Чао, Италия! - Матвей Ганапольский

Короче говоря, перед нами сильные, храбрые и, главное, невозмутимые солдаты.

– Да уж, невозмутимые, – ухмыльнулся я. – Мой Саша стал перед одним из них и стал корчить рожицы. Тот не реагировал. Тогда Саша стал кидать в него жвачку, и одна в него попала. Тут-то Саша и получил по полной!..

– От кого? – удивился Алексей. – От гвардейца?! Этого не может быть!..

– От какого гвардейца, – я снисходительно махнул рукой. – Он Сашу месяц догонять будет. От меня он получил. Только жвачку со лба гвардейца снять не удалось – много людей вокруг стояло. Хорошо, что еще Сашу с папой не познакомили!.. Но давай не будем говорить о Саше и его поведении, это слишком тяжелая тема для меня… Кстати, послушай, я тут, в Италии, часто вижу, как на большегрузных автомобилях сзади нарисован портрет какого-то священника. А дома в телевизоре я обнаружил телеканал с его логотипом. Потом я стал узнавать его фотографии, которые были выставлены в витринах магазинов. С его портретами даже ездят велосипедисты. А потом я узнал, что этого человека зовут падре Пио, что у него всю жизнь были стигматы и что вокруг него в Италии существует неофициальный культ. Это так?

– Теперь уже официальный культ. Папа Войтыла провозгласил падре Пио из Петральчины святым. Так что, теперь это один из подвижников Римско-католической церкви, причем современный святой. Кроме того, это народный святой. И важно понять, что он наш современник, потому что большинство из сотен святых жили в далеком прошлом.

Кроме того, у него есть ореол мученика, потому что римские иерархи относились к нему с большим подозрением. Они считали его шарлатаном, у него в келье устанавливали подслушивающие устройства, чтобы узнать, как он творит чудеса. А он их действительно творил – угадывал какие-то вещи, слышал голоса, мог, как утверждают, одновременно находиться в разных местах и даже в разных временах, предсказывал судьбы.

Поэтому за ним следили. И, скажем честно, папский престол ревновал к его славе.

Падре Пио – самый популярный святой именно потому, что он был простым монахом, обыкновенным приходским священником, который не имел ни должностей, ни санов. Но, его святым почитали еще при жизни.

У него действительно были стигматы, и он носил автомобильные перчатки с отрезанными пальцами, чтобы не было видно кровавых ран, но можно было что-то делать руками – листать книги, рисовать, мастерить.

– Ты знаешь, – вспомнил я, – у меня есть одна поучительная история, практически анекдот.

В одном городе, прямо в центре, стоит огромный памятник. Вокруг него разбиты великолепные клумбы, бьют фонтаны и гуляют люди.

И вот к этому великолепному памятнику подходит папа с маленьким сыном и сын спрашивает: «Папа, а кто это?» Папа пожимает плечами и отвечает: «Не знаю, сынок…»

Смотри, сколько было пап, а кто «народный святой»! Люди помнят падре Пио, помнят Войтылу. Помнят тех, кто сам страдал и сострадал другим.

– Да, вот Гоголь любил посещать Ватикан, он говорил, что «здесь на целую версту ближе к Богу».

Букалов встал. Я понял, что разговор утомил его и на сегодня достаточно.

Мы прошли до выхода из виллы.

– Еще два слова, – внезапно сказал Алексей.

Я остановился.

– Знаешь, какое было самое большое разочарование в жизни Иоанна Павла II? – спросил он. – Он так и не сумел попасть в Россию, а хотел…

Я наблюдал за тем, как он несколько раз пытался организовать свой приезд, хотел лично привезти в Москву икону Казанской Божьей Матери, но ему не дали. Потому что с точки зрения традиций ортодоксального православия папа поляк – это еще хуже, чем папа камерунец.

Вспомни «Тараса Бульбу», для примера.

Хотя, я думаю, что сейчас вообще многое изменится в отношениях между Ватиканом и Русской православной церковью, хотя бы потому, что новый патриарх Кирилл хорошо знает папу Рацингера – они знакомы и состоят в переписке с давних времен, еще когда епископ Кирилл был проректором духовной Академии в Ленинграде, а кардинал Рацингер был ректором католического университета в Регенсбурге.

Они уважают друг друга. Кирилл написал предисловия к нескольким переводам богословских трудов Рацингера на русский язык, и там говорит о нем как о выдающемся богослове современности. И это не слова вежливости. Я думаю, что на основе такого уважения, у этих отношений есть будущее. Главное, отделять в Ватикане саму веру от аппарата государства…

– Буду стараться отделять… – заверил я Букалова.

Он рассмеялся и протянул руку для прощания.

– Спокойной ночи.

– До завтра! – со значением ответил я.

Часть пятая

Русская Италия

Да здравствуют аферисты!

У меня есть приятельница Регина, которую я когда-то, в дремучие советские времена, провожал в эмиграцию. Она сама из Одессы, а в этом благословенном городе юмора и шуток весь юмор заканчивался, как только узнавали, что твои родители подали документы на выезд.

Потом начинали шутить, но шутки получались жутковатыми.

Например, Регине, которая была на тот момент ученицей восьмого класса, устроили собрание школьников и преподавателей в актовом зале на фоне большого портрета Ленина. Ее посадили на стул посередине сцены, а директриса, нервно отпив из графина пару глотков воды, произнесла монолог про то, как нехорошо поступает школьница восьмого класса, когда отказывается бросить своих родителей и соглашается ехать с ними в империалистическую Америку.

Потом выступала завуч, которая рассказала о неблагодарности девочки, которую вскормила и вспоила Родина, о чем эта девочка злостно забыла.

– Жвачка, кока-кола и джинсы ей дороже Родины! – патетично воскликнула завуч.

При этих словах зал оживился. Все школьники были несказанно удивлены. Они никогда не видели Регину в джинсах. Никто не помнил, чтобы она выдувала из жвачки пузыри.

А что касается кока-колы, то она продавалась только в магазине «Березка». Там моряки, совершавшие зарубежные рейсы, за бонны, которые им выдавали вместо реальных долларов, могли купить себе, например, телевизор «Панасоник» и, краснея, тащить его от дверей магазина до машины, под завистливые взгляды земляков.

Но в «Березку» нельзя было зайти просто так – на входе стоял дежурный, ибо советская власть считала, что совершенные формы «Панасоника» или холодильника «Розенлев» могут смутить «нетвердый ум» гражданина страны Советов настолько, что дело может закончиться разочарованием в идеалах коммунизма.

Так что, представить себе Регину, пьющую кока-колу, было решительно невозможно.

– Я предлагаю исключить ученицу Бельман из школы! – предложила завуч, перекрывая шум зала. – И пусть дальше ее учит новая родина – Израиль!..

Шум в зале снова усилился, так как никто не понял, куда же именно едет Регина – в Америку или Израиль.

Но, так или иначе, куда бы Регина ни поехала, зал был счастлив, ибо она вырывалась из душного города серых платьев в блеклый цветочек и полусырых макарон с котлетой из хлеба в местной школьной столовой.

Вырваться из серости – это была общая мечта не только школьников, но и их родителей, не говоря уже о завуче, чей сын уехал в Израиль три года назад, из-за чего завуч чуть не вылетела с работы. И, чтобы остаться, вынуждена была написать удивительную бумагу, в которой отказывалась от своего сына и осуждала американский империализм и израильский сионизм.

И теперь раз в неделю она тайно ехала на трамвае на другой конец города в дальний телефонный переговорный пункт, чтобы, дождавшись звонка от сына, сказать ему, как она его любит и уточнить, когда именно он вышлет ей приглашение на постоянное место жительство в царство сионизма.

– Голосуем за исключение, – рявкнула завуч, глядя на Регину ненавистным взглядом, подтвердив тем самым, что Ильф с Петровым, а также Катаев с Бабелем в Одессе уже давно не живут.

Школьники единодушно проголосовали «за», а потом пошли вместе с Региной в кино на комедию «Фантомас разбушевался» с уморительным Луи де Фюнесом…

Типичный урок советской шизофрении, когда говоришь одно, делаешь другое, а мечтаешь о третьем, был окончен. В советские времена к подобной шизофрении детей готовили с детства.

Регина уже почти тридцать лет живет в Америке и работает в большой инвестиционной компании. Она встает в пять утра, потому что до ее работы больше часа дороги, хотя она едет на великолепной машине по прекрасному хайвею.

Домой она возвращается поздно, иногда до трех ночи просиживая у компьютера, переругиваясь с коллегами из Индии и Китая, которые должны были еще вчера сделать часть работы по программированию, но ничего не сделали. А в любой выходной ей может раздастся телефонный звонок, и она опять умчится в офис.

Конечно, Регина жалуется на усталость и все это время ожидает, что утром на столе обнаружит скромный конверт, в котором ей, без объяснения причин, сообщают, что с завтрашнего дня она уволена, хотя и с выплатой всех социальных компенсаций – в Америке подобные увольнения обычная практика. Но даже сейчас она с ужасом вспоминает унизительное школьное собрание и то, как она сидела на стуле посередине сцены.