Евреи в России и в СССР - Андрей Дикий

Население всей страны в то время еще твердо помнило декрет новой власти от 27 июня 1918 года, гласивший: «Совнарком предписывает всем Совдепам принять решительные меры к пресечению в корне антисемитского движения. Погромщиков и ведущих погромную агитацию предписывается ставить вне закона»… Было население и свидетелем многочисленных кровавых расправ на основании этого декрета.

И «антисемитизм» был приведен в молчание. Но до «пресечения в корне» было далеко. Антиеврейские настроения остались. Только были загнаны внутрь.

Авторы книг об «антисемитизме» в Советском Союзе (например, С. Шварц) утверждают, что декрет 27 июня 1918 года «вскоре утратил всякое значение». Как доказательство, они указывают на отсутствие в Уголовном Кодексе 1922 года и в последующих его редакциях специального указания на «антисемитизм» и на замену квалификации этого уголовного преступления общей фразой: «возбуждение национальной вражды». Но это «доказательство» никого не убеждало, и все отлично понимали в чем дело. – Понимали, а потому молчали.

Это – то молчание и дало основание Соломону Шварцу, автору книги «Антисемитизм в Советском Союзе» (Н.-Йорк, 1952, Чеховское издательство) утверждать, что в начале 20-х годов «волна антисемитизма спала».

Согласиться с этим утверждением довольно трудно. И сам Шварц, в той же книге, обширно пишет о «новой волне антисемитизма» во второй половине 20-х годов – но о причине появления этой новой волны не пишет ничего.

А, между тем, в действительности, антиеврейские настроения в широких массах населения, в частности, среди рабочих, отчетливо стали проявляться тотчас же после того, как евреи заполнили весь административный аппарат в России уже в начале 1918 г., еще до, упомянутого выше, декрета от 27 июня 1918 г. о борьбе с «антисемитизмом».

В «Известиях» от 28 апреля 1918 года было напечатано пространное постановление Исполнительного Комитета Московского Совета «по вопросу об антисемитской погромной агитации в Москве и Московской Области».

Параграф 2-ой этого постановления гласит: «признать необходимым не создавать особой боевой еврейской организации».

Особые боевые организации начали самочинно создаваться в Москве, наполнившими ее евреями, с целью вооруженной борьбы в случаях, когда, по их мнению, им угрожают «черносотенцы». На этой почве во многих учреждениях, на фабриках и заводах отношения между евреями и остальными рабочими и сослуживцами обострились до крайних пределов. Потребовалось вмешательство власти и срочный роспуск, уже созданных еврейских боевых дружин, чтобы предотвратить назревавшие кровавые столкновения.

Вопрос об этих еврейских боевых дружинах теперь старательно замалчивается. Но наличие параграфа 2-го, приведенного выше постановления, свидетельствует, что вопрос об этих дружинах обсуждался, что значит, что он был тогда актуален. Хотя в постановлении и не говорится о роспуске уже созданных дружин, а только о «необходимости их не создавать», но москвичи отлично знали, что немало еврейских боевых дружин уже было создано и были распущены только после этого постановления.

Дальнейшие мероприятия и декреты Советской Власти по еврейскому вопросу, а также кровавые расправы Чека с «врагами режима», к каковым причислялись все «антисемиты», нагнали такой страх на все население России, что, как выразился С. Шварц, «волна антисемитизма спала».

Но после введения НЭП-а и некоторого общего послабления, пришедшего вместе с НЭП-ом, население несколько осмелело и опять поднялась волна антиеврейских настроений как известная реакция на положение евреев при новом строе, при котором они превратились в привилегированную этническую группу и по отношению к коренному населению России держали себя далеко не всегда тактично.

В голодные годы «военного коммунизма», когда все население голодало или недоедало, когда распределялась американская помощь организации АРА, население видело в качестве переводчиков и сотрудников при американцах почти исключительно евреев. И у него создавалось убеждение, что помогают прежде всего евреям – «своим». А так как распределение помощи в значительной степени зависело от правительственных органов или переводчиков, а и те и другие, в большинстве были евреи – у населения это порождало соответствующие чувства по отношению к последним.

А кроме того, в те годы еврейские благотворительные организации развили за границами страны деятельность по оказанию помощи голодающим в России, причем эта помощь, весьма значительная, шла только и исключительно евреям. Население это видело и делало из своих наблюдений выводы, далеко не благоприятные для евреев, хотя, скованное страхом, и молчало.

Видело население Москвы и тот неудержимый поток евреев, хлынувший в Москву при новой власти, и наблюдало, как в переполненной Москве, при остром жилищном кризисе для новых москвичей находились помещения и квартиры.

Не укрылось от внимания населения и отношения новой власти, провозгласившей, что «религия есть опиум для народа», к религии православной и иудейской. Еврей Губельман-Ярославский весьма рьяно боролся с христианской религией вообще, а с православием, в особенности, расхищая («конфисковывая») церковное имущество и организовывая разного рода кощунственно-скоморошеские выступления «безбожников». Но синагоги оставались нетронуты и их имущество не «конфисковывалось». Не видали москвичи и пародийно-кощунственных выступлений в дни еврейских религиозных праздников…

Конечно, не одни только евреи составляли армию «воинствующих безбожников», главковерхом которой был Губельман. Было у него немало способных и ретивых сотрудников и помощников и из русских. Некоторые из них составили себе неплохую карьеру на «безбожнической деятельности» и стали даже членами Союза Советских Писателей.

Спрос на богохульную литературу тогда был очень велик, и награды, и гонорары за нее привлекали многих выдвиженцев в литературе, делавших свою карьеру на произведениях, написанных в духе и стиле главы 39-й романа Л. Н. Толстого «Воскресение». До революции эта глава была запрещена цензурой, но широко распространялась по всей России нелегально.

В особое привилегированное положение были поставлены и студенты-евреи, когда (в 1923 году) происходили во всей стране массовые исключения студентов «по социальному происхождению». Исключали, даже с последних семестров, студентов, если устанавливалось их происхождение непролетарское. Сыновья не только дворян и помещиков или офицеров и чиновников царского времени, купцов и промышленников, людей свободных интеллигентских профессий, священников, диаконов и даже дьячков – все исключались без права поступления в какое-либо другое высшее учебное заведение. В связи с этими исключениями периодическая печать писала о многочисленных случаях самоубийств исключенных. Но евреев не исключали и самоубийств на этой почве не происходило.

Новый правящий класс в правительственное распоряжении о «чистке» по признаку происхождения внес клаузулу, что студенты, представители «нацменьшинств», чистке не подлежат, ибо они были угнетаемы и преследуемы при старом режиме. Это и было применено ко всем студентам-евреям.

Конечно, все, изложенное выше, не осталось незамеченным населением страны и, как результат, появились антиеврейские настроения там, где их раньше не было и где их можно было меньше всего предполагать: в среде рабочих, среди молодежи – студенческой и комсомола – даже среди членов коммунистической партии и новой бюрократии не-еврейского происхождения.

Это вовсе не был «антисемитизм» или юдофобия в старом понимании этого слова, т. е. вражда и ненависть по признаку расы и религии. – Это было чувство неприязни и отталкивания к привилегированному классу, который отождествлялся с еврейством. Несомненно, играло известную роль, особенно в культурной части населения, и оскорбленное национальное чувство русского народа от имени которого был подписан «похабный» и позорный Брест-Литовский мир с немцами – подписан четырьмя евреями, с легкостью пошедших на этот мир.

Во второй половине 20-х годов, когда «подъем волны антисемитизма» стал особенно заметен, печать забила тревогу. Начали появляться статьи о недостаточно энергичной борьбе с этим явлением, о появлении в рабочей среде «опасных рецидивов национализма».

В начале мая 1928 года агитпропколлегия ЦК ВКП обсудила вопрос о мероприятиях по борьбе с антисемитизмом и наметила следующие предложения:

1) Включить в программу партпросвещения вопрос о борьбе с антисемитизмом;

2) Необходимо шире и систематически разоблачать классовую подоплеку антисемитизма, используя для этой цели художественную литературу, театр, кино, радио и ежедневную прессу;

3) Партия должна создать атмосферу общественного презрения к антисемитизму.

Кроме этих положений общего характера специальная комиссия агитпропколлегии выработала также ряд конкретных предложений, подлежащих утверждению ЦК ВКП;