Мрачные сказки - Ши Эрншоу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Погребальную церемонию мы все-таки провели, положив в могилу вместо тел камни. «С этого дня мы не должны произносить их имена, – сказал тогда Леви. – Они поставили под угрозу нашу безопасность. Они покинули нас. И мы предадим их забвению». И сейчас они для нас безымянны. Те, кто предпочел неизвестность жизни в общине, обеспечивавшей им кров и защиту. Произносить их имена вслух теперь чревато. И наша скорбь по ним беззвучна. Незалеченная и незатянувшаяся рана.
– Они лишились жизни, перейдя границу. – Мой голос дрожит от волнения. – Они сознавали все риски, но все равно пошли на это.
Я хочу, чтобы Тео понял: там, за чертой Пасторали, его ждет только смерть. Он может думать что угодно. Тешить себя тем, что устойчив к болезни. Но мы не можем быть в этом уверены. Возможно, ему просто повезло не заразиться. Но где гарантия, что в следующий раз он не вернется назад с гнилью в легких, под ногтями и в глазах?
– Я знаю, что ты думаешь, – цежу я сквозь зубы. – Ты хочешь выйти за ворота и пойти по дороге, невзирая ни на что, несмотря на запрет Леви. Ты хочешь найти способ помочь дочке Колетт.
Кровь в висках Тео пульсирует.
– А ты разве этого не хочешь?
– Я не хочу еще кого-то терять. – К глазам подступают жгучие слезы. – Я не хочу терять тебя!
Я готова на все, лишь бы удержать мужа здесь, рядом с собой, по эту сторону темноты. Плечи Тео расправляются, он всей грудью вдыхает густой серый воздух.
– Пожалуйста, – молю я, – забудь об этой дороге, о пикапе. Пообещай мне, что не уйдешь. Там ничего нет.
Тео кивает, как будто тоже это понимает. Но его взгляд устремляется на лес, а лицо на миг становится застывшим и бледным в лунном свете, почти нечеловеческим. Сколько же секретов хранит в себе, утаивая от меня, этот мужчина? Мне впервые приходит в голову мысль: похоже, я его совсем не знаю. Я не знаю человека, за которого вышла замуж, который лжет мне в глаза, от которого каждую ночь пахнет лесом и который смотрит на меня порой как на чужую, незнакомую женщину, ходячую куклу с болтающимися руками и ногами, бормочущую деревянным ртом бессмысленные для него слова. Жена-марионетка…
Тео медленно поднимает глаза, красные и слезящиеся от дыма.
– Я не могу тебе этого пообещать.
Тео
Белый фермерский дом с его серыми, как грудка пересмешника, ставнями и высокой, потихоньку крошащейся дымовой трубой походит на корабль-призрак, дрейфующий в море зеленой травы. Место, где люди пережидают бурный шторм, защищенные от болезни, которую не до конца понимают. Эти люди – мы. Но Калла не испытывает той болезненной потребности, что ощущаю я. Потребности, которая уже въелась глубоко в мою плоть. Если я уже пересекал границу и уцелел, то почему бы мне не сделать это еще раз? Может быть, я справлюсь и в одиночку?
Сетчатая дверь, скрипнув, захлопывается за моей спиной. Я слышу, как жена поднимается по лестнице наверх и ступает, босая, по полу нашей спальни. Калла проходит от порога к шкафу, сбрасывая с себя одежду прямо на пол. А я, вцепившись в деревянные перила, замираю у подножия лестницы. Может, подойти к жене прямо сейчас? Шепнуть ей на ухо «прости меня, мой маленький крольчонок»? (Это прозвище я дал ей вскоре после нашей свадьбы, потому что Калла напоминает мне крольчонка – постоянно снующего по саду, щиплющего пряные травы и выдергивающего свежую морковку из почвы.) Может, мне подняться по лестнице и застать ее в нашей комнате? Калла наклонит головку, и я смогу дотянуться губами до нежной, бледной кожи за ее ухом и поцеловать жену. И тогда она позволит моим рукам заскользить по ее спине вверх, зарыть пальцы в ее длинные темные волосы, уже начавшие приобретать под летним солнцем красивый красновато-коричневый отлив. Я пообещаю ей все. Все-все! Лишь бы услышать, что она меня прощает.
Я заверю Каллу, что никогда не покину общину. И, если мне повезет, она поверит мне и в этот раз. Но даже несмотря на то, что эти мысли приходят мне в голову, ноги упрямо уносят меня прочь от лестницы, пересекают кухню и доводят по дальнему заднему коридору до самого его конца. И вот я уже стою перед закрытой дверью слева. Эта дверь ведет в комнату, когда-то бывшую террасой, а потом переделанную в гостевую для пришлых чужаков. Только, насколько я помню, она не использовалась по этому назначению уже много лет.
Поворачиваю дверную ручку и захожу внутрь. У одной стены стоит железная кровать, покрытая пылью. Я неспешно обхожу комнату. Половицы проседают под моими ногами, в щелях между ними торчат хилые стебельки пробившейся наружу травы. Почти весь потолок оплетает паутина. Пролезшая в разбитое окно лиана полумертвой глицинии отчаянно карабкается на стену, уже засохшие после ее последнего цветения фиолетовые цветки усеивают безжизненными лепестками пол.
Одна из плотных штор на окне отодвинута в сторону, и лунный свет косым зыбким клином пробивается в брешь. Возможно, штору отодвинула Би, когда приходила сюда последний раз. На густом слое пыли, застилающем половицы, видны отпечатки ее маленьких стоп.
Много лет назад, когда Купер был еще жив и время от времени к нам прибывали новые люди, внезапно возникая из-за дальнего поворота дороги, эта комната служила приютом для изнуренных путешественников. Они жили в ней неделями, а то и месяцами. До тех пор пока община не постановляла, что они могут остаться в Пасторали. И тогда им давали работу и отдельное жилье в поселении.
А эта комната была местом их временного проживания – с момента прихода в общину до принятия решения.
Неспешными, но твердыми шагами я подхожу к кровати, у боковой спинки которой лежат подушка и сложенное одеяло цвета овсяной муки. Они ждут нового постояльца, только вряд ли дождутся. А мне хочется понять: мог ли здесь спать Тревис Рен без нашего ведома? Вытряс ли он пыль из старого одеяла, чтобы улечься на кровать и забыться восстанавливающим сном под пологом