Обратные адреса - Семен Бытовой

А мне как раз хотелось о многом поговорить, хотелось наконец узнать, как это его, паренька, зачислили в эскадрон чоновцев. О том, что в ближних Турских и Озерянских лесах лютуют бандиты и по ночам устраивают набеги на мирные села, зверски расправляются с людьми, которые на стороне новой, советской власти, я слышал от взрослых. Говорили, что, не будь в нашем городе чоновцев, не миновать и ему бандитского налета, и горожане молили бога, чтобы они как можно дольше не уходили.

Все же я не удержался и спросил:

- Скажи, Костик, если не тайна, как же ты стал бойцом в эскадроне?

Должно быть, и ему наскучило молчание, но прежде, чем ответить, он посмотрел по сторонам, поправил сползший с плеча ремень винтовки и, подойдя ко мне вплотную, сказал тихо:

- Тайны тут никакой нету. Меня в прошлом годе чоновцы на дороге подобрали сонного.

- На дороге, сонного? - чуть ли не вскрикнул я от удивления. - Разве у тебя ни отца, ни матери нет?

- Круглый я сирота, - сказал он. - Обоих родителей бандиты расстреляли. Батю моего, Антона Карповича, незадолго до того народ на сельском сходе в совет выбрал. Он грамотный был, батя мой, с фронту вернулся, политику понимал. Ну, как избрали его, он стал новые порядки заводить. Первым делом кулаков-мироедов Колобовых поприжал. Из подпольев, где они хлеб ховали, все до зернышка выволокли, на телеги погрузили и, согласно приказу, в город отвезли на зернопункт. А Колобовых старший сынок Матвей в это время кулацкой бандой заправлял. Когда донесли ему, что родных немало потрясли, пришла от него, Матвея, угроза: ждите, мол, мужики, вскорости нагряну на Ровеньки, рассчитаюсь кое с кем. Это он батю моего, Антона Карповича, имел в примете. Услышав такое, батя мой срочно самооборону организовал. Мужики, где именно не знаю, раздобыли три винтовки, ручных гранат несколько, вырыли вокруг Ровеньков траншеи и по ночам, не спавши, в караулах сидели, чтобы в случае чего бандюков упредить.

- И что, упредили?

- Упредить-то упредили, однако же у бандитов и людей поболее, да и вооружены куда лучше, у них два пулемета "максим" оказалось. Нагрянувши чуть свет, они в коротком бою караулы поснимали, потом Матвей Колобов прямым ходом к нам в хату. Как раз батя мой на минутку забежал сказать, что в лес уходит. И не успел он винтовку вскинуть, как его Матвей из нагана в упор. Мамка моя, обезумевши, кинулась было к Матвею, он и ее, мамку, уложил.

- И все это на твоих глазах?

- А на чьих же...

- Как же тебе удалось спастись?

- По случайности, - сказал он и опять посмотрел вокруг, все ли спокойно. - В это время на улице крик поднялся, Матвей из хаты выскочил. Долго не думая, спрыгнул я с лежанки и шасть в сенцы. Оттуда через окно в огород, потом задними дворами - к лесу. Больше суток скитался я один в лесу без сна и пищи. Когда на большак выбрался, сразу ноги мои подкосились, лег в обочину при дороге и заснул мертвецки. Не слыхал, как по большаку эскадрон чоновцев проходил. Приметили, что лежу в обочине, остановились для выяснения. После взводный рассказывал: сколько ни тормошил, ни будил, я и ухом не повел, так сковал меня сон. Тогда взял он меня на руки и положил поперек седла. Верст десять, говорил взводный, вез он меня сонного, а когда я глаза открыл и увидал перед собой усатое лицо, от страху чуть было не помер.

- Ведь тебя свои подобрали, а не чужие.

- Какой ты шустрый, - усмехнулся Костик, сочтя мой вопрос глупым. Иди знай, спросонья, свои или чужие. Я попервости подумал, что это Матвеевы каты настигли меня и везут обратно в Ровеньки на расправу. "Дяденька, - молю усатого, - отпустите на волю, не губите сироту!" А он ласковым голосом и говорит: "Глупейший ты паренек, если отпущу, где-нибудь на дороге сгинешь!" - "А кто вы будете, дяденька?" - "Бойцы пролетарской революции, чоновцы! Командир эскадрона, товарищ Губанов, приказал не кидать тебя, парнишку, а как до места прибудем, там и решится твоя судьба!" К вечеру прибыли в большое село Стародубы. Бойцы-кавалеристы расседлали коней, пустили их пастись, а сами по хатам разошлись. Меня же, согласно приказу, взводный доставил командиру. Только я в хату вошел, навстречу мне встает с лавки высокий чернявый командир, в хромовых сапогах со шпорами, в портупеях, с шашкой до полу и маузером в деревянной кобуре, и ручку мне подает. "Ну, парнишка, рассказывай, чей ты будешь и как один на дороге очутился?" Сразу понял, что худого мне не будет, и рассказал все по порядку. Тут он кинулся ко мне, обнял за плечи и, как родного сына, прижал к своей широкой груди. "Так ты, парнишка, Антона Быкова сынок?" "Его, - отвечаю, - собственный!" Подумавши, товарищ Губанов и говорит: "Поскольку ты, Костик Быков, обоих родителей лишился и нету у тебя никакого пристанища, оставим в эскадроне. Со временем воспитуешься славным революционным бойцом, достойным отца своего, Антона Карповича Быкова. Как, согласен?" - "Так точно, согласен, товарищ командир эскадрона!" А взводный стоит, глядит на меня, усы теребит от волнения, радый, что так мое дело обернулось. "Вы, товарищ командир эскадрона, - говорит взводный, - ко мне во взвод зачислите Костика, непременно воспитую из него отличного воина. Парнишка, видать, он бравый!" Командир, понятно, согласился: "Вы, говорит, - товарищ Онуфриев, берите его под свое начало, как положено, обмундируйте, вооружите, конька посмирней подберите!" - "Есть, будет исполнено!" И верно, в тот же день взводный мне шинельку подобрал по росту, - правда, маленько пришлось укоротить, - сапожки по ноге, обрезал в кузне винтовку и повел в табун выбирать конька. Я и выбрал себе каурого, на котором, сам видел, ездию. - Костя снял с плеча винтовку, погладил гладкое, отполированное ложе и сказал со значением: - Ты, однако, не думай, что оно у меня вроде игрушки, для виду, я из него, если хочешь знать, лично Матвея Колобова уложил.

- Разве поймали его, Матвея? - спросил я, взволнованный рассказом Костика.

- Попался, гад! - спокойно ответил Костик. - Трое суток банду его выслеживали, а как настигли, не пощадили. Только троих, в том числе Матвея, живьем захватили. Назавтра состоялся суд военного трибунала. Как врагов пролетарской революции, которые сгубили немалое число мирных жителев, приговорили бандитов к расстрелу. - Он помолчал, посмотрел мне в глаза, словно хотел выяснить, какое впечатление произвел на меня его рассказ, и продолжал: - Когда мы повели бандюков на расстрел, я и обратился к взводному, товарищу Онуфриеву: "Дозвольте мне того, - и показываю на Матвея Колобова, - отдельно к стенке поставить. Он моих родителей сгубил!" - "Ставь, товарищ Быков!" Отвел я Матвея в сторонку, поставил на угол сарая и, согласно приговору трибунала, из этой вот винтовки, - он похлопал ее по гладкому ложу, - две пульки и всадил ему в грудь. Одну за батю моего, Антона Карповича, другую за мамку, Христину Петровну.

Наступило молчание, после чего Костик сказал:

- Теперь ясно тебе, как я в эскадрон попал? - и, закинув за спину винтовку и оттянув ремень, зашагал быстро по казарменной площади.

Я пошел за ним и, нагнав, старался больше не отставать, идти рядом.

Уже стало светать, когда Костик доверительно сообщил:

- Тебе одному скажу, только молчок. Возможно, на этих днях передислоцируемся.

- А что это, Костик?

- Уйдем из твоего Рогачева.

- Куда, Костик?

- Военная тайна! Как поступит приказ, так и снимемся, а куда именно, будет знать один командир.

Эти слова до того испугали меня, что по спине у меня пробежали мурашки и сердце заколотилось, ведь моей единственной радостью за время, что чоновцы стояли в городе, была дружба с Костиком Быковым.

Дня через три, когда я пришел в казарму с кошелкой груш из нашего сада, никого уже не застал. Оказалось, что эскадрон, по тревоге спешно отправился в Турские леса, где появилась кулацкая банда.

И так мне сделалось тоскливо, так стало одиноко, что не хотелось возвращаться домой, и я до поздней ночи бродил по темным, опустевшим улицам, украдкой смахивая с ресниц слезы.

На долгие годы сохранил я в душе чудесный образ маленького кавалериста, он, помнится, впервые заставил меня задуматься о будущей жизни.

- А поэзия у тебя с чего началась? - спросил Саша.

- Сейчас расскажу.

Наверно, у каждого из нас на всю жизнь остался в памяти старший товарищ, заронивший нам в душу зерно добра, наставивший на путь истины; чаще всего это школьный учитель; строгий и снисходительный, умудренный опытом и знаниями, он с самых начальных классов открыл нам окно в большой светлый мир с одной лишь мыслью, чтобы мы стали достойными его, никогда не роняли своей чести и, значит, и чести нашего учителя.

Был и у меня в рогачевской школе такой учитель русской словесности Михаил Матвеевич, тихий, скромный, сосредоточенный, с вечной думой на замкнутом, казалось, непроницаемом лице. И как тепло, как живо загорались у него небольшие серые глаза, как он вдруг менялся весь, когда начинал свой урок по литературе, особенно когда читал нам вслух какой-нибудь отрывок из "Полтавы" Пушкина или главку из "Страшной мести" Гоголя!