Гоп-стоп, битте! - Георгий Хлусевич

— Поймали?

— За час до истечения срока одна бдительная пенсионерка заметила в подворотне двух подозрительных типов и позвонила в полицию.

— Повезло вашему министру. А как будем с машиной? Половина Шарабана твоя.

— Мне повезло больше, чем министру юстиции. Если бы я не встретил тебя, если бы ты не научил меня симулировать заглатывание пилюль, если бы не дал адрес в Омске, если бы… Ну о чем ты говоришь, князь? У меня есть хорошая машина. Состарится — дед купит новую.

— Спасибо, дружище. Но ты хотел еще что-то сказать или я ошибаюсь?

— Ты никогда не ошибаешься. Я хотел сказать, что мне не нравится, что ты один собираешься с ними воевать.

— Хочешь принять участие? Вот если бы ты был не дзюдоистом, а каратистом! Шучу. Кстати, а почему дед не отдал тебя в секцию карате-сёкотан, асихара-карате, карате-кёкусинкай, карате-кудо, почему не в джиу-джитсу, айкидо, тхэквондо, в кикбоксинг, наконец?

— Дед не хотел, чтобы меня научили убивать, он хотел, чтобы меня научили защищаться. «Дзю» — мягкий, скромный. «До» — путь, манера держаться, склад ума. Конечно, лучше всего защищаться учит айкидо, но дед же не знал.

— Не бери в голову, Михаэль, и не скромничай. Я видел, как ты ногой достал до челюсти. Хватит с тебя приключений. А я постараюсь быть предельно осторожным. Волк показывает клыки, когда хочет устрашить, но никогда не скалится, если хочет скушать. Обменяю квартиру. Переберусь в район авиагородка. Займусь частным извозом. Внедрюсь в среду аэровокзальных бомбил. Это несложно. Подогрею главного — остальные шавки смирятся с моим присутствием. И буду пасти их, сук, пока не вычислю. Я вскрою их закрома, как консервную банку, а там есть что вскрывать. Давай-ка я тебя обниму, и иди уже. Я подожду, вдруг они тебя без термина не запустят.

— Это раньше бы не запустили. И я бы стоял, как последний нищий, и униженно просил принять меня без предварительной договоренности по телефону. Но это могло произойти десять месяцев назад. А теперь смотри, князь, как жизнь в России ломает укоренившиеся в немецком сознании стереотипы.

Он подошел к воротам. Нажал на кнопку. Самым хамским образом проигнорировал вежливый вопрос о термине. Как будто и не слышал.

Наклонился к диктофону и, чеканя слог, без малейшего намека на просительные нотки, произнес:

— Ich bin deutscher Staatsbürger. Man hat mich ausgeraubt. Ich brauche Ihre Hilfe[43].

Услышал щелчок открываемого замка, помахал князю и ступил на территорию, по всем законам международного права принадлежащую его родине.

Лощеный сотрудник консульства не верил ни одному его слову. И его можно было понять. Колоритный атлет в достойном прикиде меньше всего походил на ограбленного. Ответы на наводящие вопросы только усилили недоверие.

— Когда вас ограбили?

— Десять месяцев назад. Отравили, избили и ограбили. Забрали одежду, документы и сто тысяч марок.

— Сколько?

— Я же сказал, сто тысяч.

— И что было с вами дальше?

— Я утратил память, и меня привезли в сумасшедший дом.

Последние слова странным образом успокоили сотрудника и даже настроили его на веселый лад. Все ясно. Будет о чем сегодня посмеяться за обедом. Эта новенькая секретарша такая смешливая. Милая Гретхен!

— Ну и?

— А потом я от них сбежал.

— В пижаме?

— Да нет, в одежде. Мне одна женщина, мой лечащий врач в каком-то смысле, дала одежду своего мужа.

— И муж не был против?

— А он у нее повесился.

— До или после?

— До.

— Вы не помните фамилию этой доброй женщины?

— Это не важно. Давайте я вам лучше фамилию профессора скажу. Лечил меня профессор Минкин, вы ему позвоните, пожалуйста. Теперь он, правда, на пенсии, а сменил его нехороший человек — злым санитарам потакает, фамилию не знаю, но все зовут его Бетховен.

— Бетховен? Почему же? — Сотрудник подавил подступающий приступ смеха.

— Ну, у него прическа как у композитора.

— Это смешно, это правда смешно.

Сотрудник обрадовался возможности предаться веселью, смех подпирал под кадык, и терпеть было уже невмоготу. Над доктором Бетховеном можно было посмеяться, не опасаясь, что этот патологический врун примет смех на свой счет.

— Ха-ха-ха! Это же надо такое придумать! Ха-ха-ха, доктор Бетховен, ха-ха-ха…

Перекроил лицо. Вернул выражение деловитости и вопрос в лоб:

— А деньги у вас откуда, если вас ограбили?

— В Сибири заработал. А вчера обменял рубли на марки у фарцы.

— У кого?

— У валютных спекулянтов.

— А разве можно работать в России без документов?

— Мне сделали паспорт.

— И что же вы от нас хотите?

— Паспорт.

— Но у вас же есть паспорт.

— Уже нет. Тот паспорт был фальшивым. Вы мне не верите?

— Ну почему же?

— Ну я же вижу. Я бы на вашем месте тоже не поверил. Позвоните профессору Минкину и моему деду Оскару фон Дерингу. Они вам все подтвердят.

— Чай, кофе?

— Все равно.

Ему принесли кофе и оставили одного.

Осмотрелся, увидел на столе томик Виктора Пелевина. Рядом русско-немецкий словарь.

Взял без разрешения. Смотрел тупо в книгу, не воспринимая текст. Буквы скользили мимо сознания. Что он нагородил? Господи, что он только нагородил? Для пущего эффекта не хватало только рассказать про расколотый череп Слона и про поиски сундука с золотыми монетами. Этот хлыщ не поверил ни одному его слову. А что? Иногда действительность столь невероятна, что легче поверить лжи, чем правде. Кажется, он слишком рано вернул паспорт Руслану Имраеву. Хоть бы князь догадался не уехать. Сейчас этот щелкопер с дипломатической улыбкой наклонится над душистым пробором юной секретарши (Михаэль успел заметить ее в полуоткрытую дверь), шепнет, озираясь: «Быстро наряд милиции и скорую психиатрическую помощь», — и что тогда делать?

Отхлебнул кофе. Напиток остыл и усилил горечь.

Немец совершенствует русский язык с помощью Пелевина? Глупое и бесполезное занятие. Толстого надо переводить, а не модного писаку. Он когда-то пытался осилить «Жизнь насекомых», нашел в четырех предложениях три раза «сказал» и один раз «ответил», понял, что у автора не стреляют диалоги, и прекратил чтение. Кстати, как бы охарактеризовал граф выражение глаз этого клерка? Ну, это просто. У этого сотрудника застланный взгляд. У Толстого так и написано «застланность» во взгляде. Гениально! Такое выражение глаз Лев Николаевич подсмотрел у кого? У Бориса Друбецкого, конечно.

Михаэль вспомнил не только сам текст, но и место на странице: «Глаза Бориса, спокойно и твердо глядевшие на Ростова, были как будто застланы чем-то, как будто какая-то заслонка — синие очки общежития — были надеты на них».

Самое ужасное в его положении — это невозможность изменить ситуацию и полная зависимость от этого сотрудника с застланным взглядом. Он даже сбежать не сможет в случае приезда милиции или санитаров из психушки. Охрана не выпустит. Хоть бы князь не уехал! Он бы помог.

Вник, наконец, в смысл пелевинских строк и удивился актуальности текста: «Он никак не мог помешать происходящему, он просто чувствовал, что движется по какой-то мягкой упругой трубе, и, когда он изо всех сил захотел, чтобы это как можно быстрее кончилось, что-то пришло ему на помощь снаружи»[44].

«Извини, Виктор, — Михаэль закрыл книгу, — я был к тебе несправедлив».

…

К сотруднику посольства он тоже был несправедлив. Сотрудник действительно наклонился над трогательным пробором улыбчивой Гретхен и действительно упомянул дом скорби, но совершенно в другом смысле и, несомненно, с благой целью.

— Пробей по компьютеру, пожалуйста, точную дату вылета из Франкфурта Михаэля фон Деринга. Ориентировочно — октябрь прошлого года. Выясни время его поступления в стационар психбольницы, дату его побега и, самое главное, диагноз. Диагноз важнее всего. А я пока по нашим каналам выясню остальные интересующие нас детали.

…

Дозрел час, потом другой. Первое смятение уступило место глупейшему, но весьма успокоительному занятию. Он считал дубовые плитки паркета под строгой горизонталью плинтуса. На глаз. Дело нелегкое. Хотел, чтобы уместились парами, а получалось нечетно. Огорчало, но думать не мешало. Князь Мышкин, конечно же, уехал, и это обстоятельство пугало и успокаивало одновременно. Пугало, потому что в случае ареста и препровождения в сумасшедший дом ему никто не поможет совершить побег. Негодяй Бетховен придумает диагноз и закроет назло предшественнику надежно и надолго. Любимчику профессора Минкина пощады не будет. Успокаивало, потому что мирило с обстоятельствами и избавляло от необходимости придумывать варианты спасения.

Шорох открываемой двери. Именно шорох, а не скрип. В проеме — сотрудник. Благосклонен и учтив.

— Господин посол приглашает вас отужинать.