Обратные адреса - Семен Бытовой

Двор был узкий, темный, и повсюду громоздились холмы намерзшего льда, сугробы снега. Ни к одной из лестниц не было протоптано тропинки, будто давно уже никто не выходил из дома на улицу.

Мы поднялись на пятый этаж и остановились перед обитой клеенкой дверью.

- Кажись, тут, - сказал нетвердо Саша и постучал кулаком.

Из квартиры никто не ответил. Тогда он постучал сильней. Опять ни звука.

- Возможно, эвакуировались, - подумал он вслух, - или умерли. Что ж, пошли.

Был уже одиннадцатый час утра, а путь предстоял долгий: до Кировского завода добрых часа полтора ходьбы, а оттуда до больницы Фореля хотя и недалеко, но как повезет - редко когда там не обстреливали.

Нам, однако, повезло, мы попали как раз в затишье и, прибавив шагу, пошли через изрытое воронками поле. Снег здесь уже наполовину стаял, и под ногами хлюпала вода. Но мы не обращали на это внимания, шли, дорожа каждой тихой минутой, и, как только вдали показалась огневая позиция, командир батареи, оповещенный дежурным, вышел навстречу.

Он повел нас в подвальное помещение под двухэтажным кирпичным зданием старой постройки с начисто сорванной крышей и без единого стекла в оконных рамах.

- Что-то тихо у вас сегодня, - сказал я. - В штабе предупреждали, что вас обстреливают круглосуточно.

Капитан сдержанно улыбнулся:

- У нас, как на море, затишье перед штормом!

В подвале, освещенном "летучей мышью", был огорожен фанерой вместительный угол, там вдоль стены стояли две железные койки, небольшой стол, тумбочка с телефонными аппаратами.

- Садитесь, товарищи, - сказал капитан. - Сейчас придет мой замполит, будем обедать.

Вскоре явился замполит, молоденький бравый лейтенант, на нем все с иголочки - шинель, шапка-ушанка, хромовые сапоги гармошкой; оказалось, он только недавно из училища.

Когда я сказал, что со мной новый сотрудник "Защиты Родины" ленинградский поэт Александр Решетов, замполит несколько даже растерялся и с каким-то удивлением посмотрел на Сашу.

- Если будет возможность, соберите личный состав, мы вашим батарейцам стихи почитаем, - сказал я.

- А как же, - оживился замполит, - непременно! У нас ведь график составлен: когда фрицы стреляют, а когда молчат. - Он глянул на ручные часы. - Скоро начнут долбать, но мы в это время будем обедать, а в четырнадцать ноль-ноль наступит минут на двадцать пять затишье.

Так оно и случилось. Не успел повар принести в котелках первое, как вокруг здания начали рваться снаряды. Подвал заходил ходуном, у нас с Сашей застревал кусок в горле, а командир и замполит, склонившись над котелками, спокойно хлебали щи с солониной.

Повар, словно желая показать свое полное равнодушие к обстрелу, принес второе и, убрав со стола пустые котелки, быстро выбежал из подвала.

Обстрел меж тем усилился. Один снаряд упал где-то совсем близко, воздушной волной рвануло дверь, она с шумом распахнулась, и в подвале запахло гарью.

Капитан снял телефонную трубку:

- Никитин, что там у тебя на огневой позиции? Порядок, говоришь? Следи, чтобы никто не высовывался из укрытий. А девчата как? Тоже нормально? Ну, желаю удачи! - и положил трубку.

- У вас на батарее и девушки служат? - спросил Саша.

- А как же, служат! Трое связисток. Когда они только прибыли к нам, мы их сперва поставили на кухню поварихами. Так никакого сладу с ними не было. "Как же так, товарищ капитан, на других батареях наши ленинградки связистками служат, и даже на дальномере. Так разве мы хуже?!" Конечно, можно было бы пресечь разговоры, по воинскому уставу ведь не положено. Где поставили - там и служи! Но девушки-ленинградки горели желанием отомстить врагам за муки родного города, за смерть своих родных. - Он посмотрел на замполита. - Подумали и решили перевести во взвод связи. Молодцы, вполне оправдали себя на боевом посту. Смелости им не занимать, глядя на них, некоторые наши воины сами здорово подтянулись.

- Надо мне с ними познакомиться! - сказал Саша. - Может, и написать о них стоит!

Хотя Александр был опытным воином - он участвовал в боях с белофиннами и на нынешней войне достаточно обстрелялся, - здесь все было ему внове, и он буквально засыпал капитана и замполита вопросами. Мне был понятен его интерес к зенитчикам: чтобы написать о них, нужно знать и род оружия, и приемы ведения боя с вражескими самолетами.

- Что, и во время такого обстрела, - спросил он, - зенитчикам приходится стоять у своих пушек?

- А как же, - сказал капитан, не сочтя вопрос наивным. - Свои налеты на Ленинград гитлеровцы сопровождают жестокими артобстрелами. Это чтобы подавить наши огневые средства, расчистить путь бомбардировщикам. Так было, к примеру, во время недавнего боя, когда мы сбили "Юнкерс-88". Снаряды рвались прямо у орудийных котлованов, но наши пушки не молчали.

- И никого не убило и не ранило?

- Двоих легко ранило, но они не вышли из боя...

Ровно в 14.00, как и говорил замполит, обстрел прекратился.

Когда мы пришли на огневую позицию, личный состав уже собрался возле пушек. Только разведчики остались на посту - вглядывались в туманное небо.

После того как замполит представил нас, я сказал несколько слов об Александре Решетове - авторе многих книг, участнике финской войны, награжденном орденом Красной Звезды.

- Наверное, многие из вас читали в нашей газете стихи "Голоса храбрых"? - спросил я.

- А как же, читали, - раздались голоса.

- Перед вами автор. Предоставляю ему слово.

Саша прочел два или три довоенных стихотворения, потом одно из военного цикла "На ленинградской улице":

Кто под луной не вспомнил дымноликой

Родную мать?

Чье сердце нам верней?!

Гнев наших залпов,

Равен будь великой

Любви многострадальных матерей!

Минуты затишья бежали быстро, командир батареи стал поглядывать на часы, и, только я сменил Сашу, разведчик доложил:

- В воздухе звук мотора "Ю-88"!

- По места-а-а-ам! - скомандовал капитан и велел нам уйти в подвал.

- Разрешите остаться на огневой позиции, - попросил Саша сконфуженно. - Призывали мы своими стихами к бою, а сами в укрытие... - И, глянув на замполита, спросил: - Что о нас подумают бойцы?

- Худо не подумают, - уверенно сказал лейтенант. - А рисковать ни к чему. Раз в воздухе бомбардировщики, с минуты на минуту начнется и артналет. А мы с капитаном за вас в ответе. Пошли, товарищи. Нужных вам для беседы людей будем вызывать по одному в подвал. Так оно будет лучше...

- Тогда пришлите одну из ваших связисток! - попросил я.

Минут через пять явилась Таня Кувшинкина, маленькая, несколько медлительная, в ватных брюках и куртке. Неловко переступив с ноги на ногу, откинув со лба шапку, доложила:

- Ефрейтор Кувшинкина по вашему приказанию явилась!

- Садитесь, Кувшинкина, - сказал замполит. - С вами хотят побеседовать товарищи из редакции.

Она слегка пожала плечами, словно недоумевая, почему именно ее вызвали для беседы, распустила ремень, присела на краешек табуретки.

- Только навряд ли я гожусь для беседы. У меня лично ничего такого интересного нет...

После того как Саша задал ей несколько вопросов, на которые она отвечала коротко: "Само собой!" и "Все это было", Кувшинкина рассказала, что родилась в Ленинграде, отец рабочий с механического завода и с первого дня войны на фронте. Мать до зимы работала на том же заводе, где делают мины, а в феврале сорок второго, ослабевшая от голода, слегла и через две недели умерла.

Кувшинкина остановилась, тяжело перевела дыхание, искоса глянула на замполита и, сжав в кулачки свои маленькие руки, продолжала:

- А в квартире ни живой души. Кто раньше мамы моей умер, а кто эвакуироваться успел. Что же делать, думаю, не оставить же маму мертвой в постели. Надо же ей свой последний долг отдать. Я за зиму насмотрелась, как возят на детских санках покойников, вспомнила, что на чердаке лежат мои саночки, на которых в детстве каталась. Прибрала маму в голубое платье, что надевала по выходным дням, завернула в байковое одеяло, обвязала бельевой веревкой, а спустить саночки с пятого этажа не могу. Хорошо, дворничиха Фомина помогла. Словом, впряглась в саночки, везу на Охтинское, а на глазах слезы смерзаются. Тут оглянулась и вижу, что не одна я везу на кладбище своих родных. Кто, так же как я, на саночках, кто на фанере, а кто просто по снегу волочит. Когда же добрались до Охтинского, там уже порядочно было людей. На кладбище снег по колено, не видать могил, одни кресты да памятники торчат. Ну, протащила немного саночки по снегу, остановилась и хотела лопатой вырыть хоть какую ни есть могилку. А земля мерзлая, как камень; сколько ни долбила, только лопата гнулась, нисколько земля не поддалась. Так не у меня одной. Постояла-постояла и так вместе с санками оставила маму на снегу. Когда морозы спадут, приду и захороню как положено...

Она вытерла кулачками влажные глаза и после короткой паузы продолжала:

- Вот так я и осталась одна. Отцу сообщила не сразу, спустя, наверно, месяц, однако ответа от него долго не приходило. Я уже было подумала, что и его нет в живых, и только в конце марта получила от него весточку из госпиталя. "Просись, - писал он, - доченька, в армию, а то погибнешь от голода. Я тебе, Танечка, нынче не помощник. Дважды произвели мне операции, жду третьей. Так что сама по мере сил пробивайся к жизни..." И пошла я обивать пороги по военкоматам. Выслушает меня военком, посочувствует, а в армию не берет. "Ну какой из тебя боец, маленькая, - сказал один военком. - Ведь совсем еще пичужка, просись, чтобы тебя эвакуировали из Ленинграда!" А я стою на своем, хочу заплакать, но думаю, как увидит на глазах слезы, так и вовсе разговаривать со мной, с плаксой, не станет. "А как ваша фамилия, товарищ военком?" - спрашиваю. Он как глянет на меня: "А зачем тебе моя фамилия, что, жаловаться на меня хочешь?" - "Нет, не жаловаться, - говорю, - просто так, для интересу". - "Ну, раз "для интересу", скажу: батальонный комиссар Торгуев!" - "Так вот, товарищ батальонный комиссар, - говорю, - сейчас вернусь в свою пустую квартиру, напишу записку: "Дорогие товарищи, в смерти моей виноват военком района Торгуев" - и повешусь". Он сперва принял мои слова за шутку, но тут же, как от испуга, вскочил, переменился лицом, выбежал из-за стола и, взяв меня за плечи, усадил в кресло. "Ладно, Кувшинкина, что-нибудь сейчас придумаем". И придумал. "Сходи с моей запиской к себе на завод "Светлана", - я, между прочим, перед войной после семилетки поступила в ФЗО завода "Светлана", - там тебя, Кувшинкина, зачислят в комсомольско-бытовой отряд. Все-таки будешь не одна, а в коллективе, и время от времени наведывайся ко мне, может, что и подвернется, скажем санитаркой в военный госпиталь". - "Какое там на завод, - говорю, - не по силам мне, совсем уж отощала, едва ногами двигаю. Да и в пустой квартире жить не могу - тоска и страх! Спасибо, дворничиха Фомина приютила". Вскорости узнаю, что стали девушек-добровольцев брать в армию. Я, понятно, сразу же к товарищу Торгуеву. Ну, думаю, на этот раз не откажет! Но вот беда: мне еще восемнадцати нет, и я решила не предъявлять паспорта. Так и сделала. На вопрос: "Сколько лет?" - отвечаю: "Восемнадцать". "Паспорт?"! Опять говорю: "Нету, дом наш разбомбило, все документы под кирпичами остались". Словом, как ни крутили, ни вертели, все же по внешнему виду дали мне восемнадцать. - И, помолчав, заключила: - Вот так я попала в батарею!