Мыслить как Толстой и Витгенштейн. Искусство, эмоции и выражение - Генри Пикфорд

Таким образом, в понимании Робинсона Толстой – ранний предшественник теории аффектов, предвосхитивший идеи Джеймса. Хотя теория аффектов, возможно, и совпадает с точкой зрения Толстого на эмоциональное воздействие искусства, это не делает ее верной, поскольку существует обширная убедительная критика теории аффектов и ее нейробиологической основы, которая, в свою очередь, ставит под сомнение верность интерпретации эстетической теории Толстого в этом ключе.

4. Для настоящего исследования самый важный момент критики теорий, подобных теории Дамасио, состоит в том, что они смешивают каузальные и нормативные отношения – то, что Витгенштейн назвал «взаимопересечением картин» в применении к нормативности значения как «идеально стабильной машине», как мы видели в главе 5. Надежного каузального отношения недостаточно для значения или интенциональности, а в особенности для нормативности, поскольку значение как интенциональность – это нормативное отношение. Эта ошибка была выявлена С. Крипке в его критике каузально-диспозиционных теорий значения, и ее явно допускает Дамасио, когда приписывает нормативные психологические предикаты (мышление, принятие решений, выбор, руководство) каузальным механизмам[217].

На сегодняшний день наиболее тщательно разработанную философскую защиту теории эмоций Джеймса – Ланге, или органической теории, предоставляет Дж. Принц: он выдвигает теорию «эмоций как телесной оценки», которая берет за отправную точку утверждение Джеймса – Ланге о том, что эмоции – это ощущения или восприятия телесных (или соматических) изменений[218].

«Народная психология» (когда речь идет об эмоциях) предполагает, что эмоции – это не просто каузально обусловленные соматические реакции на окружающую среду, но что они, помимо этого, обладают значением и поддаются рациональной оценке с точки зрения правильности или уместности: мой страх перед обычной мышью необоснован или неуместен, и, имея основания считать мышь безвредной, я должен воздержаться от проявления своей эмоциональной реакции. Если я злюсь на коллегу за предполагаемое оскорбление, я должен, если спросят, предъявить причину – то есть оправдание или обоснование – моего гнева. Мои эмоциональные реакции по большей части имеют причину, а не просто каузальны. Принц пытается приспособить к своей теории этот аспект эмоций – их осмысленность, интенциональность и нормативность, – опираясь на современные концепции ментальной репрезентации, которые утверждают, что ментальное состояние способно к репрезентации в силу его причинной связи с миром. Согласно информационной семантике (Ф. Дрецке), психосемантике (Дж. Фодор) и биосемантике (Р. Милликен) тот или иной тип ментального состояния или ментального эпизода с большой достоверностью бывает вызван положением дел, и если способность впадать в эти ментальные состояния возникла потому, что они достоверно вызываются именно таким образом, то можно сделать вывод, что данное ментальное состояние или эпизод представляют или указывают на это положение дел. Эти разнообразные натуралистические теории претендуют на сведение интенциональности и нормативности ментальных состояний к помологическим или телеологическим каузальным отношениям. Опираясь на эти концепции репрезентации, Принц утверждает, что если конкретное соматическое восприятие достоверно возникает при определенных обстоятельствах и именно для этой цели было усвоено или развито, то данное восприятие репрезентирует эту ситуацию или связано с ней. Так, например, столкнувшись с опасностью, человеческое тело претерпевает определенные сосудистые, мышечные, циркуляторные и дыхательные изменения, которые возникают, чтобы подготовить его к установке «бей, беги или замри». Вслед за Дамасио Принц утверждает, что человеческое сознание способно на уровне восприятия распознавать этот паттерн изменений и использовать его, чтобы принять решение о дальнейших действиях. Таким образом, восприятие паттерна соматических изменений является репрезентацией опасности, говорит об опасности. Вслед за Р. Лазарусом Принц называет эти важнейшие грозящие благополучию взаимоотношения организма и среды, такие как опасность, утрата, обида и т. д., «основными реляционными темами». Тогда согласно теории «эмоций как телесной оценки» основные реляционные темы репрезентируются восприятием паттернов соматических изменений. «Чувственная» теория Джеймса – Ланге реабилитирована, потому что, исходя из каузальных теорий репрезентации, можно показать, что каузально вызванные соматические реакции связаны с основными реляционными темами. Интенциональность эмоций спасена, и не надо прибегать к обоснованиям и понятиям, о которых говорят когнитивистские теории эмоций.

Но было показано, что каждая из каузальных теорий репрезентации, к которым обращается Принц, либо предполагает интенциональность и нормативность, либо не способна правильно разграничить семантические отношения. Например, произнесение слова «корова» правдоподобно указывает (достоверным образом каузально соизмеряется) на присутствие коровы, но оно также указывает на присутствие лошади в темную ночь, или на пластиковый предмет, отпечатанный на 3D-принтере, или на галлюцинацию, где фигурирует корова, или на проекцию изображения коровы на сетчатку глаза, – таким образом, если мы сочтем каузальное указание эквивалентным значению, то «корова» будет означать потенциально бесконечную дизъюнкцию каузальных источников слова «корова» или, на уровне мышления, понятия «корова»[219]. Более того, приравнивание достоверной каузальной ковариации к значению распространяет значение за пределы устоявшихся практик: присутствие коровы достоверно каузально соотносится с присутствием мух, но коровы не означают мух, и наоборот[220]. Приспособленные для этой цели семантические теории либо не в состоянии адекватно объяснить нормативность значения из-за того, что использование выражения или понятия может быть неправильным или необоснованным, либо эти теории имплицитно опираются на те самые семантические понятия, которые они предположительно стремятся объяснить[221]. Дж. Дей, критикуя теорию Принца, указывает, что, как говорит последний, воспринимаемые ощущения телесных изменений «репрезентируют» или «несут информацию» – то есть несут интенциональное отношение – о мире, но это всего лишь фигура речи, так как чувства связаны только с их непосредственной причиной, какой бы она ни была. Иллюстрируя свою точку зрения, Дей приводит в пример страх перед возможным нападением:

Ничто в этом отношении репрезентации, однако, не подразумевает, что эти ощущения [страха] направлены на какой-либо объект, реальный или воображаемый. Ничто в отношении не подразумевает, что эти ощущения ориентируют вас на угрозу, с которой вы сталкиваетесь. В частности, пусть даже нападающий на вас грабитель является объектом, о котором ощущения несут информацию в том смысле, в котором понимает «информацию» теория восприятия, ничто в отношении не подразумевает, что ощущения направлены именно на него. Ибо то, что они несут информацию о нем, просто означает, что он, будучи опасным, служит достоверной причиной этих ощущений, а то, что он служит достоверной причиной ощущений, ничего не говорит о чувствах, направленных на него или испытываемых по отношению к нему. Очевидно, что ничего не изменится, если информация, которую они несут об объекте, ошибочна, если, например, вы приняли курьера с мобильным телефоном в руке за грабителя с ножом. В данном случае у нас ровно столько же оснований считать, что ощущения направлены на их причину или испытываются по отношению к ней, чем в случае, если информация верна. В