На пути в Дамаск. Опыт строительства православного мировоззрения - Сергей Юрьевич Катканов

распадается на ряд фактов, и эти факты он склонен изучать по отдельности, по очереди, поэтому выводы безбожников по любому вопросу всегда имеют признаки неустранимых противоречий.

Вы когда-нибудь видели православных женщин, одетых в безобразные балахоны до пят? Это они демонстрируют свое пренебрежительное отношение к одежде и вообще презрение ко всему земному. Но все некрасивое – не православно. Для этих женщин православие остается чем-то внешним, принятым, может быть, очень искренне и даже ревностно, но не пропитавшим личность, не растворившимся в душе. Наша вера не терпит безвкусицы, потому что Бог – Источник Красоты, а безвкусица – прямое следствие оскудевшего или неразвитого религиозного сознания. Посмотрите, как красивы и элегантны монашеские одежды. Конечно, монах не стремиться к элегантности в суетном значении этого слова, он стремиться к Богу, к гармонии с Богом, а Бог – источник той гармонии, которая пронизывает собой все. Монашеские идеалы так прекрасны, что монах не может быть безвкусно одет.

И вот теперь вопрос о том, а может ли быть православный стиль в архитектуре, кажется уже риторическим. Под православной архитектурой мы привычно понимаем порождение греческой и славянской ментальности, то есть нечто национальное, а не религиозное. Но и сама-то эта ментальность сформирована православием, и архитектура, следовательно, порождена не тем, что временно и преходяще, а тем, что вечно актуально. Значит, может существовать и очень не православный архитектурный стиль, в том числе и в архитектуре храмов.

Откуда это взялось? А вы вспомните, чем был XVIII век, век «просвещения». Век «освобождения разума от оков религии». Век разрушения религиозного сознания. Бог прост, и религиозное сознание дышит простотой. Разум, оставшийся без Бога, тут же начинает все усложнять. На смену красоте приходит украшательство. И вот извольте получить барокко. Множество деталей, сплошные завитушки, пестрота такая, что в глазах рябит. Все эти детальки по отдельности могут быть интересны, но они не образуют единого целого, гармония исчезает. Красивое красиво само по себе, некрасивое приходится украшать.

Этот стиль – прямое порождение безбожия. Как же он попал в религиозную архитектуру? Из-за утраты целомудрия – главного признака православия. Мудрость православия целостна, она разом охватывает все. Утрачивая целомудрие, мы все начинаем воспринимать по отдельности. Мы вроде бы по-прежнему верим в Бога, но наша вера – это одно, а архитектура – это совсем другое. Одно с другим в нашем сознании уже ни как не связано. И вот мы с легкостью необычайной начинаем строить православные храмы даже не по языческим образцам, еще хуже – перемешивая элементы языческой архитектуры с элементами православной с добавлением католической. Каждый элемент по отдельности может быть весьма хорош, но вместе взятые они создают дикую дисгармонию.

Вот этот фронтон на православном храме – от Парфенона, ну и колонны, разумеется. Ордер давайте сделаем коринфский. Ионический или дорический скучно, а коринфский он такой нарядненький, с завитушечками, веселее будет. Ну готическое стрельчатое окошечко, и византийскую арочку не забудем. А купола давайте сделаем барочные. Изящненькие такие самоварчики. Не правда ли, получилось красивенько?

Душа православного человека так устроена, что она требует простых (но не примитивных!) строгих, величественных форм. Душа, которая обрела внутреннюю гармонию, порождает гармонию внешнюю. Если мы начинаем строить нечто дисгармоничное – это признак оскудения нашей веры. Если мы не чувствуем, что вот эта архитектурная форма порождена сознанием безбожным, если мы эту форму легко заимствуем, значит религиозность наша уже дефективна. Если в мир православия мы легко впускаем совершенно чуждые православию стихии, то насколько мы сами православны? Если сегодня мы бестрепетной рукой украшаем православный храм коринфским ордером, значит процесс разрушения веры в наших душах уже запущен, он будет приносить все новые и новые плоды, а в конечном итоге нам захочется вообще разрушить все храмы. Что и произошло.

Живописные иконы

То же самое происходило и с иконописью. Откуда у нас появились иконы в живописном стиле? На Западе понемногу побеждало мировоззрение человекобожия, то есть по-прежнему вроде бы религиозные художники объявили человека мерилом всех вещей и живописали уже плоть, а не дух, и все увидели на иконах вместо Господа, Богоматери и святых обычных грешных людей с их вполне заурядными страстями. Иконопись фактически исчезла, на ее место пришла религиозная живопись. Ее образцами можно было любоваться, но перед ними нельзя было молиться.

На Русь это влияние пришло через Польшу уже в XVII веке. Симон Ушаков и иже с ним начали изображать на иконах плоть вместо духа. Безумцы! Они думали, что старые мастера не умели писать красиво и похоже, и вот теперь они, передовые подражатели поляков, покажут новое мастерство. Господи, до какой же степени должна была оскудеть вера в сердцах этих изографов, если они уже перестали понимать разницу между иконой и картиной, если они думали, что единственное отличие между ними лишь в степени мастерства. Между тем, у иконописи и живописи разные объекты изображения. Живописец изображает нам материальный мир, иконописец – мир иной, духовный. Разумеется, это требует различных художественных приемов. На иконе нет и не должно быть реальной плоти, лишь ее символическое изображение. Иконописный канон – особая, очень сложная знаковая система. Там даже организация пространства другая, там все другое, как и в мире ином. Это перестали понимать.

Наши бесчувственные и развращенные богомазы вместо Пресвятой Богородицы начали изображать "даму приятную во всех отношениях". Они демонстрировали свое художественное мастерство, забывая, что икона существует не для дворца, а для храма. На нее не любуются. Перед ней молятся. А как можно молиться перед иконой, с которой на вас смотрит лицо красавицы? Человек на молитве должен отрешиться от всего земного, и икона должна ему в этом помочь. Но живописные иконы не помогают в этом, а мешают – они навевают мысли о земном.

А кому не доводилось видеть в храмах "голгофы", на которых изображено почти полностью обнаженное тело мужчины? Дикий, кощунственный реализм. Что сделали бы с мужиком, если бы он пришел в храм в одной набедренной повязке? Почему же в храмах допускают подобные изображения? Кто-нибудь вообще думал, какие чувства вызывают это у женщин? На древнерусских иконах Тело Распятого Господа изображали символически. Вы думаете, раньше не умели "рисовать похоже"? Нет, раньше понимали, что это кощунственно.

Иногда кажется, что наши богомазы XVIII – XIX веков не только ни когда не молились в храме и не знали, зачем они пишут образа, но и Евангелия ни когда не читали. Вот захожу в храм и вижу на иконе Спаса нерукотворного лицо мужчины. Лицо заурядного и вполне ничтожного мужчины. Сколько же надо иметь дерзости, даже наглости, чтобы не убояться в реалистической манере