Катарское сокровище - Антон Дубинин

— А с появлением… еретика Пейре? Часто у вас люди собирались?

— Как отцу Пейре угодно было. Он ходить-то по домам не любит, ему лучше, чтобы к нему шли и с собой подарки несли… Но по праздникам-то, грех сказать, захаживал, так что я в этом году ни на Рождество, ни на Пасху в церкви не был…

Антуан, к великому недовольству брата Франсуа, не сказал ничего нового. Как назло, даже не назвал ни одного имени, ранее не встречавшегося в протоколах. Все тот же вечный Марсель Альзу Кривой, те же сыновья байля с женами, тот же Раймон Пастух, брат красавицы Гильеметты и большой любитель женского пола. Старуха Мангарда — от этой толку и вовсе нет, она покаялась в первые же дни. А Антуана, похоже, более всего занимали собственные грехи: к ним он и сводил любой разговор, расспрашивая слезно, осталась ли у него хоть малая надежда на Чистилище после таких ужасных предательств. Имен же он по большей части либо не знал (не доверял ему отчим, и был, признаться, совершенно прав), либо не помнил: по собственным словам, он старался как можно меньше дела иметь с катарской компанией Мон-Марселя. Вот в лес к отцу Пейре — да, ходил. Отчим посылал, когда сам ленился или когда времени не было: далеко все-таки, и дорога скверная, сплошной бурелом и колючки, да скальные камни. Плохой тут лес, по такому по своей воле не гуляют.

Аймеровы стопы отлично помнили эти самые колючки: голые ноги саднило по самые лодыжки. Одного взгляда на их с Франсуа ноги могло бы хватить кому опытному, чтобы догадаться, где они были этой ночью.

— Как вы относились к Старцу? Испытывали к нему что-либо вроде благоговения, склонялись ли когда-либо к его учению?

— Да как… Когда он говорил и смотрел — бывало, склонялся, да это ж у всех так. А как переставал его видеть, так радовался, что без него остался наконец!

— Почему радовались?

— Отче, я и не знаю… Ну… не смотрел больше он на меня, уже хорошо… Он же, Старец этот, когда смотрит, как будто в голове рыщет, или тянет из тебя чего. Отче, — добавил он почти шепотом, — я думаю, что он — не совсем человек. Я думаю — и старая Жанна так же говорила — что в отце Пейре сидит, сохрани Господи, здоровенный дьявол. Как тот, со свиньями, которого звали Легион…

— А вы, я смотрю, с Писанием отчасти знакомы! Не Совершенный ли Пейре вас просвещал?

— Отче, да я ж в церкви-то часто Писание слушал. Когда еще мог туда ходить…

Спрошен наконец о синяке, Антуан будничным голосом подтвердил, что да, это отчим ударил — они с утра поссорились: Бермон, увидев, что франкская стража исчезла, немедля послал пасынка в лес, предупредить Совершенного и заодно проверить, все ли в порядке. Он не слишком высокого мнения был о разуме инквизиторов и католиков вообще, однако все же понимал, что самому ему сейчас лучше никуда не ходить. Мало ему вызова на трибунал, с которым он и так тянул, сколько возможно.

— А вы, стало быть, отказались предупреждать еретика?

— Попробовал, отче… Какое там, откажешься! Он, как всегда, про матушку стал говорить плохо. Обещал ей разное… дурное сделать, если она меня не заставит. Я и пошел… только не смог совсем. Прошел всего ничего, а там у нас самшит, колючки всякие — и вдруг показалось мне: так и Господь Иисус Христос пытается по Мон-Марселю идти, а я, как колючки эти, Его за одежду хватаю, раны наношу… Ясно увидел, будто видение прямо: идет Господь по нашему лесу, бледный такой, как на Распятии, и ноги все в крови. Я… сел в лесу и… ну, там немножко плакал. Потом встал и… пошел сюда. К вам. В обход. Снизу.

— Вы правильно поступили, сын мой, — ласково сказал брат Франсуа, только Антуан не радовался доброму слову, все так же сидел, повесив голову и опустив руки между колен. Аймеру он вдруг остро напомнил его самого на покаянном капитуле полгода назад. Он хорошо знал это чувство черной греховности, «Тебе, Тебе единому согрешил я», когда единственное, чего ты хочешь от братьев — это тяжелого наказания. А чтобы посмотреть кому-нибудь в глаза, нужно совершить над собою громадное усилие: взгляд сам собой прилипает к полу, как у евангельского мытаря, будто «не-видение» себя в чьих-нибудь глазах, внимательных ли, сочувственных — хотя бы немного подобно не-бытию омерзительным собой. Аймер знал единственное, что душа жаждет услышать в такие минуты: «Бог любит тебя, Он тебя простит». Он бы с радостью сам сказал это Антуану, потому что был в этом свято уверен, однако не Аймер тут главный, не ему и подавать голос без разрешения.

Франсуа же молчал и хмурился: видно, принимал решения, думал, как можно использовать нового покаянника. Однако на вызревшее предложение отправиться домой и понаблюдать за действиями отчима юноша внезапно ответил ужасающей бледностью. Он сделал движение, будто хотел подняться — но так и остался сидеть, всю силу своей просьбы вложив во взгляд. Глаза его в темноте сливались с глазницами, образуя два черных отчаянных круга.

— Нет, отцы, пожалуйста! Христа ради… Не пойду я домой. Он меня убьет. Правда убьет, до смерти! Вы просто не знаете… Он же мне так и сказал — если ты нас предашь, убью, как собаку. И убьет. Я его давно знаю, живу с ним уже лет десять как… И меня убьет, и матушку.

— Но вы вовсе не обязаны признаваться ему, что ходили каяться, — назидательно поднял палец Франсуа. — Напротив, если вы скажете, что исполнили поручение и посетили Совершенного, это будет ложь во спасение, святая ложь…

— Нет, отец, Бога ради! — Антуан стиснул руки замком. — Я врать не могу. Не умею я, он сразу поймет. Не знаю, как он всегда все понимает! Да и знает он наверняка, что я до Доброго Человека не дошел. Я ж возле самого замка на Раймона-пастуха наткнулся, тот от речки шел… Узнал он меня наверняка, хоть и не окликнул. Теперь небось вся деревня знает… Оставьте меня у себя на ночь, отцы, оставьте где захотите, я везде могу спать, хоть у двери, хоть на дворе в сарае, хоть даже без сарая! И матушка — я сразу хотел сказать — вызовите скорей матушку, не оставляйте ее с ним!

— У нас тут вообще-то не гостиница для бедных, — холодновато отозвался брат Франсуа. Места, понимаете ли, милый сын, маловато.

Аймеровы глаза полезли на лоб. Места мало? Здесь, в замке?! Да по сравнению с тулузским монастырем святого Романа это королевские хоромы! Одна кухня чего стоит: на ней можно уложить на лавках десять Антуанов, и еще для его матери место останется! Ладно, Бог с ней с кухней: отец Гальярд наверняка не будет против, если парня положить в их же с Аймером комнату, они оба потеснились бы — кровать широкая!

Еще немного, и Аймер бы не выдержал, возвысил бы голос без разрешения. Но тут подвижное лицо Франсуа осветилось какой-то новой мыслью, настолько удачной, что францисканец даже захрустел от радости суставами пальцев.