Ванька-ротный - Александр Шумилин

— Это пулеметный окоп на случай десанта и круговой обороны. Здесь кроме навеса из бревен и снега нет ничего. Вы сами видите, что эта накрытая бревнами дыра для жилья не годится. В ней даже железной печки нет и вход не завешен. Ячейка продувается с двух сторон. И устроить вас совсем некуда.

— Я устроюсь сам! Разрешите с коновязи охапки две сена или соломы взять.

— Берите! Сколько хотите! Если устроитесь, то питаться будете у нашего повара на кухне. Сдадите ему аттестат. Но учтите! На холоде вам придется пробыть не меньше недели! Я хотел вас отправить в одну транспортную часть. Она стоит здесь не далеко.

Подполковник поёжился, подошел к заброшенному окопу, заглянул осторожно во внутрь, отпрянул назад и покачал головой.

— Ну знаете! Я вас сюда не посылал! Это вы сами выбрали, если разговор такой зайдет! — сказал он задумчиво. Сказал и удалился (обратно) в бункер.

Утром на следующий день все, кто выходили из бункера, поглядывали в мою сторону на снежный промерзлый окоп, прикидывая мысленно жив ли я там. Они, одетые в полушубки, вылезали из натопленного бункера, потому что в овраге, на воздухе, было довольно зимно и холодно, но нужно. Они направлялись к повару и там, усевшись за стол, получали утренний завтрак. Повар, узнав от штабных, что в промерзлом окопе поселился живой капитан, после завтрака пришел полюбопытствовать. Повар, простой солдат постоял, посмотрел на мою обитель, нагнулся в проходе и посмотрел вовнутрь. Я лежал на дне подстелив под себя пару охапок сена.

— Иди! — сказал он, — Дам тебе мешковину! Завесишь проход!

Я поднялся и пошел следом за ним. Амбразуру я закрыл пустыми ящиками, щели заткнул сеном (и присыпал их сверху снегом). В проходе повесил распоротый мешок. У меня получилась отдельная, однокомнатная квартира, с лежанкой на дне окопа на мягкой подстилке и одеялом из нескольких, скрепленных проволокою, мешков. Это была по моим фронтовым понятиям царская постель. О такой постели может только мечтать настоящий окопник. В моей кибитке с промерзшими стенами было исключительно тихо, уютно и тепло. Под боком взбитое пахучее сено, сверху мешковина, — Ложись и умирай! Блаженство и рай!

Чистый морозный воздух, ни какой тебе стрельбы, ни вызовов, тебя не требуют к телефону, ни какой тебе матерщины командира полка. Такая небесная благодать, что сам Христос в исподних мог позавидовать мне. Сверху, говорят, он все грехи наши видит. Никто меня тут не трогает, не обругивает и не кричит. Спи сколько влезет. Слышал я здесь один только окрик, когда повар-солдат кликал меня на обед.

— Эй, капитан! На завтрак (давай) иди! Даже слышать такие слова было неприлично. Завтрак считай подадут из трех блюд!

Сначала селедочка с лучком на постном масле, потом картошечка тушеная с мясцом и сладкий чай в накладку. Сахару сколько хочешь клади. Хлеб не мерзлый (как у нас), а мягкий и свежий. С армейской пекарни каждый день поступал.

Тепло в моем понятии это не жар раскаленной печки. Тепло это когда оно сидит внутри тебя. Когда оно в самом человеке после сытной еды шевелится. Когда не бегают мурашки по спине и не застывает костный мозг в переохлажденном позвоночнике, когда на губах и в руках нет противной дрожи (никакой).

После завтрака вернешься к себе, придешь, ляжешь, пошевелишь какой-нибудь частью тела, под боком мягко и тепло. Лежишь и чувствуешь тонкий запах зеленой травки и льняной мешковины. Закроешь глаза и как будто видишь над собой светлое небо, дух полевых цветов и дурманящий запах трепанного льна. От запахов душа заболит, от сладостных воспоминаний заноет (у тебя в пятки ушла). Нам окопникам и малое кажется раем. А этим штабным невдомек, как и в каких условиях воюют их братья славяне (и окопные младшие офицеры). Они о войне судят по себе. Я вполне был укрыт от холода и у меня впереди была целая неделя. Ровно семь дней, то есть столько, сколько я прогулял. Какая-то семерка вертелась за моей спиной, хотя я был истинно русским человеком, а не каким-то пархатым евреем.

Командный бункер располагался справа от моей берлоги. Левее, как я уже говорил, находился навес для повара, кухни, склад и конюшни. Мне до кухни рукой подать. А штабным надо было идти мимо меня на завтрак, обед и ужин. Здесь по утоптанной тропе ходили два полковника, подполковник и несколько майоров. Вечером после всех я как обычно явился к повару за своей порцией похлебки из лапши. Старик посмотрел на меня сердито и покачал головой. Потом он постоял, подумал о чем-то и велел мне на ужин явиться через час.

— Ступай погуляй! У штабных сейчас променаж после ужина перед сном. Штабные уйдут, тогда ты и приходи. Расскажешь мне про войну! Поужинаем вместе!

Мне было не к спеху. Я пришел через час как он сказал. Старик достал два стакана, протер их полотенцем, висевшим за поясом и налил в них из бутылки. Он пошел куда-то, принес высокую, квадратную банку американского бекона и предложил выпить.

— Ты не стесняйся! Московская с белой головкой! Хлебать лапшу мы с тобой сегодня не будем, закусим беконом. Пробовал когда? Вот на вилку цепляй и к верху тащи.

Мы сидели за столом, он наливал понемногу, мы закусывали беконом и я рассказывал про окопы, про солдат и про войну. Должен сказать, что ничего вкуснее бекона я ничего подобного не пробовал. Длинные плоские полоски были необыкновенно вкусны. Так казалось мне тогда. Кругом была разруха и голод. Бекон остался в моей памяти как райская еда. Я рассказал ему про войну, про то как живут, воюют и умирают простые солдаты, про то как я и за что сюда попал.

— Первый раз вижу живого человека, как он может спокойно спать в мерзлой земле. Вот, думаю, с фронта человек, не чета нашим штабным чистоплюям.

Слышал я во время обеда подполковник рассказывал про тебя. Все удивлялись как ты сам добровольно попросил разрешения жить и спать в пулеметном голом гнезде. Думали все, что ты в первую ночь замерзнешь, отдашь здесь концы. Через неделю, наконец, явился сам хозяин. Повар поманил меня пальцем и сказал, не отрываясь от работы:

— Ты теперь сюда вместе со всеми ходи! Видишь, сам приехал! Понял!

— Я тебя отец с полуслова понял. Спасибо за прошлое! В тот день меня к генералу не вызывали (к вечеру меня вызвали к генералу). Я ждал этого вызова каждую минуту. Хлопнет дверь, и я думаю что идут за мной. Сейчас позовут и будет решаться моя судьба и биография. Время как бы остановилось. Прошла ночь, наступил рассвет, штабные пошли на завтрак. Меня никто не вызывал. День прошел, а меня по-прежнему не трогали. И только к вечеру подполковник, возвращаясь с ужина, окликнул меня.

— Я докладывал про тебя генералу, он сказал пусть подождет. Завтра утром он вызовет тебя. Будь на месте, я тебя позову. Подполковник ушел, а я пошел в свою дыру готовиться к вызову. Я долго ворочался и многое передумал. Далеко за полночь я незаметно уснул.