Завтра наступит вечность - Александр Громов

Слон попытался растоптать мышь. Мышь покусала ему пальцы, нашла, что они не вкусны, и отскочила: иди, мол, себе, топчи саванну где хочешь, а меня не трогай и на мой пищевой ресурс не покушайся. Уяснил, толстомясый?

Слон уяснил. По крайней мере, на время. Слон постарался сделать вид, что ничего не произошло, и сделать это оказалось очень легко. Какая такая мышь? Ее вообще кто-нибудь видел? Какая еще неподотчетная Корпорация? Вам самим-то не смешно? Поменьше верьте сказкам, побольше занимайтесь спортом, аккуратно платите налоги, а главное, растите побольше здоровых глупых детей – стране вечно не хватает пушечного мяса.

Мышь промолчала. О чем говорить с теми, кто не различает понятия страны и государства? Нет смысла внушать слону, что он лишь топчет саванну, но сам саванной не является. Мышь тихо ушла в свою нору.

Незаметный грызун вмешивался в жизнь саванны, стараясь не мешать кормиться большому слону. Если досконально проследить пути денежных ручейков, стекающих через благотворительные фонды в больницы, дома престарелых и даже один интернат для слепоглухонемых детей, то оказалось бы, что ручейки эти имеют общий исток – Клондайк-Грыжу. Впрочем, куда больше денег Корпорация тратила на дома детского творчества и помощь некоторым экспериментальным школам. Когда я не без ехидства спросил Стерляжего, не собирается ли Корпорация таким образом взрастить на тучной ниве урожай молодых гениев для пополнения своих штатов, тот только покачал головой. Программа была шире и, по-моему, фантастичнее. Не желая иметь ничего общего со слоном, мышь пыталась улучшить саванну.

Чтобы когда-нибудь самой занять место слона? «Очень надо!» – категорически отметала мышь. «Возможно, – подозревал слон, – но не теперь». И еще он подозревал, что мыши нужно нечто большее, чем управление саванной, а если не нужно сейчас, то понадобится в будущем.

Так думал слон. А тем временем уже вовсю развивалась ответная операция, которую я назвал бы Контрвибрионом, если бы не нашел подходящего названия среди лекарств и средств для дезинфекции. Как она называлась на самом деле, я не знаю, и в детали ее посвящен не был. Знаю только, что результатом операции стала смерть еще одного человека.

Его звали Олег Берш.

Его убийцу – Святополк Горелкин.

Причина убийства была чрезвычайно уважительной: эти двое никак не могли поделить одно тело. Поэтому один избавился от другого так же, как избавляются от привычки курить – решительно и без раскаяния.

Люди ФСБ в Корпорации, люди Корпорации в ФСБ… Вряд ли мышино-слоновья возня заметно уменьшила их количество, только теперь меня это не интересовало. Люди вообще не мой профиль, пусть ими занимается Надя, желательно с пиявочкой за ухом.

О генерале Бербикове я узнал только то, что он был тихо уволен в отставку. Надо думать, кое-кто из его агентуры сошел со сцены менее благополучно…

Эвелину Гавриловну я больше никогда не видел и не стал расспрашивать о ее судьбе. Вряд ли эта информация была способна улучшить мое настроение. Что ни говори, а устранение предателей – дело, конечно, святое, но грязное. Это вам не запихнуть в печку десяток бесчувственных компакт-дисков.

Но разве она не знала, чем рискует?

Я смотрел в перископ на лунный ландшафт, на резко вырубленные скалы и обрывы кольцевого вала, на ровное серое дно кратера Дженнер, кое-где битое метеоритами, свалившимися сюда еще тогда, когда на Земле жили трилобиты, на черное бездонное небо над морем Южным, а думал совершенно о другом. Люди суетятся, они всегда суетились. Это только лунные валуны, серые и скучные, лежат без движения, отбрасывая на реголит резкие тени, и ни на что иное не способны. Непостижимо, каким невероятным вывертом из мертвой природы мог произойти двуногий, двурукий, горластый комок живой плоти, беспомощный и свирепый, ленивый и безумно деятельный, рвущийся к свободе и не умеющий не служить… Все кому-то служат, даже лучшие, любимые. Даже Надя. Стерляжий – верный пес Корпорации. Покойный Берш – столь же верный фокстерьер Бербикова, специально выращенный и натасканный на одну-единственную лису, и не его вина, что та лиса оказалась ему не по зубам. Бербиков, разумеется, служит тоже… то есть служил. Все повязаны, никто не свободен, разница лишь в выучке, длине поводка и размерах кормушки. Разве что Робинзон на острове? Так и тот служил главной идее своей жизни: выбраться с проклятого острова, потерять его за горизонтом и вовек больше не видеть…

А кто я? Кому служу на самом деле?

Себе самому?

Близко к цели, но все же в «молоко». Этак и старатели Хлюста служили себе, имея процент с добытой платины.

Ну ладно, эти-то бесспорно пахали на Корпорацию. И Капустян, влюбленный в «Гриф» до того, что его едва ли не силой приходится тащить на Землю, пока невесомость не сделала студень из его мышц и резину из костей, пашет на Корпорацию же, хотя, конечно, может сколько угодно воображать, что благодаря ему человечество делает очередной скачок в космических технологиях. А Исмаилов с Митрохиным, а совет директоров? Может, и они, как полагает Стерляжий, не могут, не умеют служить сами себе, а служат поровну стране и человечеству? Черт их знает. Вообразить-то можно всякое… Боюсь, что в любом случае, даже служа исключительно своему желудку, карману и прихотям, ты неминуемо, иногда сам того не замечая, служишь кому-то или чему-то другому, а большему или меньшему, прекрасному или гнусному – это уж как повезет. Даже не выходящие из комы больные – и те служат врачам, обеспечивая им работу…

Нельзя жить и не служить. Невозможно.

Меня так порадовала абсолютная эта истина, а главное то, что я дошел до нее своими собственными не чересчур перетруженными мозгами, что я заулыбался, не отрываясь от перископа, и Надя спросила, что я там высмотрел забавного – уж не надпись ли «Туалет платный: 5 руб.» на валуне, имеющем некоторое сходство с соответствующей кабинкой? Никакой надписи я не заметил, да и валуна тоже, но утвердительно промычал в ответ. На самом деле мне просто не хотелось встречаться с Надей взглядом, несмотря на страстный ее поцелуй. Всему свое время. Во-первых, для нее я был все еще слишком похож на «одного урода», во-вторых, сам чувствовал неловкость, а в-третьих, я терпеть не могу, когда меня прощают. Себя и других я прощаю – если прощаю – сам.

Мужской шовинизм? Может быть, но зато это мой шовинизм, и он мне дорог. И все остальное, что есть во мне, – мое и только мое. Чем поделиться с другими, я тоже решу сам, а вас никто не просил стоять рядом со мной, если вам это неприятно. Делайте, как знаете: ваше «я», умещающееся на десяти компактах, всегда при вас.

Ведь, в конце концов, генерал Бербиков сказал сущую правду: всегда лучше быть самим собой.

Двойную тяжесть природа придумала специально для того, чтобы изводить людей. Мне не хотелось и думать о том, для чего ей понадобилось выдумать тройную, четверную и так далее.

Лифт снова тащил меня на «Гриф». Стерляжий спешил; будь его воля – он погнал бы кабину не на двух, а на четырех «же». Нещадно болели мышцы, не получившие достаточного отдыха на Луне Крайней, – все мышцы, включая лицевые. По-моему, даже те из них, что ответственны за шевеление ушами.

Язык, и тот распластался во рту больной распухшей лягушкой. Я еще раз основательно прикусил его во время борьбы за жизнь Олега Берша и против своей собственной жизни. Вот дурак!..

Нет, ошибочка. Не я дурак, а Берш натуральная скотина. Уходить в небытие надо достойно, а не кусать свой язык, который также и мой. Что за подход: ни себе, ни людям… Да я же помню, о чем думал этот сукин сын, собака на сене, прежде чем ему пришлось навсегда убраться из мого тела! Тело, видите ли, его собственное – вот о чем он думал!

Наглое вранье. Оно мое собственное!

Надя и Аскольд остались на Луне. Стерляжий спешил на Землю – вернуть ФСБ «позаимствованную» аппаратуру. Я же по настоянию врача должен был проторчать не менее двух суток на «Грифе», дабы понежить невесомостью свой «перетруженный опорно-двигательный аппарат».

– Хочешь посмотреть на Луну, пока мы недалеко? – спросил Стерляжий. – Красивый булыжник. Сейчас половинная фаза, лучи падают косо… красиво, в общем.

– Здесь же нет иллюминаторов, – возразил я.

– Иллюминаторов нет, а наружные камеры есть. Монитор вон в той стенной панели, ее надо просто выдвинуть.

До панели было шага три, делать их мне не хотелось, и я моментально изобрел причину отказа:

– Да ну… Мне бы простым глазом, а не на экране…

– Простым глазом с Земли посмотришь или с «Грифа» во время наружных работ, а здесь – только так…

Стерляжий зевнул.

– Устал? – спросил я его.

– Есть такое дело…

– Я тут ни при чем, – напомнил я.

– Знаю. А морду тебе набить все равно хочется.

– Между прочим, взаимно…

Он поперхнулся на очередном зевке.

– Мне-то за что?

– За порчу имущества, находящегося во временном пользовании у другого лица, – объявил я. – Мое тело, что, не мое имущество?