Анаконда - Георгий Миронов

И попытаюсь использовать шанс. Считаю, его дали мне не русские, а Бог.

Выглядываю в коридор. Тишина, сержант в конце коридора копается в замочной скважине одной из камер. Дверь из подвала в двух шагах от двери моей камеры. Прячусь, пробираюсь по стенке, внимательно следя за движениями сержанта.

Сержант все еще копается в замке.

Вот и дверь. Из подвала шесть ступенек ведут во двор. Выхожу. Пусто, тихо. Пять часов утра. Вокруг двора — высокая стена, поверх — колючая проволока. Вышки с часовым нет. Но я засек, на чердаках дежурят часовые, ориентированные на все четыре стороны света. Контроль круглосуточный, перелезать через стену нельзя. А если не заметят, засветятся. Ясно, что это чистая провокация.

Играю в поддавки, делаю вид, что ловлю шанс. В десяти метрах от двери из подвала в стене трещина, старый граб пророс сквозь стену, разломив ее. Можно попытаться протиснуться.

Удалось. А дальше я места знаю. По заросшей кустами и деревьями низинке иду почти на четвереньках, пригибаясь к пахнущей сыростью земле, метров сто. Низинка кончилась, но кончилась и опасная зона.

Поднимаюсь метра на три, пробегаю по заросшей кустами окраине города, спускаюсь к реке, сползаю в воду. Глубокий вдох, метров двадцать я плыву под водой. А речка здесь всего метров тридцать шириной. Так что выныриваю в спасительной тени нависших над водой с той стороны кустов...

Эти строки я пишу уже в лесной охотничьей сторожке, которую использовали для отдыха перед и после охоты еще мои деды. Здесь традиционно была хорошая охота на фазана и косулю.

Судя по всему, они меня проворонили. Я тщательно заметал следы, преследования не обнаружил. Скорее всего переумничали, упустили.

Слава Богу! И жив, и имею возможность выполнить свой офицерский долг. Уже завтра передам все сданные мне в апреле — начале мая уникальные драгоценности посланцу рейхслейтера Бормана.

После этого я свободен...»

Успел дописать фразу. Вяло опустил красивую, с сединой на висках породистую голову на небольшой письменный стол, стоявший у закрытого шторой окна.

Выстрела он не слышал. Видимо, стрелял классный профессионал, точно рассчитавший траекторию полета пули.

Через минуту после выстрела дверь сторожки приоткрылась. В комнату заглянул молодой человек с широкоскулым, курносым лицом, усеянным веснушками. Легкая рыжинка в волосах в сочетании с веснушками и курносым носом предполагали улыбчивость и легкомыслие. Однако эти черты характера никогда не соответствовали поведению старшего лейтенанта госбезопасности, сотрудника отдела СМЕРШ 34-й танковой дивизии, дислоцированной в окрестностях городка. У него еще не было в работе ни одного прокола. А такого рода акций он с 1944-го по 1945 год провел более тридцати.

Старлей, уже не хоронясь, вошел в комнату, тронул пальцами шею барона. Убедился, что тот мертв. Снял с его шеи ключи на серебряной цепочке, пересек комнату, сорвал со стены, казалось, намертво прикуроченную голову огромного кабана. Голова тупо уставилась на него круглыми черными глазами. Старлей подмигнул немигающим глазам кабана, вставил один ключ в открывшуюся скважину, повернул, дверца сейфа приоткрылась, за нею была вторая. Он вставил второй ключ, после чего сделал три поворота в обратную сторону и снова два в первоначально выбранном направлении. И эта дверца открылась. Затем выдвинул из сейфа металлический ящик, с трудом, несмотря на явную физическую силу, перетащил ящик на стол, вставил в черную дырочку замка тонкое лезвие отмычки. И этот замок поддался ему.

Ящик доверху был заполнен драгоценностями с крупными камнями: брильянтами, хризолитами, опалами, кроваво-красными рубинами, таинственными изумрудами. Сверху лежала большая брошь с гигантским чистой воды изумрудом в обрамлении очень больших, отличной огранки брильянтов. Старлей пересыпал содержимое ящика в «сидор», скромный солдатский брезентовый вещмешок, завязал его и забросил за плечо.

Он не стал тратить время на закрывание сейфа. Выйдя из сторожки, огляделся, прислушался, облил домик из заранее приготовленной канистры синтетическим немецким бензином и поджег, поднеся к охапке собранного тут же хвороста австрийскую зажигалку «Хольцапфель».

Очередное задание старлей, как обычно, выполнил на «ять».

26 МАРТА 1997 Г. КРОВЬ НА КАМНЕ.

ДВОЙНОЕ УБИЙСТВО

Деркач продолжал давить на Авдеева, рассчитывая выбить из него показания еще до прихода всех данных проведенных экспертиз. Победителя не судят. Признается Авдеев на допросе — заслуга следователя; начнет колоться после предъявления экспертиз — заслуга Татьяны, экспертши. А Деркач, человек молодой и честолюбивый, пальмы первенства отдавать не привык.

Тем более что из них двоих — мента и его, талантливого и образованного следователя, между прочим имеющего хорошие перспективы продвижения по службе и комнату в двухкомнатной квартире, Татьяна предпочитала сыскаря Петруничева. Мужика, конечно, видного собой, бывшего спортсмена, но не осилившего, по данным Деркача, даже «Трех мушкетеров». Эта книга была для Деркача своего рода тестом. Все человечество он делил на интеллектуалов, которые как минимум читали Дюма и Пикуля, и «ментов», не читавших ни того, ни другого.

При этом «ментами» он называл и работников прокуратуры, и представителей сфер торговли и обслуживания, и даже медсестер горбольницы, отвергнутых им одна за другой из-за слабой начитанности.

«Лопухнулся наш сыскарь на протоколе, — размышлял Деркач, — в самый раз обойти его сейчас на допросе. Расколется Авдеев, и вся недолга. А данные экспертизы — они, в случае признания подозреваемого, уже будут как бы косвенными уликами».

Пока прокурор города отходил, чтобы поговорить по прямому телефону с главой городской администрации Пряхиным о финансировании городом части расходов на отправку детей сотрудников прокуратуры в «Артек», Деркач вынул свой главный козырь.

Час назад, во время допроса, без битья, но с пристрастием, брат Авдеева Костя Коркошко (двоюродный брат, так что фамилии разные) опознал финский нож в чехле и показал, что купил его в Германии, когда служил там в ЗГВ, а после демобилизации подарил двоюродному брату. Нож редкий. Других таких в их городке нет.

— Узнаете нож, Авдеев?

— Нет.

— Присмотритесь внимательнее. Именно этот нож, по слонам вашего двоюродного брата, он подарил вам, когда демобилизовался из армии.

— Когда демобилизовался, помню, а чтоб нож дарить... Нет,

не помню. А чего ему такой хороший нож дарить? И сам бы мог им попользоваться.

— А он вот взял и подарил. Не признаете?

— А чего признавать, чего не было?

— Вы мне вопросом на вопрос не отвечайте. И вообще я бы на вашем месте был поскромнее.

— Вот будете на моем мести и скромничайте. А мне чужого не надо. У вас своя задача, у меня своя.

— И какая же у вас, Авдеев, задача? Морочить голову следствию?

— У меня задача, гражданин следователь, и в зону не пойти, и на свободе кнопарь в бок не получить.

Тут бы Деркачу и задуматься, а чего это так боится Авдеев, юлит и в показаниях путается... Не задумался. Ему уже виделся грандиозный успех, заметка на первой полосе «Московского комсомольца»: «В российской глубинке молодой следователь прокуратуры Деркач блестяще раскрыл двойное убийство». Это так журналюги напишут. Юристы так не говорят: «двойное убийство». А говорят: убийство двух человек. Вроде и то же самое, а не то. По логике вещей Авдеев, увидев свой нож со следами крови, должен был упасть к Деркачу на грудь и, путаясь в слезах и соплях, доверительно поведать опытному следователю все интимные подробности убийства. Впрочем, как раз интимные подробности благодаря предварительным экспертизам, тщательно проведенным Татьяной, Деркач знал. Ему важно было услышать психологические мотивы, побудившие пусть не интеллектуала, пусть не читавшего «Королеву Марго» и «Фаворита», пусть пьянчугу и бабника, но ведь не убийцу же по характеру, пойти на такое страшное преступление.

Но Авдеев молчал. Или нес какую-то чепуху, которую и протоколировать было без толку.

— Вам, гражданин следователь, расскажи, как на самом деле было, так вы ж не поверите. А сочинять я не умею. Обратно сказать, вы человек грамотный, судя по всему...

— Да уж, — гордо согласился Деркач.

— Я вам чего скажу по неосторожности, а вы все — в протокол. А потом ваш старшой, прокурор городской, вернется, глянет в протокол, а там хрен его знает чего написано. И отдаст он приказ, значит, меня по этапу. А у меня, между прочим, не все запланированные в этой жизни бабенки трахнуты, не вся водяра выпита. Так-то. Мне охота на свободе погулять. Да поглядеть, чего эта хитрая рыжая лиса снова придумает.

— Вы только давайте без политики, Авдеев. А то мы тут с вами сейчас столько статей УК насобираем... А вам и двух убийств за глаза.