Кто косит травы по ночам - Галина Артемьева

– Прошу заметить, там еще сын есть, тогда и его надо было спереть для верности, – поддела Надя.

– Да помню я. У каждой версии есть изъян, это понятно. Недостатков не будет у той версии, которая окажется правдой. А пока – предположения. Вот еще одно: зависть. Слишком хорошо жили. Квартира на Патриках, все такое. Хотя, если по справедливости, там еще такие дремучие коммуналки громоздятся! Почему бы ей оттуда не быть? Нет-нет! Крестик у нее от той жизни остался – это ж сразу видно, какие деньги водились. Ну, и кто-то добрый решил унять жар сердца, чтоб не так тяжело жилось, глядя на чужое процветание. Пусть и богатые поплачут. Тем более тогда незадолго дефолт был, сколько поразорялось! А этот на плаву. Ну, и того… Решили опустить.

– Я думаю, Ляле снотворное сильное дали или вкололи. Нашли ее в чужом городе спящей на пороге, как собачку бездомную. И как бы она, если не снотворное, спокойно дала себя переодеть во все чужое? – добавила Надя.

– Это – да. И я так думаю. Но тут – технические детали. И дело не в них. Дело в том – кто. И если мы вдруг найдем родителей, если они живы после такого остались…

– Там все-таки братик еще был, смысл жизни не исчез совсем…

– Да, так вот: если они живы и вместе по-прежнему живут, надо очень аккуратно предупредить их, что кто-то за ними наблюдает, скорее всего, пасет и их, и старшего ребенка, и девочку, серьезно и решительно пасет, раз не побоялся на территории детдома на нее напасть, да еще и в светлое время суток.

Разговор подействовал на подруг умиротворяюще. Ирка с Патриком отправились в свою комнату вздремнуть. Надя тоже прилегла у себя. Поспать очень хотелось, встала слишком рано. Но сон не шел. Она примеряла всю Лялину ситуацию на себя, как обычно бывает в таких случаях: всю глубину беды постигаешь, если прикинешь, а каково было бы тебе, если… Тут особого воображения и не требовалось. Надина мама прошла сквозь все тропы и чащи безысходного детского одиночества. Безысходного и безнадежного: у нее на глазах арестовали родителей, и прощались они с ней навсегда. Без лишних слов, глазами прощались. Бывают проклятые минуты, когда молча выскажешь такую страшную правду, которую язык и выговорить не повернется. Это и впечатывается на все отпущенное человеку земное время, а не миллиарды произнесенных или услышанных звуков. Но все же мамина ситуация не содержала загадки. Надя прекрасно помнила родителей, знала их имена. Кстати, потом не забыть бы спросить, вдруг Ляля помнит, как папу-маму звали? Вот кто, если жив после утраты ребенка, находится все эти годы в аду! Такое страшно даже на долю мгновения представить в отношении себя. Про Колю… Нет, что угодно, только не это! Жить и не знать, где твой ребенок, что с ним, какие муки претерпевает, корить себя во всем! Даже в том, что подарила ему жизнь, обернувшуюся невыносимым кошмаром! И это не неделю, не месяц, а семь лет! Сильно же их кто-то ненавидит! И скорее, скорее надо разобраться.

Надя, рассказывая давеча о загадочных «неопознанных» людях, забыла упомянуть, с чего начался ее детский интерес. С названия книги, которую читал тогда дед.

– Якоб Вассерман «Каспар Хаузер, или Леность сердца», – увидела она тогда на обложке. – Почему «леность сердца», деда? Это про болезнь?

– Можно и так сказать, – отвлекся от чтения дед, – всеобщая человеческая болезнь, когда все вроде сочувствуют, а делать ничего толком не делают. И человек погибает. И все опять соболезнуют, не думая, что надо было при его жизни не полениться сделать что-то, чтоб раскрыть его загадку.

Потом Надя прочла книгу и поняла, о чем говорил дед. Негодовала на то, что леность сердца парализует людей.

Сейчас, как никогда раньше, она понимала, что, кроме лени сердечной, есть еще и непреодолимые обстоятельства, которые разрешатся, только если будет угодно судьбе. Что-то должно совпасть или не совпасть в определенный момент, и только тогда…

Андрей позвонил, когда она слегка задремала. Выслушав краткий, но эмоциональный отчет о том, что им сегодня удалось узнать, попросил дождаться его приезда, не пороть горячку.

– Сейчас главное – не напортить. Сидите тихо, не рыпайтесь. Я завтра приеду, все разглядим, что она навспоминала. Поспрашиваю ее сам еще раз. Тут надо серьезного профессионала задействовать, а то как бы не усугубить…

– Мне ее отец кого-то жутко напоминает. Вертится в голове, но ничего на ум не идет. И Ирка то же самое говорит! Не может же нас глючить одновременно.

– Если Ирке напоминает, это уже серьезно. Ждите меня. Как только вырвусь, сразу к вам. И… осторожно, слышишь? Ребят никуда не отпускай. Вообще – посидите тихо на участке, ладно?

У Нади заныло в животе от этих слов.

– Эй! Я просто так сказал, – почувствовал ее тревогу Андрей. – Все хорошо. Я на всякий случай. Вас же там много.

– Да, нас много. До завтра, – бесцветно отозвалась Надя.

Через несколько дней их будет еще больше. Прилетит мама с Шарлем, отчимом. С тех пор как обнаружились в целости-сохранности документы, свидетельствующие об унаследованных ими несметных богатствах, у мамы появилось дело: она возвращала семье то, что по всем международным законам должно было принадлежать именно им, и никому другому. Дело двигалось со страшным скрипом, особенно что касалось части наследства в виде солидной недвижимости на территории России.

– Дикое племя! – негодовала мать. – И они еще рассуждают о правах, собственности, рынке! Во всех цивилизованных странах провели реституцию. В Чехии вернули законным владельцам или их наследникам все, что отняли во время социализма. Дома, земли, замки, поместья – все. Безоговорочно. А здесь – попробуй заикнись. Такая ненависть возникает, как в семнадцатом году, аж зубы, как волки, оскаливают.

Мне одна бабища в жилконторе, как это сейчас называется – ДЭЗ, что ли? – в лицо не постеснялась прошипеть: «Мало вас в революцию резали!» Тебе нравится? А я ей ответила: «Нет, это таких, как ты, негодяйка, мало резали. Пожестче в свое время с этими бесами – процветала бы Россия сейчас!»

В общем, матери удалось отвоевать то, что было некогда поместьем их семьи в Калужской области. Сейчас эта территория являла собой поля и луга. На месте огромного некогда барского дома громоздились неживописные загаженные руины.

– Ничего, отстроимся! Внукам пригодится, – уверяла мама.

Второе, пожалуй, самое серьезное завоевание – земля вокруг их московского дома и первый его этаж с еще нерасселенной громадной коммуналкой. Землю вернули не всю. Но – дело шло. Адвокаты трудились. Дела рассматривались. Были бы силы. Похоже, власти рассчитывали, что сил у предъявителей прав недостанет. Брали измором. Изводили. Но не на таковскую напали: мамин характер выковывался не в теплицах Франции, а в советских детдомах. Плюс гены.

– Чужой земли не нужно нам ни пяди, но и свою врагу не отдадим! – жестко заявляла шикарная французская дама чиновникам. Почему-то именно эти слова имели магическое действие. Все, как один, пугались, что именно их сочтет она тем самым врагом, которому ничего не отдадут ни под каким видом, и понемногу сдавали позиции.

Вот – только одну ночь побыть без Андрея. Потом еще мама с Шарлем. Надо бы еще кого-нибудь пригласить для компании. Ничего, перезимуем.

Вечером были карты. Вот интересная штука, карты эти. Так нервы щекочут, такие острые ощущения возникают даже при игре в обыкновенного «дурака». Зигмунд Фрейд считал, что азарт при игре в карты – поведенческий признак сексуально фригидных людей, замещающих игрой то, что им недостает в другой сфере. Что-то трудно в это верилось, глядя, как захвачена игрой ее темпераментная подруга, да и вся остальная компания. Никто не хотел и не умел проигрывать, хотя играли просто на интерес, а не на деньги, как настоящие мастера картежной игры.

Засиделись допоздна: каждый проигравший требовал реванша, и немедленно. Тихон возбужденно носился вокруг стола, чувствуя всеобщий энтузиазм. И вдруг, в самый разгар очередного тура, Коля, который должен был отбиваться, на секунду задумавшись, что ему лучше предпринять в сложившейся ситуации, откинулся на спинку стула, оторвал взгляд от карт и вдруг завопил:

– Смотрите, смотрите! Опять этот! Что вчера!

Монитор добросовестно демонстрировал, как мимо ворот медленно вышагивает человек в капюшоне с косой через плечо.

Все завороженно смотрели на эту абсурдную фигуру. Чем-то зловещим от нее веяло – это почувствовали даже самые отъявленные реалисты.

– Что, интересно, ему тут надо? Что он все ходит? – спросил возмущенный Коля.

– Кто это косит по ночам, интересно? – поддержала ребенка Энэм.

Надя набрала номер Никиты, в осенне-зимний период охранявшего обычно порядок в поселке и знавшего все тонкости сельских работ.

– Никит, привет, это Надя.

– Привет, Надюх, а я как раз завтра к вам собирался, посмотреть на твоих, как вымахали, – зазвучал добрый спокойный голос, вполне приведший Надю в чувство.