Ванька-ротный - Александр Шумилин

Старший лейтенант скоро ушел и больше в избу не вернулся. Возможно вместо него прислали другого. А мы сидели на нарах, играли в карты и рассказывали случаи про войну. Никто из ребят на свою судьбу не жаловался, и даже наоборот, бардачок на войне преподносили как (шутки) бравые похождения, как юмор и как забаву. Сидевшие в резерве офицеры по-разному воевали. Одни получили ранения и успели побывать на передовой. Были и такие, что отсиживались в тылу, служили в прифронтовой полосе, пороха не нюхали и страшно фронта боялись. Всяк дорогу войны шел по своему пути. А кто зацепился крепко руками и зубами, боялись передовой как кромешного ада.

Я знал, что меня засекли с поездкой в Москву. Я (правда) это и не скрывал, у меня на предписании из госпиталя был поставлен штамп московского военного коменданта. Продовольственный аттестат, выданный в госпитале, мне заменили в Москве при выдаче продуктов. Предписание и аттестат я сдал по прибытию в резерв. Теперь я сидел и ждал, когда меня вызовут для объяснений. Прошло несколько нудных и однообразных дней. И вот однажды утром за мной прислали связного. Меня вызвали в штаб запасного полка.

В большой комнате за длинным столом сидели: полковник, подполковник и два майора (и капитан). На вопрос где я был, я без заминки и секунды промедления ответил:

— В Москве!

— Где ты там жил?

— Дома!

— Сколько суток?

— С дорогой туда и сюда ровно семь!

— Ладно иди! Будет решение вызовем.

Когда я услышал слово "Рушение" — сердце на секунду сжалось и остановилось. Я почувствовал, что внутри что-то давит. Но я тут же сделал глубокий вдох, повернулся и вышел. Они смотрели мне в спину и выжидаючи молчали. Я вернулся в избу.

— Ну как? — спросили меня ребята.

— Как-как? Трибунал! Что вы не понимаете? За самоволку в военное время положен расстрел.

— Ну да!

— Вот тебе и ну да!

— А ты как же?

— А что я собственно должен делать? Орать караул? Помогите! Простите! Я больше не буду! Ты когда в атаку идешь, тоже орешь, мама я больше не буду.

(Мы ходим в разведку, жизнь висит на волоске, каждую секунду ждешь удара пулей в живот.) Мы в разведку ходим молча. Не знаю как вы? Тут жизнь висит на волоске, каждую минуту ждешь пулю в живот, и ничего, идешь и молчишь. На следующий день меня снова вызвали в штаб и молча вручили опечатанный сургучом пакет. По углам и в середине красовались застывшие на сургуче печатки. Я расписался в журнале за получение пакета. Мне сказали как добраться до штаба 39-ой армии.

— А какое решение?

— Сдашь пакет, там твое дело и решат. Я вышел на улицу, дыхнул морозного воздуха и почему-то подумал:

— Вот хорошо, что сразу не решили. А могли и сразу расстрелять. Показательный суд и перед строем расстрел. Теперь легче, теперь двое суток отсрочки, теперь пока до штаба армии доберусь двое суток буду на этом свете, время хватит перед смертью обо всем подумать (поразмышлять). Я, конечно, не знал, насколько я был виноват, и какая кара будет за это расплатой.

За своё своевольство я подумал о расстреле перед строем. На войне послать человека на смерть ничего не стоит. Приказал и всё. Не выполнил приказ — трибунал и расстрел. Сначала я предполагал самое худшее, а потом вышел на воздух, успокоился, от души отлегло. Дорога всегда благие надежды внушает. Виновного всегда легче под пули послать, чем орать на невинного (когда тому нужно идти на смерть, верную смерть). Виновный будет лбом землю рыть, чтобы доказать свою невиновность …, а чем больше будет виновных, тем легче управлять ими. Но в деле выбора смерти есть две чаши весов. Какая из них перетянет. Насильственная и добровольная (смерть), что лучше? (Лучше) Самому добровольно (навстречу ей) идти, чем скорей, тем лучше. (Бывают на войне и такие) Был один такой случай, когда сверху приказали послать людей на верную смерть. Подбираешь ребят на это дело. Профессионалов и самых опытных (ребят бережешь) в группу не включаешь. Если вызвать (группу) солдат и сказать, ты и ты пойдете на самый опасный участок. Тут же сразу вопросы будут, почему я, почему мы, а не другие. Построишь несколько групп. Одним говоришь, что ваша группа пойдет на верную смерть и отправляешь их на менее опасный участок. А этим говоришь:

— Ваше задание полегче, но опасность тоже на каждом шагу. Все зависит от вас, как вы пройдете. Они идут без всяких раздумий (приказаний), довольные, что другим досталось идти на верную смерть.

Попутной машиной я (снова) добрался до Смоленска. Побродил по вокзалу, обошел несколько улиц разбитого города и вернулся на Витебское шоссе. Была поздняя ночь, мне нужно было искать попутную машину. Я зашел к каким-то солдатам в полуразрушенный дом, устроился в углу на полу и подремал до рассвета. Утром на шоссе я поймал попутную машину и доехал на ней до Рудни. Из Рудни я (с попутной машины слез и) зашагал пешком по указанной мне зимней дороге (куда-то в сторону). Пройдя километров десять — двенадцать я подошел к (утопшей в снегу) небольшой деревеньке, утопшей в снегу. Штаб нашей армии на дороге не будет стоять. В общей сложности я шел около полдня. Кончился лес, и за бугром в стороне от проезжей дороги уходящие (стоящие) в небо столбы белого дыма.

Немецкая авиация уже несколько дней не летала, и печи в деревнях топить начинали (даже днем, в дневное) в вечернее время. Когда я забрался на самый бугор, то увидел большую деревню, крыши и печные трубы, над которыми неподвижно стояли (торчали) дымные столбы печного дыма. Узнав у часового где приём почты, я направился в избу и сдал свой пакет. Я присел в углу на лавку и сложил озябшие руки на колени.

— Вы чего ждете, (товарищ) капитан — сказал мне небрежно сидящий за деревянным барьером писарь. Он встал нехотя, накинул на себя полушубок, махнул мне рукой, вышел и ткнул в воздухе пальцем. Это он показал мне избу для приезжих.

— Аттестат сдадите вон туда. Отправляйтесь! У меня работы много! — он не сходя с (крыльца) порога повернулся (на месте) и, хлопнув дверью, удалился (к себе в избу) к себе. В избе, куда я пришел, ни окон, ни нар не было, на полу (брошена) лежала избитая ногами солома, ни керосиновых ламп у потолка, ни фронтовых горелок — гильз заправленных бензином. Открываешь дверь с улицы и проходишь черное отверстие дверного проема. Можешь не растопыривать руки и не шарить руками по углам. Ступай себе вперед спокойно, нащупывай ногой свободное место, опускайся и ложись, спи до утра. Утром захлопают дверью, значит на солдатскую кухню тащиться пора. Ночью в избу никто не заходит, никого не вызывают и не требуют в трибунал. Часового у дверей нет. Изба это для приезжих (проходящих) ночлежка. В избе ждут попутной машины, ночуют (в ней) повозочные и шофера. В дверь (днем) ногой кто-нибудь пихнет и хриплым голосом объявляет: