю я тебе. Держишь ты его… – Маша, перетерпев тот первый порыв злости, ослабла и стала всхлипывать.

– Как бы вам это объяснить попонятнее, Мария Ивановна…

– Степановна.

– Извините. Я в этом городишке ничего и никого воспринимать всерьез не могу. Я здесь не живу, а существую. По необходимости. Мать у меня больная – да и постарше вас, наверное. Мне бы только перебиться как-нибудь с утра до вечера, а до вадиков и шуриков дела нет. И вашему сыну я это говорила, и не раз. Такие вот дела. – Феоктистова, замолкнув, отвернулась.

– Врешь ты все, врешь! – прошипела Маша, неудержимо закипая.

– Так!.. – Феоктистова встала. – Хватит! Поговорили. Я ваши дурости слышать не желаю. Уходите, или я опять милицию вызову.

Вскочила, как могла, и Маша.

– Уезжай! Уезжай сама на все четыре стороны! Если тебе наш город не нравится – дуй отсюда!

– Да я хоть вчера, Марь Степановна, уважаемая! – приторно-ласково улыбаясь, ответила Феоктистова. – Да средства не позволяют. Жилье сменила бы, это да!.. Но… – Феоктистова пожала плечами. – Не выходит! Так что придется вам с моим существованием сми-ри-ться.

Феоктистова лучезарно улыбнулась, а Машу трясло так, что в судороге скрючивались пальцы. Издевается еще!..

– Вот, возьми! – Маша судорожно, неслушающимися руками порылась в сумке и, найдя тряпочку с завернутым в нее сережками, протянула ее Феоктистовой.

– Это что еще?

– Вот, возьми и отступись от моего сына.

Феоктистова криво улыбнулась и чуть брезгливо, крашеными ногтями, развернула тряпочку.

– И что это такое?

– Наследство материнское. Бери и уезжай. Уезжай!

– Пси! – Феоктистова завернула тряпочку и бросила на стол ближе к Маше. – Да этого вещи-то перевезти не хватит! Квартиру на большую сменять, и поближе к Москве – на это сейчас как минимум три миллиона нужно! Три миллиона! Вариантов обмена – это хоть завтра! А вот денег – паф! – Она, кривляясь, развела руками. – Так что… Давайте забирайте ваши деревенские брюлики и ступайте. Сын мне ваш не нужен, и вас я больше терпеть не намерена. Понятно?

– Ох и подлая же ты, Галька! – покачала головой Маша.

– Я-то не подлая, – спокойно ответила Феоктистова, садясь. – Это ты старая дура.

У Маши сильно закружилась голова, но она все-таки пошла к двери, проковыляла через зал, перехватив недоуменный взгляд девчонки за прилавком. Наверное, слышала Машины крики… Хорошо, что хоть они оглоедов-ментов не вызвали.

На прохладной улице Маше стало чуть лучше, но все-таки пришлось посидеть на скамеечке в сквере у остановки, а потом уже отправляться домой.

«Миллионы, миллионы ей нужны! Вадичка мой ей плох – ей миллионы подавай!»

С одной стороны, это было даже несколько обидно – сын Машин, видите ли, этой перестарке негож, безденежный! С другой стороны, это хорошо, раз ей бедные не подходят. Значит, никогда она Вадика не примет. А ведь даже совсем не плохо, что Вадик тогда разорился, выкупая Машу у милиции… Гарантия хоть какая-то, что Феоктистова не изменит своего к нему отношения. Но вот взять бы где-нибудь денег, швырнуть ей в морду крашеную – пусть катит со своей мамашей куда подальше! В Москву!.. Да хоть на Луну летит!

Маша, ковыряясь в тарелке пустых макарон, вспомнила, как мечтала купить Володьке машину, чтоб он перестал глядеть на эту, как ее, Аньку… И мужа она удержала бы, коли деньги были бы. Он тоже машину хотел.

Итак, все упиралось в деньги. Напало бы на Машу какое-нибудь нечаянное богатство, как тогда, еще при Хрущеве – на одного из ее односельчан… Ух и шуму тогда было! На всю Московскую область!.. А история была не только фантастическая, но и политически скандальная.

В один из выходных летних дней в Выселки, тогда совсем деревенские и нищие, приехали на «Волге» с оленчиком на носу добротно одетые люди, серьезные и немногословные. И одному из Машиных соседей – да все здесь были соседи – сухо, без лишних сантиментов сообщили новость. О том, что в далекой капиталистической стране Канаде отдал Богу душу его двоюродный дядя, числившийся пропавшим без вести на войне. Никуда он на самом деле не пропадал, а просто сбежал за море вместе с союзниками по антигитлеровской коалиции. Поселившись на смрадно гниющем Западе, он неплохо там заработал, и вот надо ж, через почти двадцать лет помер, не оставив прямых наследников. А единственным, хоть и непрямым, оказался этот их односельчанин, такой же полупьянчужка, как большая часть мужского населения Выселок.

Долго, конечно, того удачника морочили «компетентные органы», убеждая гордо отказаться от нечестно нажитого богатства. Тем более дядька-то оказывался не воином-освободителем, а предателем Родины. А мужик им: «А почем вы знаете, что нечестно облохматился? Как же его тамошние «органы» терпели и наживаться позволяли, раз нечестно?… И как это вы утверждаете, что он предатель? Это после того, как партия собственноручно разоблачила культ личности и все перегибы?» Да и вообще – если даже отказаться от капитала в пользу Советской Родины, против чего он в принципе-то, как преданный строитель коммунизма, никак возражать не может, то надо ж съездить, вступить в права наследования, посмотреть как и что… А ну сволочи-капиталисты чего ценное из наследства зажали, не все предъявили? Нет, так дело не пойдет…