Сцены из жизни богемы - Анри Мюрже

Он попробовал развлекаться, потянулся к веселью, завел новые знакомства. Он сблизился с поэтом Родольфом, с которым встретился однажды в кафе, и они прониклись друг к другу симпатией. Жак поведал поэту о своей тоске, и тот сразу же разгадал ее причину.

– Мне это знакомо, друг мой…– сказал он и, коснувшись рукой груди Жака, добавил: – скорее снова разведите здесь огонь! Влюбитесь без промедления, хотя бы в шутку, и вдохновение вернется к вам.

– Увы! Я слишком горячо любил Франсину,– ответил Жак.

– Ничто не помешает вам любить ее вечно. Вы будете ее ласкать, целуя другую.

– Ах, встретить бы женщину, похожую на нее!

И он расстался с Родольфом в глубокой задумчивости.

Полтора месяца спустя к Жаку вернулся былой пыл,– он весь загорелся под нежными взглядами хорошенькой Мари – девушки, болезненная красота которой несколько напоминала красоту бедной Франсины. Что и говорить, она была прелестна, и ей было восемнадцать лет без двух месяцев – как она всегда говорила. Ее роман с Жаком начался в лунную ночь, на загородном балу, под резкие звуки скрипки, чахоточного контрабаса и кларнета, свистевшего как дрозд. Жак повстречал ее как-то вечером, степенно прогуливаясь вокруг танцевальной площадки. Когда он появлялся здесь в своем неизменном черном сюртуке, застегнутом до подбородка, задорные местные красотки, знавшие его с виду, говорили:

– Что нужно здесь этому факельщику? Разве собираются кого-то хоронить?

А Жак продолжал свою одинокую прогулку, терзая себе душу воспоминаниями, которым музыка придавала еще большую остроту – веселая кадриль звучала в его ушах печально, как De profundis. Именно в состоянии этой задумчивости заметил он Мари – она наблюдала за ним со стороны и как сумасшедшая хохотала над его сумрачным видом. Жак взглянул на нее и услышал смех, раздававшийся из-под розовой шляпки. Он подошел к девушке, что-то сказал ей, она ответила, он предложил ей руку, приглашая пройтись по саду, она согласилась. Он сказал ей, что она хороша как ангел, и она заставила его повторить это два раза, он сорвал для нее с дерева несколько зеленых яблок, она с наслаждением съела их, и ее звонкий смех звучал без умолку словно ликующий ритурнель. Жак вспомнил Библию, и подумал, что никогда не надо терять надежду, имея дело с женщиной, особенно с такой, которая любит яблоки. Он еще раз прошелся вокруг сада с розовой шляпкой, а кончилось тем, что, придя на бал один, он ушел оттуда со спутницей.

Между тем Жак не забыл Франсины, как и предсказывал Родольф, он каждый день целовал ее, целуя Мари, И тайком работал над памятником, который собирался поставить на ее могиле.

Однажды, получив деньги, Жак купил Мари черное платье. Девушка была очень рада, но заметила, что для лета черное мрачновато. Жак возразил, что это его любимый цвет и Мари доставит ему удовольствие, если будет ходить в черном. Мари послушалась.

Как– то в субботу Жак сказал ей:

– Приходи завтра пораньше, поедем за город.

– Какое счастье!– Мари.– Я приготовила тебе сюрприз – вот увидишь! Завтра будет солнышко.

Мари всю ночь просидела за работой – она дошивала платье из материи, которую купила себе на собственные сбереженья,– кокетливое розовое платье. И в воскресенье она явилась в мастерскую Жака в нарядной обновке.

Скульптор встретил ее холодно, чуть ли не грубо.

– А я-то думала порадовать тебя! Для этого я и подарила себе такое веселое платьице! – ответила Мари, она не понимала, чем недоволен Жак.

– За город не поедем, можешь уходить, – бросил он. – Мне надо работать.

Мари ушла совсем огорченная. По дороге она встретила, молодого человека, который когда-то ухаживал за ней и к тому же звал историю Жака.

– Вот как! Вы перестали носить траур, мадемуазель Мари?– он.

– Траур? По ком?

– Как? Вы не знаете? А ведь это всем известно. Черное платье, которое подарил вам Жак…

– Ну и что?

– То был траур. Жаку хотелось, чтобы вы носили траур по Франсине.

После этого Жак больше не видел Мари.

Разрыв их принес ему несчастье. Настали тяжелые дни: работы совсем не было, и он впал в такую нищету, что с отчаяния попросил своего друга-доктора поместить его в больницу. По его виду врач сразу же понял, что устроить это будет не трудно. Жак, сам того не подозревая, уже находился на пути к Франсине.

Его положили в больницу св. Луи.

Он еще мог двигаться и работать, поэтому попросил, чтобы ему предоставили пустую каморку и принесли туда стеку, станок и глины. Первые две недели он работал над памятником, который собирался поставить на могилу Франсины. Это была фигура ангела, стоящего с распростертыми крыльями. У ангела было лицо Франсины, но статуя так и осталась незаконченной, потому что Жак уже не мог подниматься на второй этаж, а вскоре и вообще перестал вставать с постели.

Однажды в его руки попал больничный журнал, и по лекарствам, какие ему прописывались, он понял, что безнадежен. Он написал родным и вызвал к себе сестру общины св. Женевьевы, которая с большой нежностью ухаживала за ним.

– Сестра,– сказал он,– там наверху, в каморке, которую вы выхлопотали для меня, осталась гипсовая фигурка, она изображает ангела и предназначалась для могилы. Я не успел высечь ее из мрамора, хотя мрамор у меня дома есть,– прекрасный белый мрамор с розовыми прожилками. Одним словом… сестра, возьмите эту статую и отдайте ее в часовню вашей общины.

Несколько дней спустя Жак скончался. Похороны его совпали с открытием художественной выставки, поэтому никто из «водопийц» не пришел его проводить.

– Искусство – прежде всего,– изрек Лазар.

Семья Жака была бедная, и своего места на кладбище у нее не имелось.

Его похоронили где пришлось.

XIX

ПРИЧУДЫ МЮЗЕТТЫ

Читатель, вероятно, помнит, как Марсель продал еврею Медичи свою знаменитую картину «Переход через Чермное море», которой суждено было стать вывеской съестной лавки. Продажа ознаменовалась роскошным ужином, который еврей пообещал богемцам как надбавку к плате за картину. На другой день Марсель, Шонар, Коллин и Родольф проснулись очень поздно. Еще одурманенные винными парами, они никак не могли припомнить события минувшего вечера. Когда с соседней колокольни донесся полуденный благовест, друзья переглянулись с печальной улыбкой.

– Церковный колокол сзывает род людской в трапезную,– сказал Марсель.

– Да,– согласился Родольф,– наступил торжественный час, когда всякий порядочный человек направляется в столовую.

– Неплохо бы и нам стать порядочными, – проронил Коллин, для которого каждый день был днем святого Аппетита.

– О молочная ферма моей кормилицы! О лакомство, которым меня угощали в младенчестве четыре раза в день! Где ты? – подхватил Шонар.– Где ты? – повторил он с мечтательной и нежной грустью.

– И подумать только, что сейчас в Париже поджаривают по меньшей мере сто тысяч котлет! – вздохнул Марсель.

– И столько же бифштексов,– добавил Родольф.

В то время как друзья обсуждали ежедневную роковую проблему завтрака, снизу, из находившегося в их доме ресторана, словно на смех неслись голоса официантов, которые наперебой выкрикивали заказы посетителей.

– Хоть бы замолчали, злодеи! – досадовал Марсель.– Каждое слово как удар кирки у меня в желудке: пустота в нем все увеличивается.

– Ветер северный,– глубокомысленно проговорил Коллин, указывая на флюгер, метавшийся на соседней крыше.– Значит, завтрака у нас сегодня не будет. Стихии против нас.

– Откуда ты это взял? – спросил Марсель.

– Это мое метеорологическое открытие,– продолжал философ.– Северный ветер почти всегда приносит воздержание. Зато южный обычно предвещает радость и обильную еду. Философы называют это предуведомлением свыше.

Натощак Гюстав Коллин всегда бывал зверски остроумен.

В этом миг Шонар погрузил руку в бездну, называвшуюся карманом, и тут же с воплем вытащил ее.

– Караул! Кто-то залез ко мне в карман! – кричал он, стараясь высвободить палец из клешней живого омара.

Вслед за ним закричал и Марсель. Он машинально пошарил у себя в кармане и неожиданно открыл там Америку, о которой совсем позабыл, а именно те полтораста франков, которые уплатил ему накануне Медичи за «Переход через Чермное море».

Тут все четверо сразу вспомнили вчерашние события.

– Шапки долой, господа! – воскликнул Марсель, высыпая на стол горсть монет, среди которых трепетно поблескивали пять-шесть новеньких червонцев.

– Как живые! – умилился Коллин.

– Что за звон! – восхищался Шонар, позвякивая золотыми.

– До чего хороши медальки! – Родольф.– Прямо-таки кусочки солнца. Будь я королем, я выпускал бы одни только червонцы и приказал бы чеканить на них профиль моей возлюбленной.

– Подумать только, ведь есть страна, где кусочки золота валяются на земле, как простые камушки,– заметил Шонар.– Было время, когда американцы давали четыре таких кусочка за два су. Один мой предок посетил Америку, и желудок краснокожих стал его могилой. Это нанесло большой ущерб всей нашей семье.