Похождения проклятых - Александр Трапезников

— Ныне познах, яко спасе Господь Христа Своего, услышит Его с Небесе Святаго Своего, в силах спасение десницы Его… Велия слава его спасением Твоим, славу и велелепие возложиши на него… С ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое… Живый в помощи Вышняго, Возсядет Он на Престоле Славы. А брат Его царственный — сей есть тот, о котором открыто Пророку Даниилу: И восстанет в то время Михаил, князь великий, стоящий за сынов народа твоего… Свершатся надежды русские. На Софии, в Царьграде, воссияет Крест Православный, дымом фимиама и молитв наполнится Святая Русь и процветет, аки крин небесный…

Монах, на которого падали закатные лучи кроваво-красного солнца, еще долго говорил-голосил, а в глазах его горел пророческий огонь неземной, нездешной силы.

Взгляд императора Павла был устремлен вдаль, туда, где над верхушками деревьев висела свинцовая пелена, пока далекая, но страшно и неумолимо надвигающаяся, сквозь которую просматривалось и открывалось грядущее, как в Книге судеб…

Глава девятая

Часа через два я вышел из квартиры. Намерения мои насчет Хабаровска и супружеского счастья с китаянской мадам Баттерфляй изменились. Теперь я решил никуда не ехать, это было бы действительно бессмысленно. Не столько даже из-за очкарика с улыбкой и стоящих за ним структур, сколько из-за самого себя. Ведь убежать от человека по имени Александр Анатольевич Тризников мне было бы куда труднее. Я много передумал за то время, пока находился в квартире. И понял, что мне в любом случае надо быть рядом с Алексеем. Потому что это как громоотвод, когда идет гроза. А там видно будет.

Едва я очутился на улице, как попал под проливной дождь. Жесткие и колючие струи воды хлестали меня наотмашь, будто небесной плетью. А потом действительно разразилась самая настоящая гроза: с гулким артиллерийским громом и сверкающим фейерверком молний. То ли уже салют, то ли еще последнее решающее сражение. Война никогда не затихает, а победы и поражения неизменно меняются местами. Мира в мире нет и не будет, от начала веков. Меня постоянно раздражала эта глупая бабья фраза: Лишь бы не было войны. Так могут говорить лишь трусы, подлецы, придурки, которые готовы всегда бросить оружие и сдать. Неужели эти слепцы не видят, что творится вокруг? Нет, дамы и господа, именно и непременно война, священная и ежечасная, жестокая и беспощадная, потому что иначе нельзя. Иначе — близкая энтропия и апостасия, танатос — смерть, гибель и конец всему. Всему человеческому роду. Собирайтесь-ка на войну, последние люди, против апостатов и энтропиек, как сказал бы мой друг Алексей. Друг? Невольно я подумал о нем именно так. Что ж, лучше иметь в друзьях его, чем Олега Олеговича.

Я поднял воротник куртки и поспешил к автобусной остановке. К груди прижимал кастрюлю с геранью. Решил перебазировать ее в общежитие колледжа. Здесь на нее оказывают слишком негативное влияние. Вредят нормальному фитопроцессу, особенно всякие ублюдки в очках. Вообще-то, может быть, это и не герань вовсе, а девятисил или тысячелистник, я плохо разбираюсь в лекарственных растениях. Но вот нравится мне называть ее геранью и кому какое до этого дело? Называй как хочешь, главное, это сейчас единственное мне близкое существо. А поскольку растения Господь сотворил прежде, чем человека, — то даже старшая моя сестра.

Когда я пересекал перекресток, рядом со мной неожиданно, взвизгнув тормозами, остановился джип. Из него выскочили двое в черных масках с прорезями для глаз. Они схватили меня, как куль с песком, и втолкнули в машину. Вместе с геранью, которую я не выпускал из рук. На переднем сиденье находились еще двое. Шофер и какой-то крупный лось с бритым затылком. Джип тотчас набрал скорость и понесся по улицам. Я даже не успел ничего сообразить, пребывая в некой прострации. Только-только отошел от очкарика с его молодцами, а тут… Маски-шоу и бритые затылки. Весело. Хоть плачь.

— Ну, ты, козел, понял теперь, что попал круче некуда? — не оборачиваясь, спросил лосяра.

Поскольку я не спешил с ответом, то с обеих сторон получил по два удара по ребрам. Кулаки у этих ребят были как у тех — с пудовую гирю.

— Понял, — выдавил я из себя, поскольку у меня перехватило дыхание и потемнело в глазах. Им бы с Олегом Олеговичем работать. А может, они и переходят из одной конторы в другую, меняются кадрами.

— Знаешь, зачем тебя взяли?

— Догадываюсь.

— Молодец, — похвалил мужик с переднего сиденья. Он наконец-то повернул голову. Рыло у него было чуть-чуть повыразительней, чем у племенного хряка восточносибирской породы. А нос расплющен и перебит.

— Где шлюшка твоя, Машка? — задал он очередной вопрос. — И вторая девка?

— А я отку…

Закончить фразу мне не пришлось. Пока меня дубасили мои соседи, лось-хряк продолжал говорить:

— Ты зря пургу гонишь, базар-то фильтруй, а то ласты вмиг склеишь. Мы сейчас в лес заедем, к дубу тебя пришпилим да костерок запалим, под копытами. А хочешь, как Саида, в землю по самое горло зароем и башкой твоей станем пеналь бить?

Далось им всем закапывать меня живьем в землю, как Святогора, — подумал я, хотя сознание мое уже совсем помутилось и голоса доносились издалека, словно за сто метров. И все вокруг виделось размытым и грязным, как через давно не мытое оконное стекло. Но этот спереди, по крайней мере, говорил на более-менее понятном языке, а обрабатывающие меня кувалды изъяснялись почти исключительно на ненормативной лексике.

— Толян, пи-пи-пи, — сказал один из них. — Этот…пи-пи-пи, кажись… пи-пи-пи, отключился… пи-пи-пи. Пи-пи.

А я и в самом деле на короткое время потерял сознание. Не знаю, сколько прошло минут, но когда мне плеснули водкой в лицо, я очнулся. Джип продолжал куда-то мчаться. Теперь, кажется, по окружной дороге.

— Паленая водка-то, — сказал я, слизнув с разбитых губ сивуху.

— А ты думал, мы на тебя Путинку потратим? — хохотнул Толян. — Ну ты, чмо, даешь! Нарочно для таких целей и держим. Вот сщас вольем в тебя литра два этой бормоты, прежде чем строгать станем, ты еще не так запоешь.

— А нельзя ли по-трезвому? — спросил я. — Без строганины.

— Можно, — охотно отозвался бригадир. — Так где Машка с Ольгой?

— Но я действительно не знаю. Потому что…

Очнулся я вновь через несколько километров. Джип продолжал ехать, но уже медленнее. Наверное, выбирали место для стоянки. Для костерка. Это была уже какая-то проселочная дорога.

— Последний раз спрашиваю, — произнес Толян. — Где эти блошки?

— Помолиться-то хоть перед смертью дадите? — спросил я.

— Дадим, дурилка картонная, — ответил он. — А мог бы жить. Сам свою судьбу выбрал.

— Вы ведь тоже не вечны. Авось, встретимся еще, на Страшном суде. Тогда поймете, что зря душу загубили.

Я ожидал худшего, но на этот раз, как ни странно, меня бить больше не стали.

— Толян… пи-пи-пи… а он…пи-пи… кажись… пи-пи-пи… не врет… пи.

— Сам вижу, — откликнулся бригадир. — Ладно. Тогда вот что. Даю тебе, брателло, последний шанс. Сердце у меня доброе. А ты мужик, видно, неплохой. Другой бы давно дубака дал. Один тут весь салон облевал, пока мы его довезли до опушки. Поэтому сделаешь то, что я тебе скажу. Не выполнишь — кишки выпущу и тебе же скормлю. Усек главную идею?

— Усек, — кивнул я. — Я куриный супчик с потрохами не очень-то как-то…

— Правильно. Вот и позвонишь мне, когда появится на твоем горизонте Маша Треплева. Или Ухтомская. Или обе вместе.

Он протянул мне свою карточку. И добавил:

— И вообще, будешь теперь работать на меня. Я интеллигентов уважаю. А то все эти… пи-пи-пи-пи-пи-пи-пи-пи… А теперь выбросите его вон, пока я не передумал.

И меня действительно вышвырнули из машины, даже не снижая скорости. Следом полетели кастрюля с геранью и мой посох. Я некоторое время полежал на земле, провожая джип взглядом. Потом, покряхтывая, поднялся. Вытащил из кармана две визитные карточки с телефонными номерами. На одной из них было отпечатано: Олег Олегович Тамбовский. Куратор выставок. На другой еще похлеще: Анатолий Кемеровский. Академик Всероссийской академии изящной словесности. Больше никакой лишней информации. Достаточно ясно и лаконично. Куратор и академик. Почти из одного творческого цеха. Почему бы не написать пониже: Лауреаты Государственной, Ленинской, Сталинской и Нобелевской премий?

Я подобрал кастрюлю с геранью и оперся на посох. Итак, одному из них нужен Алексей, другому — Маша. То есть святые мощи и драгоценный крест. Насколько я могу понять. А я — посередине, меж двух огней. Или уже в огне? И куда мне теперь идти? Но размышлял я не слишком долго. Путь мой лежал в Москву.

Россия странница на земле. Странная и непонятная для чужих народов. Другие государства сидят по своим домам и боятся носа высунуть, а она ходит, опирается на посох православия. Ее поскорее стараются проводить взглядом, лишь бы исчезла с глаз, не тревожила давно омертвевшую душу. На Западе богатство и комфорт, техника и прогресс, уют и спокойствие, а в России всегда смута, раскол, смятение, раздоры и междоусобицы, голод и мор, нищета и анархия, много чего, что несет в своей котомке эта несчастная странница. Но нет той непомерной гордыни, что в европах и америках, нет ослепляющего зла и глубокого, уже постхристианского уныния, нет еще того вселенского блуда и содомии, от которых пал Вавилон и падет Запад. Нет у них там страха Божия, да и Бога-то самого там давно нет. Они знают это и боятся еще пуще. Перестройка придет и к ним, из России, ответным бумерангом. Вот тогда-то и откроются там невиданные ужасы, подлинное людоедство, от которого померкнет все, что с их помощью натворили в России сами же русские иуды. Они хотят мира и безопасности? Получайте. По словам апостола Павла, обращенным им к фессалоникийцам: Когда будут говорить: мир и безопасность, тогда внезапно постигнет их пагуба, подобно как мука родами постигает имеющую во чреве, и не избегнут!.. Мы же, будучи сынами дня, да трезвимся, облекшись в броню веры и любви и в шлем надежды спасения, потому что Бог определил нас не на гнев, но к получению спасения чрез Господа нашего Иисуса Христа, умершего за нас, чтобы мы, бодрствуем ли, или спим, жили вместе с Ним.