Московский проспект. Очерки истории - Аркадий Векслер

– Официально еще не сказано, но, кажется, да.

– Та-ак-с… – Гельвих запрокинул голову на подушку. Внутренняя боль перекосила лицо.

Вошел врач-ординатор Григорьев – коренастый брюнет с круглыми темными глазами, с низким ежиком черных волос, с приглушенным голосом.

Гельвих бросил на Григорьева вопросительный взгляд. Ему-то он всегда и во всем верил.

– Слыхали… Сергей Федорович? – Да. <…>

…К Гельвиху он вошел с горящими глазами.

– Дорогой, собирай манатки. Завтра едешь Москва!

– Куда-а? – недоверчиво переспросил Гельвих.

– Москва, столица мира! Получай бушлат первого срока!

– Не поеду.

– Вва-х! Ты смеешься на меня? – Ираклий выкатил глаза. – Домой, домой!

– Вот потому и не поеду.

Растерянный Алимбарашвили стоял посреди комнаты, теребил черные усики.

– Не надо шутить, дорогой. Ты же первой пташкой летишь на волю, генерал!

– Я уже сказал…

Алимбарашвили кинулся к майору Кулиничу. Кулинич – к Гельвиху.

– Вас отзывает правительство, товарищ генерал! Освобождают вас, понимаете?

– Понимаю, товарищ майор.

– Значит, надо собираться.

– В таком виде не поеду. Я не заключенный. Я генерал. И будьте любезны… доставить мне полную форму!

Генеральская форма была доставлена.

Перед ужином, когда уже опустились на землю тени и солнце, разбросав красновато-золотистые блики, уходило за горизонт, к четвертому бараку подъехала бричка. В нее впрягли крупную лошадь рыже-чалой масти. На вахте сидел вольнонаемный фельдшер. Ему поручили сопроводить Гельвиха до Красноярска, где генерал должен был сесть на самолет.

Около барака толпились заключенные. Два санитара осторожно (не так, как когда-то на допрос к Этлину!) вывели под руки Петра Августовича в генеральской фуражке, шинели, ставшей непомерно широкой, в брюках с лампасами.

Гельвих взглянул на стоявших кучками людей. Поднес руку к козырьку. В ответ грянули аплодисменты, раздались возгласы:

– Счастливого пути, генерал!

– До свидания, товарищ!

Гельвих закивал головой. Расцеловался с доктором Григорьевым.

– Вот и наступило полное выздоровление! – сказал Сергей Федорович.

Поддерживаемый десятком рук, генерал взгромоздился на сиденье. Кулинич взял лошадь под уздцы.

– Но-о, пошла!

Длинноногий майор вел лошадь, как на параде. Я широко шагал сбоку брички. У ворот вахты обнял Петра Августовича. Гельвих потянулся к моему уху и, подмигнув, тихо сказал:

– А вторая-то тетрадка с формулами у меня».

Спустя пять лет после реабилитации, в 1958 г., генерал-майор П. А. Гельвих скончался в Ленинграде, похоронен в Москве.

Кто же он такой – Петр Августович Гельвих? Почему так необычно отреагировал на сообщение об освобождении?

Мотивы его поведения стали понятными после изучения материалов дела (судебное производство Военной коллегии, архивный № 0044/52).

Родился в Витебске в 1873 году. Из дворянской семьи. Всегда считал себя русским, хотя по документам значился немцем, а родители по происхождению были шведами. Свободно владел французским, немецким и польским языками. Окончил с отличием Киевское юнкерское училище и Михайловскую артиллерийскую академию. Революцию Гельвих встретил в звании полковника. В Красной армии стал генерал-майором артиллерии, начальником кафедры стрельбы Артиллерийской академии. Член арткомитета Главного артиллерийского управления. Доктор технических наук. Непререкаемый авторитет в своем деле – вопросах артиллерийской стрельбы. За выдающиеся научные достижения в 1941 г. стал лауреатом Сталинской премии I степени. В 1942-м награжден орденом Ленина. А в 1944-м Гельвих был арестован. 27 января сотрудники Главного управления контрразведки МГБ СССР нагрянули с обыском в его квартиру. Произвели арест как немецкого шпиона. И тоже были удивлены, с каким спокойствием и невозмутимостью отнесся Петр Августович к аресту. Не выразил недоумения, не заявил, что это чудовищная ошибка. Не спросил даже у контрразведчиков о причинах ареста. И не потому, что разменял к тому времени уже восьмой десяток.

Дело в том, что аресты сопровождали Гельвиха всю его жизнь, стали для него привычным делом. Этот был уже четвертым.

В 1919 г. Петрочека задержала его в качестве заложника. В 1930-м Особый отдел Ленинградского военного округа – по подозрению в участии в антисоветской офицерской организации. В 1938-м управление НКВД по Ленинградской области – по подозрению в шпионаже.

Обвинения ни разу не подтвердились. Каждый раз Гельвиха вскоре после задержания выпускали из заточения. Он был уверен, что разберутся и на этот раз.

Но ждать пришлось более восьми лет.

Генерал артиллерии на допросах ни разу не дрогнул. Вину не признал, не изменил показаний, никого не оговорил. Он и в застенке продолжал заниматься научной деятельностью. Следователь обзывал его шпионом, а он продолжал работать над совершенствованием артиллерийских систем. Единственным его желанием в последние годы было передать свой труд из тюрьмы в надежные руки.

И заметим – все время, пока ученый находился в заключении, курсанты военных училищ продолжали осваивать артиллерийское дело по его учебникам.

Восемь лет понадобилось следователям для подготовки обвинительного заключения по делу Гельвиха. Генерал написал за это время солидный научный труд, а работники МГБ смогли «выродить» всего две страницы машинописного текста, не выдерживающие никакой критики (обвинительное заключение составлено помощником начальника отделения следственного отдела 3-го Главного управления МГБ подполковником Митрофановым и утверждено 12 февраля 1952 г. заместителем министра госбезопасности генерал-лейтенантом Цанавой). Помимо упоминания о неоднократных прежних арестах, Гельвиху вменили в вину, что он, «являясь офицером царской армии, враждебно отнесся к установлению Советской власти и имел намерение эмигрировать… в 1923 году установил шпионскую связь с агентами германской разведки и занимался сбором секретной информации о Вооруженных силах СССР… являлся членом антисоветской организации в Артиллерийской академии». Очевидная даже для следователя Митрофанова шаткость всех этих доводов и отсутствие каких-либо доказательств шпионской деятельности Гельвиха заставили его добавить в заключение еще один эпизод: профессор якобы высказывал в камере пораженческие взгляды и восхвалял фашистскую Германию, что квалифицировалось как антисоветская агитация и пропаганда.

Изобличали Гельвиха его сокамерники – генералы Буриченков, Богданов и Зыбин. Их вынудили дать показания, что Петр Августович заявлял об отсутствии демократии в Советском Союзе, о снабжении промышленными товарами только узкого круга лиц, отсталости страны в техническом отношении, невысокой грамотности наших офицеров в сравнении с немецкими… Генерал Буриченков вспомнил, кроме того, что Гельвих, по его собственным словам, печатал свои статьи в немецких журналах.