Нулевая долгота - Валерий Рогов

Ветлугин хоть и не признавался себе, но сильно нервничал. Время диктовало активные действия. Если до конца выставки не предпринять решительных шагов, то затеянная схватка со Стивенсом будет проиграна. Но чтобы атаковать, надо знать как можно больше о противнике и всех обстоятельствах, связанных с делом. А многое все еще оставалось невыясненным.

Грудастов не звонил, и Ветлугин решил, что день открытия выставки подходящий момент, чтобы позвонить самому. Николая Ивановича на месте не оказалось. Но секретарша сообщила, что он и Александр Александрович Потолицын ожидали звонка Ветлугина и просили передать, что в посольство на его имя посланы важные бумаги.

Ветлугина обрадовало то, что Потолицын прервал свой крымский отдых и прилетел в Москву. Но будут ли достаточными доказательства в посланных бумагах? Если нет, то что тогда еще предпринять? — думал Ветлугин уже по пути на пресс-конференцию.

Пэлэс-гарденс — частная улица, принадлежащая королевской семье. Она по прямой соединяет две оживленные центральные улицы английской столицы. Но лондонцы, отпугиваемые непреодолимой для них табличкой «Private» и высокомерным видом привратника в ливрее и котелке у белокаменной арки с чугунными воротами, редко ею пользуются.

На частной улице расположились фешенебельные особняки и изысканные современные дома. Вдоль проезжей части вековые дубы и платаны стоят во фрунт, как солдаты на параде. В июне их буйные кроны смыкаются в поднебесье, образуя темную, прохладную аллею. По этой аллее Ветлугин проехал к серому трехэтажному особняку с крепостными башнями. Около него уже скапливались журналистские машины.

В мраморном зале особняка собралось много английских и иностранных журналистов. Некоторых из них Ветлугин хорошо знал. Он был обрадован, что на пресс-конференцию пришел и Джеффри Робинсон, известный журналист, который в последний год стал «фриланс», то есть «самонанимателем»: Джеффри позволил себе жить на гонорары от статей и очерков, охотно публикуемых рядом крупных газет и журналов. Но сделал он это потому, что получил небольшое наследство и мог наконец-то взяться за книгу, которую давно задумал, и еще за киносценарий.

Глава делегации был усталым, пожилым человеком лет семидесяти, прославленным ученым, который уже лет пятнадцать занимал высокую государственную должность. Когда он прилетел в Англию, почувствовал себя так неважно, что слег. Но, пролежав с полдня, отверг все настоятельные предостережения врачей, отправился на переговоры. О нем говорили, что всю жизнь он не щадит себя, отдаваясь до конца делу, и вообще не мыслит праздного или больничного безделья. Можно было удивляться его силе воли, непреклонной убежденности в необходимости постоянной деятельности.

Журналистов, прежде всего английских, интересовали результаты переговоров, их оценка советской стороной. Конечно, кто-то из них подготовил каверзный вопрос, за этим его и послала редакция, скажем, «Дейли мейл», но большинство хотело узнать о перспективах советско-английских экономических и научно-технических связей.

Когда пресс-конференция закончилась, сразу возникло оживление, все поспешили за напитками, к расставленным столам с закусками.

К Ветлугину подошел Джеффри Робинсон.

— У меня было такое впечатление, что перед нами выступает гранитный монумент, — пошутил он, но тут же смягчился, поинтересовавшись: — Надеюсь, это не звучит оскорбительно?

— Я лично узнал много интересного, — дипломатично заметил Ветлугин.

— О, для меня тоже было много откровений, — не то иронично, не то искренне согласился Робинсон.

Но все было правильно: если англичанин в житейской ситуации видит смешное, он шутит, иронизирует, поддевает, невзирая на лица. Относиться к жизни с юмором — английская особенность. А Джеффри Робинсон был не только настоящим англичанином, но и настоящим журналистом — наблюдательным, вдумчивым, анализирующим. Множество людей, с которыми его сталкивала профессия, с их достоинствами и недостатками, идеалами и заблуждениями, наивностью и лицемерием, давно уже сделали его, хотел он того или нет, циником. Но он не стал откровенным, бравирующим циником. Груз наблюдений заставлял Робинсона быть снисходительным, терпимым к людским недостаткам, все понимающим и все принимающим. В этом состояла и одна из причин, почему он оставил хорошо оплачиваемую должность в солидной газете и занялся менее обеспеченным и менее гарантированным свободным творчеством. Он не хотел больше следовать партийным или правительственным доктринам, примитивной конъюнктуре печатного бизнеса, узким интересам групповщины. В нем был ярок индивидуализм, и он убежденно придерживался профессиональной нравственности, один из главных принципов которой: объективность — незыблемая истина.

Внешне Джеффри Робинсон выглядел старше своих сорока двух лет. Пожалуй, из-за обильной седины в густой шевелюре, глубоких морщин на лице и усталой синевы под глазами. Но глаза у него были веселые, молодые. Он был высок и, как положено англичанину, сух и подтянут.

— О чем намерен писать, Джеффри? — поинтересовался Ветлугин.

— Бирмингемская газета попросила очерк на советскую тему — о перспективах торговли.

— Почему бирмингемская?

— В Бирмингеме заводы. Местным промышленникам не дают покоя размеры вашего рынка, — улыбнулся скучновато Робинсон и продолжал шутливо: — А лондонская «вечерка» печется о ваших свободах, считает, что у вас нарушаются права человека. Вот просит побывать на выставке непризнанного советского художника и написать о несвободе творчества в Советском Союзе.

— Как фамилия художника? — едва скрывая волнение, спросил Ветлугин.

Робинсон достал бумажник и вынул из него письмо от редакции.

— Кюприв, — неуверенно произнес он.

— Купреев, — поправил Ветлугин.

— Купрев, — поправляясь, но опять неправильно произнес Робинсон.

— Могу я прочитать письмо? — спросил Ветлугин.

— Конечно, Виктор. — Робинсон протянул ему листок.

В письме говорилось:

«Дорогой Джеффри.

В четверг, 22 июня, на Корнфилд-клоус, 8 (северо-запад, 3), в галерее Хью Стивенса открывается персональная выставка русского художника Купреева. У мистера Купреева трагическая судьба. Власти запрещали выставлять его нетрадиционные картины, и художник в отчаянии покончил с собой.

Газета желает опубликовать в субботу, 24 июня, размышления о судьбе художника и его творчестве, а также о подавлении свободы творчества в Советском Союзе. Мистер Дэвид Маркус, обративший наше внимание на эту выставку, готов сообщить подробности биографии и жизни художника (тел. 01-624-6465). Мистер Хью Стивенс, владелец галереи, как мы поняли из письма Д. Маркуса, готов дать подробное интервью.

Зная Ваш интерес к вопросам культуры и свободы творчества как в нашей стране, так и в странах за «железным занавесом», мы надеемся, что Вы выполните для нас эту работу. Размер статьи до 1 тысячи слов, как обычно, на страницу. Снимок одной из картин художника выполнит наш фотограф.

С добрыми пожеланиями,

                                       искренне Ваш

Робинсон удивленно и обеспокоенно смотрел на изменившегося в лице, помрачневшего Ветлугина.

— Что-нибудь случилось, Виктор?

— Когда ты будешь это делать?

— Сегодня, сразу после коктейля.

— Все это ложь!

— Что, Виктор, ложь? — еще больше удивился Робинсон.

— Купреев не совершал самоубийства.

— Посольство занимается этой выставкой? — с вспыхнувшим любопытством поинтересовался газетчик.

— Насколько я знаю, не занимается, — резко ответил Ветлугин. — Я занимаюсь. Я знал Алексея Купреева. У него не было никаких противоречий с властью.

— Но его не допускали на выставки, не так ли? — заметил Робинсон достаточно холодно: мол, не все ложь.

Ветлугин понимал, что горячность в споре вредит. Но он понимал и то, что если Джеффри Робинсону откроется вся правда и он ее примет, то он, Джеффри Робинсон, может оказать неоценимую услугу. Ветлугин спокойно и грустно сказал:

— Я сержусь потому, что не знаю, как остановить несправедливость. Купреев начал выставляться, но серьезно заболел и вскоре умер. — И не сдержался, резко сказал: — А Хью Стивенс большой негодяй. Он устроил выставку краденых картин.

— Ты можешь это доказать? — недоверчиво спросил Робинсон.

— Я стараюсь это доказать. Что бы ты ни написал, Джеффри, я хочу тебя познакомить с дневниками Купреева.

— А как они оказались у тебя?

— Это пока тайна.

— Очень интересно, — сказал Робинсон задумчиво.

— Стивенс хочет сделать на всем этом хорошие деньги, — продолжал Ветлугин и вдруг предложил: — Поедем ко мне, Джеффри, я тебе все расскажу по порядку. Но главное — я хочу, чтобы ты узнал Купреева как человека.