Святополк Окаянный - Сергей Мосияш

— А сколько их в лежке бывает? — спросил Святополк кормильца.

— По-разному. Смотря какой выводок выходила и сохранила самка. Может, и четыре-пять, а может, и все десять.

— А как они лежку устраивают?

— А просто роют яму и ложатся в нее все носами внутрь. Сейчас ведь заморозки начались. А так лежа они согреваются друг от друга.

— Коли десяток выскочит на поляну, нам шестерым худо будет. А?

— Да что ты. Дай Бог один-два на нас налетят. Когда их кличане спугнут, они врассыпную кинутся. И потом, думаешь, они нас не учуют? Эге, еще как учуют. Человека вепрь далеко слышит. Видит плохо, а чует он, как пес, хорошо.

На поляне, по краю ее в кустах, Варяжко расставил всех так, что сам оказался посредине этого полукруга. В нескольких шагах от него встал Святополк, а за ним Волчок. Ловчие были по краям.

— Как пропоет труба, никаких разговоров, — наказывал Варяжко. — Всем затаиться, изготовить копья и замереть.

— Но ты ж говорил, все равно учуют, — сказал Святополк.

— Когда у них сзади будет шум, гам, лай собак, куда они кинутся? Верно, где тише. А тихо должно быть здесь. А коль еще и мы зашумим, они уйдут, как вода меж пальцами.

Когда вдали пропел охотничий рог, на поляне стало так тихо, что откуда-то прилетела стайка желтобрюхих синиц и деловито стала обследовать промерзшие ветки оголенных кустов, не обращая внимания на стоявших неподвижно охотников, переговариваясь меж собой нежным «теньканьем».

А после сигнала трубы закричали, засвистели, захлопали в трещотки кличане, дружно взлаяли собаки. Застрекотала где-то сорока — лесная вестница.

Шум-гам этот постепенно приближался. Стремглав через поляну промчался заяц, где-то в траве мелькнул и пропал хвост лисицы, — наверное, почуяв засаду, она свернула в сторону.

И вот на кромку поляны выскочила веприца в окружении вепрят. На какое-то мгновение она замерла, видимо почуяв неладное. Но шум сзади, с боков заставил ее кинуться через поляну.

Святополк, замахнувшись копьем, целил в одного из молодых, но брошенное копье лишь скользнуло по его шкуре. В следующее мгновение он промчался мимо. Сбоку раздался визг, кто-то из ловчих попал-таки в вепренка. Все происходило столь стремительно, что на поляне никто не увидел, как вылетел из кустов старый вепрь, преследуемый собаками. Он несся как черная молния, и направлена эта «молния» была в самую середину засады.

— Князь, берегись! — даже не закричал, а завизжал Волчок.

Но вепрь вонзился в куст, за которым стоял Варяжко. Кормилец и охнуть не успел, как был сбит, смят огромной тушей старого разъяренного зверя.

Отвлеченный на какое-то мгновение визгом Волчка, он взглянул в сторону Святополка, упустив из виду собственную безопасность. И это сгубило его. Вепрь не только сбил кормильца, но промчался по нему, терзая тело острыми и тяжелыми копытами. Если б не собаки, почти сидевшие на хвосте вепря, он бы, наверное, растерзал его.

Добычей охотников был годовалый вепренок, приконченный ловчими. Зато потеря была великая — кормилец Варяжко лежал без сознания растоптанный, раздавленный.

Его привезли в Туров на полсти, укреплённой на двух хлыстах и привязанной к седлам двух коней. Внесли во дворец, в его светелку. Святополк немедленно послал за бабкой Буской. Она, причитая, охая, осмотрела, ощупала раненого и вдруг тихо заплакала.

— Ты что, бабка? — спросил Святополк. — Лечи!

— Ой, милай. Ведь он насмерть ранетый. Хорошо, ежели до ночи протянет. Внутре у него все порвато.

Варяжко не приходил в сознание. Буска силой влила ему в рот какое-то зелье, но более расплескала по постели.

К ночи дыхание больного участилось, он начал бредить. Святополк вслушивался в бессвязные слова. Пришла в покои Арлогия.

— Тор, Тор, прости меня… Где Вальгалла? Где Вальгалла? Тор…

— Что он говорит? — обернулся Святополк к матери.

— Он зовет своего варяжского бога Тора, сынок.

— Но он же христианин.

— Он, умирая, ворочается к молодости, к своему богу.

— А Вальгалла, что это?

— Это у варягов так рай называется.

Варяжко умер в полночь, так и не придя в сознание, Буска тихо прикрыла ему глаза и неслышно, на цыпочках, вышла.

Святополк сидел возле умершего кормильца, вглядывался в его отчужденное лицо; горькие, сдерживаемые рыдания сдавили горло, душили. Только сейчас он понял, кто ушел из его жизни, кого потерял он. Никогда не знавший отца, он понял, что именно Варяжко заменил ему родителя. Что именно он был ему всех ближе, роднее и дороже. Никто уже, даже мать, не сможет заменить ему эту потерю. Никто!

Вторая часть. Крамола

Гость из Германии

великому князю Владимиру Святославичу сразу после заутрени пришел митрополит Леон и привел с собой человека, одетого в черный пропыленный плащ и в такую же черную шляпу.

— Вот, Владимир Святославич, к тебе гость из Германии, епископ Бруно, — сказал Леон. — Идет через нашу землю… к кому, ты думаешь?

— В Царьград, наверно.

— Хорошо бы так. К печенегам к поганым следует.

— Зачем? — удивился князь.

— Несу им слово Божие, — сказал епископ и показал книгу в темном кожаном переплете, которая дотоле скрывалась в широких рукавах его одеяния.

— Но сии дикари не готовы принять его, святой отец.

— Я должен открыть им глаза, просветить. Крестить всех, кого удастся уговорить.

— Я уговаривал здесь принять крещение тех, кого брал в полон. Даже некоторых отпускал после крещения. И что же?

— И что?

— Про мизинных печенегов не ведаю. Но один из их князей поплатился головой за крест.

— Кто это? — спросил Леон.

— Мой старый друг, князь Темир, с которым я когда-то ратоборствовал на Трубеже. Он приезжал сам и сам попросил его крестить. Его крестил Анастас. А через некоторое время Темира зарезали родичи.

— Так, может, не из-за крещения?

— Может быть, и из-за власти. Но я полагаю, крещение ему зачли.

Выслушав жуткие подробности гибели окрещенного печенежского князя, епископ Бруно перекрестился трижды и молвил:

— Бог мне поможет. Я ведь не о себе пекусь, отправляясь к ним.

— Им, отец святой, нет никакого дела до того, о ком мы печемся.

Митрополит Леон во время разговора Бруно с Владимиром согласно кивал головой, как бы подтверждая сказанное князем. Наконец вмешался:

— Ведь я едва ли не всю ночь убеждал епископа, отговаривал. Нет. Он стоит на своем. Решил к тебе привести его, Владимир Святославич, он с твоей земли на гибельную тропу ступить хочет, вот ты и решай: отпускать его или не отпускать.

— Я силой не имею права удерживать человека, несущего слепым свет учения христианского, — сказал задумчиво Владимир и неожиданно спросил митрополита: — Кого ты, святой отче, рукоположил в Чернигов?

— В Чернигов рукоположен отец Неофит.

— А в Ростов?

— В Ростов отец Феодор.

— Славные иереи, славные мужи. Был я у них на службе, душой просветлевал. А отца Стефана куда отправил?

— Отец Стефан рукоположен во Владимир.

Видно было, что князь умышленно уходил от разговора о миссии епископа Бруно, но митрополит возвращал его к этому.

— Думаю, мы не должны отпускать нашего гостя на заклание.

— Но позвольте, я ведь не только своей волей иду, но и волей нашего императора. Что я скажу ему, когда вернусь? Испугался? Наслушался страшных россказней от русских?

— Боюсь, отец святой, что после посещения печенежской ставки некому будет поведать императору о русских россказнях.

Увы, епископ Бруно оказался крепким орешком. Сколь ни говорили ему митрополит с князем об опасной его затее, он, выслушав их очередные доводы, отвечал со вздохом:

— А я все же пойду.

Даже оставленный почти силой на княжеский обед, который произвел на Бруно сильное впечатление своим изобилием и даже излишеством, на котором князь таки умудрился изрядно его напоить, он не изменил своего решения.

Утомившись от непреклонности и упрямства гостя, князь наконец сдался:

— Хорошо, я подумаю.

Но епископ был доволен и таким ответом. Он понимал, что, хоть немного, но сдвинул с места упорство русского князя.

Однако сам Владимир не считал так. Он хотел этими обещаниями «я подумаю», «я решу» как можно дольше «кормить» немца, «кормить» до тех пор, пока тому не надоест и он не плюнет на свою безумную затею.

Вечером Владимир пригласил епископа к себе в светлицу, усадил на мягкое сиденье и сам сел напротив.

— Хочу я, святой отец, знать о тебе как можно более. Откуда ты? Где бывал? Какие страны повидал? Мне все знать хочется.

— Спрашивай, князь, — умиротворенно отвечал Бруно. — С чистым сердцем отвечу тебе.