К морю Хвалисскому (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев"

Вот боярская чадь с туго набитыми кошелями и разгуливала нынче по торжищу, выбирая подарки близким, присматривая себе обновы. Наиболее оборотистые покупали красный товар, чтобы потом с выгодой продать его в том же Новгороде. А те, кому ни до обнов, ни до подарков, ни до красного товару дела не было, проводили время в многочисленных корчмах, караван-сараях, чайханах, пробуя, каковы на вкус булгарский мед и местный напиток из перебродившего березового сока, покупая за серебро ласки случайных подружек или услаждая утробу различными диковинными вкусностями.

Что до Торопа, то хотя у него не было особых дел, а денег, которые можно было бы потратить, ему платить не полагалось, время проводил он с гораздо большей пользой, чем иные, у кого на поясах звенело серебро. Когда требовалось, он помогал парням в их делах, за что нередко получал в награду то яблочко, то медовый пирожок чак-чак – любимое лакомство булгар, а то и мелкую монетку. В остальное же время он бродил по городу, посещая те места, которые намеревался, да не успел посетить, рассматривая то, что видел лишь мельком, а хотел бы разглядеть повнимательнее. Обычно в этом полезном и интересном занятии его сопровождали неразлучные Путша и Твердята. Пару раз к ним присоединялся Талец.

Дело было у стен царского града. Молодые гридни и Тороп бродили без особой цели, дивясь на непривычное болгарское житье. Обозревая кривые улочки, уставленные войлочными степными жилищами, Путша не мог скрыть своего разочарования:

– Какой же это серебряный град? Я-то думал, здесь и крыши, и мостовые – все будет из серебра, а они простого теса жалеют.

– Ниже по Итилю все так живут, – спокойно пояснил Талец.

Он был старше и в эти края шел не в первый раз.

– Они же кочуют за своими стадами, им иного жилища и не надобно.

Путша почесал в затылке:

– Интересно, что за ненормальные домовые живут в таких домах?

– А по мне, где б не жить, – махнул рукой Твердята, – лишь бы было, чем брюхо набить!

Талец хотел высказать товарищу, что тот только о еде и думает, но тот вдруг вытянул тощую шею, отчего стал похож на цаплю, и, указывая куда-то длиннющей рукой, воскликнул:

– Гляньте-ка!

Все повернули головы, ожидая удостоиться лицезрения чего-нибудь вроде целиком зажаренного барана или огромного котла плова, но вместо того увидели своего товарища русса, который стоял у створки городских ворот и о чем-то беседовал с двумя булгарами.

– Да ведь это же Лютобор! – обрадовался Путша

– А с ним кто? – прищурил глаза Талец.

Собеседники русса и в самом деле заслуживали того, чтобы их рассмотрели повнимательнее. Судя по их виду, оба были не самыми последними в городе людьми. Лицо того, который выглядел старше, несло отпечаток многих бурь и жестоких битв, горечь утрат и тяжелого бремени ответственности за судьбы многих людей. Суровость его черт подчеркивалась смуглым цветом кожи, оттененным белизной завивающихся красивыми кольцами длинных усов и блестящим мехом дорогой собольей шапки.

Второго Тороп тотчас узнал: это был тот самый пастух с холеной бородой и следами перстней на пальцах. Нынче перстни пребывали на своих местах, а богатством одежды их обладатель мог поспорить даже с Булан беем. На плечах Лютобора по-прежнему красовался его неизменный потрепанный плащ, но Тороп ясно видел, что беседа ведется на равных.

Глаза Тальца округлились, усы встопорщились, как у почуявшего добычу кота:

– Да это же хан Азамат, царский темник! – воскликнул он, указывая на старшего из булгар. – После царя Алмуша и его сына Мохаммеда – это третий человек в стране!

– А другой кто? – поинтересовался Твердята.

– Зять его, хан Кубрат. Он в запрошлый год в Киев послом приезжал.

– Давайте подойдем к ним, – по простоте душевной предложил Путша.

– Думаю, не стоит, – покачал головой Талец. – Солнце клонится к полудню, пора возвращаться. Не знаю, как вы, а у меня нет особого желания топать через весь город по самому солнцепеку.

Путша посмотрел на дневное светило, и в его взгляде появилась тоска: тресветлый Хорс был его первейшим врагом. Белая, как сметана, кожа молодого гридня совершенно не выносила горячих солнечных поцелуев, вмиг покрываясь волдырями. Бедняге даже у весла иной раз приходилось работать, не снимая рубахи.

Когда сложное переплетение перегороженных в самых неожиданных местах телегами и загонами для скота городских улиц скрыло из глаз вид крепостных ворот, Твердята вновь заговорил о Лютоборе.

– Странный он какой-то в последние дни, – протянул молодой гридень, отправляя в рот изрядный кусок пирога с требухой.

– Кто?

– Да Лютобор!

– Только в последние? – подарил усмешку усам Талец. – Он, если хочешь знать, всегда от нас отличался: и в работе, и на совете, а уж про битву и говорить нечего!

– Ты меня тут не поучай! – обиделся Твердята. – Тоже мне, умник нашелся! Битву я видел не хуже тебя, только в отличие от некоторых моя голова в ней осталась цела! Я о другом. Ты вот мне скажи, Драный! – повернулся он к Торопу. – Куда это он едва не каждую ночь исчезает? Люди какие-то приходят к нему подозрительные: то вельможи, то оборванцы…

У Торопа вертелось на языке объяснить, что вельможа и оборванец – это один и тот же человек, но вместо того он, копируя манеру Лютобора, только пожал плечами:

– Хотел бы я это и сам знать. Он мне не докладывает. А мне за ним следить некогда.

– А я его недавно у хазарского стана видел, – неожиданно сообщил Путша.

– У хазарского стана? – переспросил Твердята. – И что же он там делал?

– Да ничего особенного. Беседовал с тем ромеем, как его, бишь, Анастасием.

– Ну и что тут удивительного? – не понял Тороп. – Как этот парень смотрел на нашу боярышню, я бы тоже с ним поговорить захотел!

– Да они вроде мирно толковали. О чем-то, кажется, договаривались. А уж как Малик к ромею льнул – ну чисто твой котенок.

– Вот-вот! – подхватил Твердята. – Давеча с ромеем о чем-то сговаривался, нынче с булгарами совет неизвестно о чем держит. Как я и говорил. А на торжище. Беседует по полдня с купцами из Хорезма и Мерва и хоть бы раз что-нибудь купил!

– Ну почему же ничего, – не согласился с товарищем Путша. – Вчера, например, венец купил, который наша боярышня в первый день примеряла.

– Что? – Твердята подавился пирогом и закашлялся.

– А ты ничего не спутал?

На лице Тальца глубочайшее смятение смешалось с досадой. На какие ухищрения ему пришлось пуститься, чтобы купить для любимой пустяковую привеску, а его товарищ, глазом не моргнув, покупает баснословно дорогую вещь, даже не ведая, захочет ли принять от него красавица подобный дар.

– Это сколько же боярин Лютобору серебра отвалил? – почесал затылок Твердята.

Он уже справился с кашлем, но теперь на него напала отчаянная икота.

– Ну, причем тут боярин? – возмутился Тороп. – После битвы Лютобору достались доспехи и меч Гудмунда, и топор того здоровяка, и еще кое-что, а это все тоже чего-то стоит!

– Стоить оно может и стоит, – возразил ему Твердята. – Только и меч, и кольчуга, и топор как лежали, так и лежат у нас под палубой. Я нынче утром смотрел.

– Это не боярское серебро, – неожиданно сказал Талец.

– А чье же?

Воин снисходительно улыбнулся.

– Да ну тебя совсем! – взорвался Твердята. – Совсем одурел от жары! Разве человек, у которого есть казна, станет с утра до ночи ворочать весло да таскать с места на место хозяйские сороки.

– А разве с человеком вроде нас с тобой станут так запросто разговаривать люди положения хана Азамата?

– Ну, допустим, он, как ты говоришь, богат и знатен, – не сдавался Твердята. – Тогда зачем он с нами отправился?

– Известное дело, зачем, – глаза у Тальца сделались ласковыми, верно, вспомнил свою Воавр. – Чего не сделаешь ради девичьей красы.

– Но почему же он тогда не откроется? – спросил Путша. – Знай Мурава Вышатьевна, кто он, она была бы к нему более благосклонна.