Мыслить как Толстой и Витгенштейн. Искусство, эмоции и выражение - Генри Пикфорд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как недавно показала Р. Лейс, поворот к аффекту как «правой», так и «левой» ориентации включает в себя убежденность, что «аффект независим от означивания и значения»:
Хотя на первый взгляд работы [ «правых»] Томкинса, или Экмана, или Дамасио могут показаться чересчур редукционистскими, чтобы соответствовать задачам [левых] культурологов, которые обязаны своим пониманием аффекта идеям Делёза, на самом деле взгляды обеих групп прекрасно согласуются между собой. Согласуются они в том, что касается предполагаемого отрыва системы следствий, с одной стороны, от интенций, смысла или познания – с другой. Для новых теоретиков аффекта, как и для представителей нейронауки, у которых они много и разнообразно заимствуют, невзирая на все различия в философской подготовке, подходе и ориентации, аффект является вопросом автономных реакций, которые, как считается, происходят ниже порога сознания и познания и коренятся в теле. Новых теоретиков аффекта и представителей нейронауки объединяет приверженность идее о разрыве, существующем между аффектами субъекта и его познанием или оценкой аффективной ситуации или объекта, так что познание или мышление «запаздывает» для того, чтобы причины, убеждения, намерения и значения играли в действиях и поведении ту роль, которая обычно им отводится. В результате получается, что действия и поведение определяются аффективными диспозициями, которые не зависят от сознания и не контролируются разумом [Leys 2011: 443][210].
Как состояния мозга / тела взаимодействуют с традиционно психическими событиями, процессами и состояниями, такими как убеждения, желания, решения и т. д., которые имеют интенциональное отношение к объектам или ситуациям? В качестве примера мы можем рассмотреть работу А. Дамасио об аффекте, учитывая, что авторы недавних исследований о толстовском трактате «Что такое искусство?» берут на вооружение его теорию и, соответственно, предлагают «аффективистскую» интерпретацию эстетической теории Толстого[211]. Согласно Дамасио, для поддержания гомеостатической саморегуляции живого организма мозг генерирует «карты» телесных состояний, и эти карты, в свою очередь, порождают когнитивную деятельность более высокого уровня, такую как убеждения и желания. Так, например, уровень ферментов и гормонов в пищеварительной системе запускает карту «голода», которая генерирует ощущение голода, желание есть и стратегическую убежденность в необходимости получить пищу. Кроме того, Дамасио считает, что, если в некоторых случаях соматическое «картографирование» биологически фиксировано, в других оно довольно гибко, так что определенные состояния тела могут вызывать обусловленные или усвоенные отображения, которые, подобно «реакциям кишечника», представляют собой импульсы за или против данного поведения.
«Короче говоря, соматические маркеры – это особый случай чувств, порожденных вторичными эмоциями, – пишет Дамасио. – Эти эмоции и чувства были посредством обучения связаны с предсказанными будущими результатами определенных сценариев. Когда соматический маркер сопоставляется с конкретным будущим результатом, сочетание действует как тревожный звонок. Если же сопоставляется положительный соматический маркер, он становится путеводным маяком побуждения»[212]. Таким образом, соматические маркеры каузально усиливают либо ослабляют определенные поведенческие диспозиции и, следовательно, «направляют» действие. В качестве предисловия к своей интерпретации толстовского «заражения» литературовед Д. Робинсон вкратце излагает теорию следующим образом: в результате повторяющихся случаев такой гомеостатической реакции мы «строим саморегулирующийся режим вокруг соматически вызванных импульсов, вокруг “соматических маркеров”, которые посредством чувств направляют накопленные (усвоенные, обусловленные) поведенческие паттерны, в управляемые мысли и действия» [Robinson 2008: xiii-xiv]. В этом и есть суть соматической теории человеческого поведения, разрабатываемой Дамасио: усвоенные или обусловленные телесные сигналы направляют мышление и действия[213].
Это общее положение о том, что субличностные телесные состояния впоследствии «картографически» наносятся на эмоции и сознательные мысли и желания, Дамасио иллюстрирует рассказом о пациентке, которая при электростимуляции определенной части ее мозга неконтролируемо смеялась:
Смех был совершенно неподдельным, так что наблюдатели даже называли его заразительным. Он возникал абсолютно на пустом месте – пациентке не показывали и не рассказывали ничего смешного, и у нее самой не возникало никаких мыслей, которые могли бы вызвать смех. Но смех все же был – беспричинный, но самый настоящий. Примечательно <…> что вслед за смехом, несмотря на его немотивированную природу, у пациентки наступало «ощущение веселости или смешливости». Столь же интересно, что причину смеха пациентка приписывала тому объекту, на котором концентрировалась во время стимуляции. Например, если ей показывали фотографию лошади, она говорила: «Какая смешная лошадь!» Иногда эмоционально достаточным стимулом оказывались сами исследователи, и она делала вывод: «Это вы, ребята, такие смешные… столпились тут вокруг…» [Damasio 2003: 75][214].
На основе таких экспериментов Дамасио делает вывод, что «связанные с эмоциями мысли появлялись только после начала [телесной] эмоции» [Damasio 2003:69][215]. Таким образом, Дамасио придерживается чувственной теории эмоций Джеймса – Ланге.
Далее Дамасио выдвигает гипотезу, что мозг может симулировать свои телесные карты с помощью механизма, который он называет «телесной петлей мнимого действия»: «зеркальные нейроны» отражают поведение, которое один человек видит у другого, и тем самым запускают функцию картографирования тела, так что эмоции и сознательные ментальные состояния, связанные с этим поведением, запускаются сами собой [Damasio 2003: 115; Rizolatti, Craighero 2004: 169–192].
Отражаемое поведение может быть увидено, услышано или вычитано – в любом случае эмпатическая реакция протекает на телесном уровне человека, имитирующего другого и впоследствии сознательно улавливающего связанные с этим эмоции, мысли и желания. Д. Робинсон называет это «соматическим миметизмом» и применяет идеи Дамасио к Толстому, чтобы прийти к собственной, робинсоновской интерпретации «заразительности» искусства:
Теория заражения Толстого – объективистская, квазисциентистская и основана на предположении, что чувство, живущее, подобно болезни, в некоем теле, каким-то образом перепрыгивает через разделяющее их пространство к другому телу, внедряется в него и заражает своего нового хозяина. Теория эмпатии Дамасио – конструктивистская, она основана на предположении, что активной стороной в сделке является новый хозяин, что мы постоянно творчески и миметически обращаемся к внешнему миру, где ищем стимулы, которые потом преобразуем во что-то внутренне значимое.
На самом деле не важно, где мы находим эти стимулы: в романах, стихах или пьесах, в критических произведениях, в устных рассказах, в сопровождаемой выразительным «языком тела» речи наших друзей, в узоре гобелена или сервировке стола, в шуме автомобилей на городской улице, в раскачивании деревьев или раскатах грома – при надобности мы конструктивно, конститутивно преобразуем все это в наш собственный соматический материал. Соматическая теория размывает еще одну границу – между устным и письменным словом: очевидно, что мы способны их различать, но только путем наложения более аналитического слоя понимания на наши соматические
