Генерал-лейтенант Самойлов возвращается в детство - Лев Давыдычев

— Нет, вызовем! — грозно пообещал Григорий Григорьевич, вставая. — Если вы притворяетесь, что никого и ничего не помните, соответствующие органы напомнят вам…

При слове органы собачьего гипнотизёра по фамилии Шпунт затрясло и трясло довольно долго и сильно. Когда тряска прекратилась, он умоляюще произнес:

— Ладно. Чего вам от меня надо?

— Теперь, — ничего, — услышал он угрожающий ответ. — Мы приходили приобрести у вас собачку, а теперь нам от вас ничего не требуется.

И опять собачьего гипнотизёра по фамилии Шпунт затрясло, но теперь уже гораздо сильнее и надолго. Закончив трястись, он подошёл, ну прямо как побитая собака, и, преданно заглянув в глаза Григория Григорьевича, хрипло и страстно произнес:

— Я готов выполнить любые ваши указания!

— С какой целью вы сначала не пускали нас, а затем прикидывались ничего и никого не помнящим?

— Я не прикидывался. Я действовал бессознательно. Это у меня уникально-феноменальное заболевание с феноменально-уникальным рецидивом.

— Значит, вы рецидивист?!

— Только в медицинском значении! В остальном я вне подозрений!

— Точно вне?

— Абсолютно точно — вне!!!

— А чего тряслись? Почему в обмороке сидели?

— Я же информировал вас: уникально…

— Феноменальное вранье. Всё проверим.

— Не надо проверять! Ничего не надо ПРОВЕРЯТЬ!

— Мы уходим. — Григорий Григорьевич грозно обошёл стол, ещё грознее направился к дверям, но собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт перепрыгнул через спинку стула, прижался затылком к дверям и провизззззз-жал:

— Неееееельзззззззззззяяяяяаааа… уходить нееееееельзззззззззззяяяяяяяяааааааааа! Почему вы преследуете меня? Следите за мной почему? И где логика — основа поведения человека? Вы пришли и, ничего не получив, отказавшись получить, уходите? Значит… значит… значит… Не убивайте меня! Я же моментально скончаюсь, если…

— Не умрёте — раз. Не скончаетесь ни моментально, ни медленно — два. За всё ответите — три. Прочь с дороги! — четыре. — И Григорий Григорьевич машинально замахнулся на собачьего гипнотизёра по фамилии Шпунт Джульетточкой.

Тот по дверям, упираясь в них спиной, сполз вниз, сел на полу и жалобно заскулил, чуть-чуть подвывая.

Григорий Григорьевич открыл дверь, перешагнул через него и…

— И вот сижу и думаю, кто же он такой? — обеспокоенно спрашивал он Вовика. — Квартира огромнейшая, как универмаг почти со всеми отделами — столько в ней вещей накоплено. Хозяин трясётся при словах закон и преступность, а при слове органы сидит в обмороке! Это в наивысочайшей степени сверхподозрительно! И феноменально-уникально непонятно! За всем его уникально-феноменальным поведением что-то кроется! Мой долг — выяснить!

Но, как ни уважал Вовик Григория Григорьевича, — даже история с Джульетточкой не отразилась на этом уважении, — всё равно он остался безучастным к поведению собачьего гипнотизёра по фамилии Шпунт и небрежно ответил:

— Жулик он обыкновенный.

— Обыкновенный! — Григорий Григорьевич откровенно фыркнул. — А что, бывают жулики необыкновенные? Все они — обыкновенное общественное зло. А этот… нет, нет, он не жулик! Он опаснее!.. А вот есть у нас в городе дармоездочка одна. Девочка, значит. Редчайший случай! У неё вся голова, представляешь ли, в разноцветных бантиках, и с виду вся она такая уж воспитанная… Ты что вскочил? Не торопись, посиди. Её, пожалуй, можно считать необыкновенной… как это? Жулик — слово мужского рода. А она кто? Жулька? Все контролёры от неё плачут. В переносном смысле этого слова. А она плачет в прямом смысле. Ездит только даром. Как контроль — она в слёзы! И, главное, ничего не говорит, не пытается оправдаться. Только плачет. Учти, не ревет, не рыдает, а именно горько-горько-горько плачет. Молча, повторяю. И все, все, понимаешь ли, пассажиры и пассажирки всех полов и возрастов всегда за неё! Против контролёров!!! Уж я её выслеживал, выслеживал… Хи-и-итра! Из-под носа, как говорится, уходит! Сильна жулька! — почти с восхищением закончил он. — Ты чего стоишь?

— Два-один, — вымолвил Вовик.

— Футбол вспомнил? К чему?

— Да так… Ну, я пошёл.

— Подожди, подожди. Тебе же адрес Иллариона Венедиктовича нужен. Вот, пожалуйста.

— Спасибо… — Ноги у Вовика ослабли, и он сел. — А зачем вы её выслеживали?

— Да просто до сих пор интересно узнать: что же она из себя представляет, в какой семье живет, как учится и почему ей, с виду такой воспитанной, не стыдно совершать микроскопические государственные преступления, причем регулярно?

— А вспомнили-то вы о ней почему? — спросил. Вовик лишь потому, что ему хотелось поговорить о ней.

— А ты утверждал, что, дескать, жулики бывают необыкновенными. Или что-то вроде этого. Я сначала не согласился, а пример дармоездочки, преступницы мелкого калибра, правда, убедил меня в твоей правоте. Но собачий деятель — это… Да что с тобой?! На тебе лица нет!

— Лицо-то есть! — сжав кулаки, почти крикнул Вовик. — А вот головы у меня нету!

— Голова у тебя на месте, я считаю. А я в людях всё-таки немножко разбираюсь.

— Не голова это, а так, для видимости. Для модели, чтобы люди, глядели. Дурак я, по-моему!

Григорий Григорьевич заглянул в комнату, убедился, что громкий разговор не мешает Джульетточке спокойно спать, широко улыбнулся и удовлетворенно произнес:

— Нет, не дурак ты. Если человек в сердцах дураком себя называет, то таковым не является. Проверено. Дурак-то, он себя всегда умным полагает. Что же с тобой, дорогой мой, стряслось?

— Два-один не в мою пользу.

— А сколько до конца игры осталось?

— Много.

— А вдруг получишь право на штрафной удар? Не промажешь?

«Точно, точно, — подумал Вовик, — я должен нанести ей штрафной удар. И не промазать!» — а вслух проговорил:

— Найду я вам эту дармоездочку, вся голова у которой в разноцветных бантиках и с виду она милая, очень, очень, очень воспитанная.

— Доброе дело сделаешь. Для неё. Помогать надо человеку стать человеком. Даже если она и государственная преступница мельчайшего масштаба. Ты её знаешь?

— В том-то и дело… — Вовик пожал плечами. — И знаю… и понятия не имею… Но вот штрафной ударчик и должен ей нанести и — не промазать! Ни в коем случае НЕ промазать!

— Надеюсь, в переносном смысле?

— Девчонка же… Григорий Григорьевич! — горячо воскликнул Вовик. — А что делать, если тебе врут напропалую?

— Женщина?

Вовик кивнул.

Подумав, что-то вспомнив, Григорий Григорьевич неторопливо и с очень глубоким сожалением начал рассказывать:

— По-моему, ничего тут не поделаешь. Я ведь вот почему один живу? Первая моя жена ещё молодой на фронте погибла. Медсестрой была. Боевые награды имела. Я уже после войны решил жениться. Чуяло мое сердце, что не надо этого делать. Потому что первую ещё не забыл. А… извела меня вторая-то ложью! Ну врёт и врёт, как ты сказал, напропалую! И уж чего я только не предпринимал, чтобы хоть немножечко отучить! Пришлось расстаться, и где-то она, знаю, до сих пор врёт всем… Женщины, Вовик, — публика сложная. Опасная иногда и прекрасная часто. Это уж кому как повезет. Но если уверен, что лгунья беспросветная, беги, не оглядываясь! И ни в коем случае не возвращайся!

— Ясное дело, — Вовик несколько раз скорбно кивнул, хотя и не всё понял. — Но ведь помогать человеку надо стать человеком? Да?

— Изо всех сил, — так же скорбно, но только один раз кивнул Григорий Григорьевич. — Пока не убедишься, что все твои усилия бесполезны.

— Значит, бывает, что ты изо всех сил помогаешь кому-то стать человеком, а зря стараешься?

— Бывает, Вовик, бывает. Но ты не расстраивайся. У тебя вся жизнь впереди. Ты, главное, сам постарайся человеком стать. А это не так-то уж и просто… Ну, надоел я тебе. Топай давай по своим делам. Счастья тебе. Меня не забывай. А штрафной пробей точно.

Они обменялись крепким, мужским рукопожатием, и Вовик ушёл.

И если вы, уважаемые читатели, решили, что все случайности произошли в предыдущей главе, то ошиблись. Вот вам ещё одна.

Брел Вовик по указанному в записке Григория Григорьевича адресу к Иллариону Венедиктовичу (забегая вперёд, сообщу, что их встреча в этот день не состоялась: Вовик не застал его и дозвониться не мог), как вдруг в нескольких метрах от себя увидел знаменитого шефа банды Робертину, он же в недалеком прошлом Робка-Пробка. Всё внутри у Вовика сжалось, и кулаки тоже.

Попробую описать Робертину. Первое, что бросалось в нём в глаза, были длинные, в крупных локонах, даже на вид мягкие льняные волосы. Не всем мальчишкам такая шевелюра к лицу, а Робертину она украшала. Она была его главным и единственным достоинством. Второе, что бросалось в глаза при первом же взгляде на Робертину, это одежда. Сегодня на нём была майка: спереди белая обезьянка на чёрном фоне, сзади — чёрная обезьянка на белом фоне. А джинсы его не поддаются описанию: такие они были линялые, всё в заклепках, «молниях», сзади ярлык с крокодилом золотого цвета и надписью на иностранном языке. Ноги были украшены ярко-желтыми сапожками на высоких каблуках. Роста он был чуть ниже среднего, но столько он накопил в себе высокомерия, наглости, что казался почти высоким.