Речитатив - Анатолий Постолов

Они сели у окна за единственный столик на двоих, неуловимо напоминающий интерьер купейного вагона, поскольку над ним нависала широкая гардина, которая расходилась на два бандо как раз над фрамугой. Требовалось только небольшое усилие воображения, чтобы улица качнулась и поплыла мимо, пошевеливая ветками платана на обочине.

Какой-то старик медленно шел мимо, прогуливал свою лохматую собачонку, и, бросив взгляд на окно ресторана, остановился как вкопанный, вороша полузабытое воспоминание из своего детства: мокрый от дождя перрон… проплывающие мимо вагоны, и в одном из них вот также, словно на сцене маленького раешного театрика, очерченные полуоткрытой занавеской, сидят мужчина и женщина и держат в руках прохладные хрустальные бокалы, в которых пугливыми бликами играет темно-бордовое вино. И когда вагон проплывал мимо, женщина на секунду повернула голову и улыбнулась ему, и он на всю жизнь запомнил этот полуповорот головы, ее улыбку… И сейчас, спустя столько лет, ему показалось, что ничего не изменилось и что люди, сидящие за окном ресторана, – та самая пара, преодолевшая короткий вздох времени и продолжающая путешествие, начатое в первой трети прошлого века.

Юлиан, рассеянно поглядывая в окно, увидел старичка с печальными слезящимися глазами, но тут же его взгляд немного сместился, и он вспомнил, что напротив, на углу улицы еще год назад находилось его любимое итальянское кафе «8V2». Теперь там сменили фасад и появилась вывеска суши-бара. И может быть, по старой памяти, желая окунуться в феллиниевскую реальность балагана, он заказал бутылку «Кьянти Руффино» и, задумчиво разглядывая на свет бокал, сделал пробный глоток, ощутил на языке сильную горечь и в первую секунду хотел сказать официанту: «Принесите другое вино», но только улыбнулся и кивнул головой: «Это как раз то, что мне сейчас надо…»

Пока Юлиан в деталях описывал внешность клиента и некоторые эпизоды из их разговора, Виола слушала его, чуть прищурив глаза и наблюдая за ним почти не обнаруживая эмоций, но когда, наконец, Юлиан выговорился, она сделала глоток вина и, слегка повернув голову в сторону, сказала:

– У тебя, Жюль, есть одно удивительное свойство: ты умеешь обманывать других, но себя не умеешь. В твоем голосе, в жестах появляется какой-то двойной стандарт…

– Ключик, быть почти женой психотерапевта – не значит залезать ему в душу с микроскопом.

– Ты не сердись, дурачок, – рассмеялась Виола. – «Почти жена». Чувствуешь, какая двусмысленная фраза. И это ведь именно то, о чем я говорю. Ты мне правду не сказал. Что произошло? Варшавский заманил тебя в ловушку? Клиент оказался твердым орешком? Скажи мне, я же твоя женщина, а не экзаменатор. Но я слышу в твоем голосе не свойственное тебе напряжение. В твой монолог проникла какая-то…

Она замолчала, подыскивая слово.

– Микроба, – подсказал Юлиан и двумя глотками допил свой бокал.

– Нет… я бы сказала, какая-то помеха. Вот, иногда слушаешь по радио симфонию… Все течет плавно, гармонично, и вдруг слышишь кашель, то есть сразу понимаешь, что это трансляция с живого концерта, и воображаешь себе зал, аудиторию, в которой обязательно найдется несколько человек…

– Я их кашлюнами называю.

– Жюль, скажи честно, сеанс прошел не так, как тебе хотелось? Какие-то кашлюны подпортили картину.

– Поверь мне, это не самый тяжелый случай в моей практике, но клиент меня вымотал в силу своей чудовищной мизантропии. Я ведь тоже не очень большой человеколюб, ты же знаешь, но этот тип просто вызывал омерзение. У него довольно сложный комплекс сексуальной неполноценности, идущий из якобы детских воспоминаний, но на самом деле – из подсознания. Эту ненависть к матери он буквально лелеял с детства, чтобы позднее упрекать ее и унижать, когда она уже стала зависима от него и заболела без надежды на выздоровление. Так, по крайней мере, я вижу картинку, он ведь не выложил мне все непотребные подробности своего закомплексованного эго. За один сеанс всего не выскажешь. Но неожиданное открытие другой стороны комплекса, то есть ощущение своего ничтожества рядом с материнской любовью – это произошло как неконтролируемый взрыв, и произошло благодаря музыке и, вероятно, комнате. А теперь слушай предысторию. Недели две назад заглядывает ко мне в офис какая-то девица, густо напомаженная, с большими кольцами в ушах и двумя крохотными колечками, продетыми через нижнюю губу. Фигуру ее я не вижу, она только голову в дверь просунула и говорит: «Я прошу прощения, у меня произошла накладка, я должна была встретиться с доктором Ла Беллом. А его сегодня нет, я перепутала числа, а мне срочно надо в туалет…» И пока она это говорит, я по тембру голоса начинаю понимать, что передо мной мужчина-трансвестит, и, видимо, из той категории, которую мы в быту называем «crossdresser» – то есть ему необходимо чувствовать себя женщиной, но в доминирующей роли, особенно если он занимается сексом с женщиной. И по чисто случайной схеме он в своем дамском прикиде постучался в мой офис, чтобы попросить ключ от туалета. Я молча протянул ему два ключа – от мужского и женского туалетов, и рискнул пошутить, мол, а почему не зайти в мужской. Сортиры у нас на этаже одноместные, но в мужском есть писсуар. Тут он разнервничался и говорит: «Можно мне сесть, я должна выговориться, я для этого шла к доктору Ла Беллу». И я, мол, ужасно расстроилась, у меня такой сумбур в голове… И он теребит сумочку, потом вытаскивает батистовый платочек, прикладывает к глазам и смотрит на меня умоляющим и одновременно каким-то покорным взглядом прибитой овцы.

Мне стало интересно, я вообще-то собирался пойти на ланч, но решил, что стоит задержаться. И вот эта мускулистая «девица» начала мне плести запутанную эпопею из своего детства о матери, которая породила в ней страх перед женщинами… То есть там преобладала мамаша, которая всех его девушек открыто унижала, так сказать, обесценивала; при этом, каждый раз показывала ему свою силу, пугала, что все состояние оставит благотворительным организациям, а там, видно по всему, фигурировали «старые деньги» и немалые… Ему снились кошмары, он хотел ее убить или убить себя ей в отместку… Минут тридцать он пел мне эту мешанину из древнегреческих трагедий, и у него на ногах были самые натуральные котурны, то есть такая танкетка, что нормальная баба вряд ли бы надела. Цирк, да и только. И вот что интересно: мой сегодняшний клиент вывел свою теорию из той же зависимости от материнского ига. Просто у транссексуала вполне осознанные воспоминания детства и тинейджерства пропущены через мясорубку мамочкиной диктатуры, а у моего сегодняшнего героя реальность подменилась подсознанием, и в процессе сессии в какой-то момент музыкального аккомпанимента произошел переворот в сознании, и тут скрывается самый интересный момент, который я пытаюсь понять, но пока захожу в тупик. Какой-то пассаж или несколько нот, найденных бледнолицым поляком полтораста лет назад, сдетонировали в мозгу моего пациента.

– А может быть, это мелодия, которую он слышал, пока был в утробе у матери. Я читала, что человеческое ухо – один из немногих органов, которые полностью формируется в материнской утробе.

– Верно. Но мы не знаем, как плод воспринимает звуки. Вряд ли пятимесячный зародыш вкладывает смысл в тот звукоряд, который он слышит, но на клеточном уровне возможно происходит запоминание, вроде компьютерной кодировки. Немалую роль во всех этих процессах у моего клиента могла сыграть и родовая травма. Он ведь упомянул о желании вернуться в материнскую утробу и никогда оттуда не выходить. Да что там говорить… Этот Юджин – не подарочек.

Юлиан замолчал и, усмехнувшись, посмотрел на Виолу:

– Ну что, ты удовлетворена моими ответами? Я разрешил твои сомнения или наоборот – еще больше затуманил…

– Господи, я же тебя не допрашивала, глупыш, и не намерена залезать тебе в душу, просто в какой-то момент показалось, что у тебя за такими словами, как «супер», «клиент повержен», звучат несвойственные тебе легкомысленно-помпезные нотки – вот и все. Значит, мне только показалось. Ты Варшавскому не звонил?

– Ты полагаешь, надо позвонить? Все же сеанс – дело сугубо конфиденциальное. Такие вещи не принято обсуждать.

– Жюль, он ведь тебе послал этого клиента. Не входи в детали, просто расскажи ему в нескольких словах, что произошло. Варшавскому интересен не клиент с его психозами, а комната и музыка. Кстати говоря, о музыке. Почему именно ноктюрн Шопена?

– Даже не знаю… Чисто импульсивно… Когда посмотрел в список, глаза остановились именно на этой строчке. Выбор на авось, подсознательно, но вот видишь – не промахнулся.

Юлиан умолчал о том, что музыку он в тот момент выбрал больше для себя, чем для клиента. Ему надо было спрятать в ней свою нелепо явившуюся наготу, и в тот момент он подумал, что Шопен с его умением раскрепощать чувства, наполняя их какой-то особой медитативной лирикой, отвлечет его от неприятных ассоциаций. Но Виола словно разгадала этот нехитрый маневр или почувствовала слегка припудренную полуправду в его «не промахнулся». Она неопределенно покачала головой и сказала, улыбнувшись: