Мобильник - Лю Чжэньюнь

Все только плакали, желающих не нашлось. Лу Чжисинь с этим же вопросом обратился к Янь Шоуи. Тот промолчал. Тогда Лу Чжисинь громко протянул:

– Родственники уже все сказали, заколачивайте!..

Когда гроб заколотили, Лу Чжисинь снова громко объявил:

– Бабушка уже тоже все сказала, приступим к погребению!

За эти семь дней Янь Шоуи лишь один раз пользовался телефоном. Звонил он Шэнь Сюэ. Однако Шэнь Сюэ свой телефон отключила.

Вечером после похорон Янь Шоуи, прихватив фонарик, отправился один на горный склон за деревней. В детстве, вооружившись шахтным фонарем, он часто ходил туда с Чжан Сяочжу чертить на небе иероглифы. Чжан Сяочжу нравилось писать «Мама, ты – не дурочка», а Янь Шоуи – «Мама, ты где?» Эти две строчки могли продержаться на черном экране небосвода до пяти минут.

В этот раз ночь выдалась особенно темная, вытянешь руку – и пальцев не увидишь. Янь Шоуи теперь уже было сорок три, и на небе он вывел: «Бабушка, хочу с тобой поговорить». Эта надпись держалась минут семь.

Янь Шоуи дал волю слезам. В эту минуту он понял, какой же он омерзительный тип.

Третья часть.

Бабушка Янь, урожденная Чжу

В 1927 году Янь Лаою попросил перекупщика ослов, Лао Цуя, передать весточку за Великую стену.

До тех мест от деревни Яньцзячжуан, что в провинции Шаньси, больше тысячи километров. Вообще-то, говоря о краях за Великой стеной, обычно подразумевают Монголию, но в Шаньси времен 1927 года так говорили про город Чжанцзякоу из соседней провинции Хэбэй. Именно там старший сын Янь Лаою, Янь Байхай, оскоплял скотину.

Янь Лаою в своей деревне Яньцзячжуан арендовал у своего соседа Лао Ваня землю. Он слыл большим любителем поговорить, задевал всех и каждого, при встрече много трепался, отчего казалось, что у него много друзей.

В 1923 году, когда Янь Байхаю исполнилось четырнадцать лет, Янь Лаою отдал его в подмастерья к плотнику Лао Суну из деревни Сунцзячжуан. Янь Лаою хорошо знал Лао Суна. Впрочем, последнее обстоятельство не отменяло подношения в виде половины тушки барашка. Спустя год Янь Байхай научился мастерить скамеечки. Однако летом он сбежал от Лао Суна к Лао Чжоу, который оскоплял скот. И хотя этого самого Лао Чжоу Янь Лаою тоже знал хорошо, однако он считал, что быть плотником гораздо почетнее. А про кастрацию сказать кому – и то стыдно. Поэтому Янь Лаою решил силой вернуть сына к Лао Суну. Однако Лао Сун сказал:

– Зря стараешься, все равно не усидит.

Янь Лаою возвратил-таки Янь Байхая домой, привязал к лавке и в таком состоянии держал сына пять дней. На шестой он позвал к себе Лао Суна и, показывая на Янь Байхая, похвалился:

– Усидел.

А привязанный к лавке Янь Байхай возьми и скажи:

– Пап, мы с мастером разные, не найти нам общий язык.

Янь Лаою влепил ему оплеуху:

– А со скопщиком, значит, можешь найти общий язык?

– Да я с ним и не говорю вовсе, просто мне нравится, как хряки визжат.

Сказав это, он напрягся и в красках изобразил, как визжат хряки, когда их кастрируют. Янь Лаою вздохнул и, потирая руки, обратился к Лао Суну:

– Вот никчемная скотина!

Лао Сун, пару раз стукнув об косяк своей трубкой, поднялся, собираясь уходить. Тогда Янь Лаою подвел к нему своего второго сына, Янь Хэйхая, тот был всего на год младше Янь Байхая:

– Может, хоть этого возьмешь? Он у нас слабоумный.

Лао Сун, который отнесся спокойно и к побегу Янь Байхая, и к его выходке с изображением хряков, сейчас вдруг вышел из себя:

– Если слабоумный, значит, ему в плотники дорога? Ты что же, считаешь, что все плотники идиоты?

И, посмотрев с укором на Янь Лаою, он быстро вышел за порог.

Скопщик Лао Чжоу был храбрым малым. Оскопив хряков и другой скот во всех окрестных деревнях, он вдруг загорелся идеей податься в Чжанцзякоу, ведь всех ослов, которые были в Шаньси, скупали именно там. Посчитав, что в тех местах много домашнего скота, Лао Чжоу решил, что там он без работы точно не останется.

Янь Байхай, перед тем как отправиться в те края, переживал, что его мама начнет плакать, а отец снова привяжет к скамейке. Однако ни того, ни другого не случилось. Мать сидела и при свете масляной лампы подсчитывала, сколько может занять дорога в Чжанцзякоу. Вдруг она испуганно вскрикнула:

– Так до туда больше двух тысяч ли, если даже каждый день проходить по семьдесят ли, потребуется больше месяца!

Сказав это, она, не столько из-за сына, сколько из-за долгого пути, заплакала. Янь Лаою, выколачивая об косяк трубку, изрек:

– В Чжанцзякоу у меня знакомых нет.

– Знакомство – дело наживное, – откликнулся Янь Байхай.

– Ну и подыхай на чужбине. С этого момента я тебе больше не отец, а коли увидимся снова, считай, что я тебе просто знакомый дядя.

Янь Байхай ушел следом за Лао Чжоу в Чжанцзякоу. Целых три года от него не было никаких вестей. Пока о Янь Байхае еще помнили, ему уже исполнилось восемнадцать. На следующий год после его ухода Янь Лаою отдал Янь Хэйхая в подмастерья к Лао Вэю из деревни Вэйцзячжуан, который занимался изготовлением доуфу49. Янь Хэйхай был хоть и слабоумным, но понятливым. Обычно, чтобы научиться готовить хороший доуфу, требуется три года, а Янь Хэйхай уже через полтора года вернулся домой и открыл собственную лавочку. С коромыслом на плече молодой парнишка ходил по окрестным горным деревушкам и зазывал покупателей:

– Готовлю доуфу! Доуфу из деревни Яньцзячжуан!

В 1926–1927 годах погода для урожая выдалась в Шаньси что надо. Янь Лаою трудился на участке Лао Ваня, Янь Хэйхай продавал доуфу, и спустя два года они смогли поднакопить пятьдесят даянов50. Посовещавшись, отец с сыном взяли и расширили дом до трех комнат. Глядя на новое жилье, Янь Лаою с восхищением воскликнул: «Твою мать!»

Той же осенью в их деревне умер от воспаления легких Лао Ма, который тоже брал землю у Лао Ваня. Всю свою жизнь он прожил молчуном. Кроме выпивки, зимой любил ходить в поселок смотреть на бои сверчков. Смотрел-смотрел, а потом и сам решил попробовать. В итоге со сверчками он сблизился больше, чем с людьми. Единственную в доме старую войлочную шляпу и ту заложил, чтобы делать ставки. А как помер, так у него даже на гроб денег не нашлось. Жена с детьми уже думали похоронить его в циновке, но Янь Лаою взял из своих сбережений два даяна и купил для Лао Ма простенький гроб. Жена Лао Ма и дети ничего ему на это не сказали, а вот хозяина земли Лао Ваня это тронуло. Подозвал Лао Вань его к себе и спросил:

– А ты и с Лао Ма дружбу водил?

– Да нет, он пока жив был, ходил хмурый и нелюдимый, так что мы не сближались.

– А с чего вдруг ты ему гроб купил?

– Все мы люди смертные, десять с лишним лет бок о бок трудились, хоть и не друзья, но все же.

Тогда Лао Вань хлопнул себя по макушке, подумал-подумал и понимающе кивнул. Потом он позвал своего счетовода и тоже велел выдать пять даянов на похороны Лао Ма. В день похорон на поминки накрыли четыре стола. Лао Вань еще и вызвался вести церемонию. Так что хоть и не ладил Лао Ма ни с кем при жизни, а посмертной славы все-таки удостоился. Уже вечером после поминок к Янь Лаою пришла жена Лао Ма, а была она совсем рябая.

– Старина Янь, я ведь, только когда гроб опустили в землю, поняла, что осталась совсем одна.

Янь Лаою, услыхав слово «гроб», поспешил ее успокоить:

– Только не говори мне про эти деньги, и соседу про это не вспоминай, мы ведь все свои люди.

– Ну, коли так, пообещай мне, старухе, выполнить одну просьбу.

– Говори.

– Нашей старшей дочери уже шестнадцать исполнилось, возьми ее к себе в дом невесткой.

Янь Лаою так и обомлел, а та продолжала:

– Я сама-то хоть и рябая, но дочь у меня без изъянов.

Когда она ушла, жена Янь Лаою засмеялась:

– За какие-то два даяна приобрели себе невестку, вот это я понимаю.

Янь Лаою презрительно плюнул в ее сторону:

– Ты думаешь, она пришла подарить нам невестку? Да она теперь готова нам всех своих детей сбагрить! – Покачав головой, он добавил: – Лао Ма прожил всю жизнь, ни о чем не заботясь, с чего бы мне теперь потакать его старухе?

Посмотрев на новую пристройку к дому, он бросил:

– У нее на нас свои виды.

Затеяв разговор о свадьбе, жена Лао Ма подсчитала, что раз сейчас октябрь, то хорошо бы все устроить до конца года, ведь оставалось еще два месяца. Ну, свадьба так свадьба, только которого из сыновей женить, Янь Лаою пока еще не определился. Если судить по возрасту, то женить следовало Янь Байхая, да только он далеко. А если по заслугам, то первый кандидат – Янь Хэйхай, который вложился в половину новой постройки. Янь Хэйхай все это время пребывал в волнующем ожидании решения. Как-то ранним утром, когда только-только пропели петухи, Янь Лаою вышел из дома в туалет и вдруг при свете луны увидел во дворе чью-то тень. Тень то и дело вырастала и падала, Янь Лаою даже опешил. Но когда он подошел ближе, то увидел Янь Хэйхая, который рьяно отбивал в молитве земные поклоны, пока его ослик на мельнице покорно и молчаливо крутил жернов. Не отбивай Янь Хэйхай поклоны, Янь Лаою решил бы вопрос женитьбы в его пользу. Но, застав его за этим тайным занятием, Янь Лаою разозлился. Он подошел и пнул его: