Алая королева - Филиппа Грегори

Мы никогда не отдыхали ни в крупных поместьях, ни в замках, которые порой возвышались на холмах близ дороги или были окружены лесом. Йорк окончательно победил; мы и намекнуть боялись, что едем за моим сыном, наследником дома Ланкастеров. Только теперь до меня начинало доходить то, что мой муж Генри уже давно пытался мне втолковать: наша страна разорена и истерзана не только самими войнами, но и постоянной угрозой войны. Даже семьи, в течение долгих лет жившие по соседству, даже бывшие добрые друзья теперь опасались и избегали друг друга. Даже я, направляясь в земли, некогда принадлежавшие моему первому мужу, которого в Уэльсе по-прежнему помнили и любили, была исполнена страха и очень надеялась не встретить никого из своих прежних знакомых.

Зато за время этого путешествия, бывая порой, особенно под конец, настолько измученной, что у меня болела, казалось, каждая косточка, я поняла, как на самом деле Генри Стаффорд любит меня и заботится обо мне — без лишних слов, не упрекая, что я слабая женщина и мне не следовало ехать. Он сам снимал меня с коня, когда мы делали передышку, и приказывал напоить меня водой с вином. Если же стоянка была более долгой, допустим, на обед, он лично приносил мне поесть, прежде чем еду подавали ему самому, а затем расстилал свой широкий плащ, заставлял меня прилечь, укрывал и просил хоть немного поспать. С погодой нам повезло, в течение всего пути дождя не было ни разу. А по утрам сэр Генри всегда скакал рядом со мной и учил всяким солдатским песенкам, довольно-таки непристойным, в которых он специально для меня заменял некоторые особенно соленые словечки.

Муж веселил меня этими глупыми песенками, много рассказывал о своем детстве и о том, как его, младшего сына знатнейшего семейства Стаффорд, отец собирался отдать в священники и как он умолял отца избавить его от этой участи. Впрочем, отец вряд ли отказался бы от заранее намеченного плана, если бы сам Генри на исповеди не открылся духовнику, что, кажется, одержим дьяволом. После этого все страшно встревожились за его бессмертную душу и отказались от прежнего намерения посвятить его церкви.

Я же, в свою очередь, поведала мужу, как с раннего детства мечтала стать монахиней и в какой восторг пришла, обнаружив у себя колени святой. Он громко хохотал, слушая мою историю, а потом накрыл мою руку своей и, называя меня «мое дорогое дитя», стал вдруг говорить, как я дорога ему и как он любит меня.

Раньше я считала его трусом, особенно когда он не желал идти на войну, да и потом, когда вернулся с полей сражений таким молчаливым и подавленным; но я ошибалась. Мой муж был просто очень осмотрительным человеком и по-настоящему не верил ни во что — ни в Бога, ни в черта. Его ведь и карьера священника не привлекала именно потому, что он не смог бы полностью отдаться служению Богу. И он был искренне рад, что не родился старшим сыном в семье, потому что никогда не хотел становиться герцогом и главой всего их знатного дома. Он, как и я, был из рода Ланкастеров, но свою королеву не только не любил, но даже опасался. Будучи врагом дома Йорков, он все же был весьма высокого мнения о графе Уорике и восхищался мужеством юного Эдуарда Йорка; признавая свое поражение, он по собственной воле отдал Эдуарду свой меч. В отличие от Джаспера мой супруг никогда не помышлял о том, чтобы отправиться в ссылку: слишком сильно он любил свой дом и свои земли. Он никогда не стремился объединиться с кем-то из лордов в этой бесконечной борьбе за власть; он всегда все решал самостоятельно, всегда был сам по себе. И только теперь я поняла, что он имел в виду, когда в беседе с Джаспером сказал: «Я не гончий пес тявкать при первых же звуках охотничьего рога». Сэр Генри все рассматривал с точки зрения справедливости и разумности — как для себя самого, своей семьи и своего ближайшего окружения, так и для всей страны. Ему было несвойственно с головой погружаться в какую-то сиюминутную страсть. В этом отношении он совсем не походил на Джаспера. И, на мой взгляд, именно поэтому совершенно не годился для нашей эпохи бурных страстей и горячих нравов.

— Немного осторожности, — заявил он с улыбкой, наблюдая, как Артур, спокойно и уверенно рассекая воду, переходит вброд реку Северн, называемую также «воротами Уэльса». — Мы родились в трудное время, когда мужчина или даже женщина вынуждены выбирать не только свой собственный путь, но и то, кому на этом пути хранить верность. Человеку всегда следует проявлять осторожность и сначала думать, а уж потом действовать.

— Раньше мне казалось, что делать нужно то, что правильно, — заметила я. — И только это.

— Да, но раньше ты мечтала стать святой, — снова улыбнулся муж. — А теперь ты мать, у тебя есть сын, так что теперь тебе в первую очередь приходится решать, что лучше — поступить правильно или обеспечить защиту своему ребенку и себе тоже. И тебе, конечно же, важнее всего на свете уберечь сына от угрозы. Возможно, его безопасность теперь значит для тебя даже больше, чем воля Божья.

Некоторое время я озадаченно молчала, потом ответила:

— Но ведь воля Божья, наверное, в том и заключается, чтобы мой невинный сын пребывал в безопасности. Мой малыш безгрешен и по рождению принадлежит к королевскому семейству, к тому королевскому дому, который является единственным по-настоящему законным. Так что Господь не может не хотеть безопасности для моего сына, дабы мой мальчик впоследствии послужил королевскому дому Ланкастеров. Тут мое желание и желание Господа полностью совпадают.

— Неужели ты и впрямь думаешь, что Господь, пребывая в Царствии Небесном и с начала времен ожидая с ангелами Судного дня, только и делает, что смотрит вниз на тебя и маленького Генри Тюдора, поддерживая в тебе мысль, что любое твое деяние соответствует Его, Божьей воле?

Это звучало почти как богохульство.

— Да, я действительно так думаю, — неуверенно отозвалась я. — Сам Иисус Христос утверждал, что я не менее для Него драгоценна, чем полевые лилии.[22]

— И это действительно так, — мягко промолвил муж, словно желая утешить меня этой евангелической притчей.

Наш разговор заставил меня погрузиться в себя и надолго замолчать. И лишь вечером, когда муж помогал мне спешиться во дворе какой-то маленькой грязной гостиницы, стоявшей на обочине дороги в Кардифф, я спросила:

— Но неужели ты считаешь, что найдется немало таких, как ты, кто не отдал свое сердце ни той ни другой стороне?

Ласково потрепав Артура по темной гриве, мой супруг спокойно произнес:

— Убежден, что большая часть людей предпочтет тот дом, который сумеет обеспечить им мир, благополучие и защиту. Хотя существует, конечно, такое понятие, как верность монарху, и никто не может отрицать, что Генрих — коронованный правитель Англии и помазанник Божий. Но как быть, если он не в состоянии руководить страной? Как быть, если он опять заболеет и окажется недееспособен? Как быть, если им станет командовать королева и этой королеве будут давать дурные советы? Разве можно в таком случае счесть преступлением простое желание посадить на трон вместо беспомощного короля следующего законного наследника престола? И тоже из королевской семьи? Мало того, близкого родственника короля, его кузена? Человека, который имеет не менее веские основания претендовать на престол, чем сам Генрих?