Дверь в сказочный ад - Андрей Попов

Поверь мне!!».

Я отложил перо в сторону и пробежался глазами по своим строчкам: писец из меня никчемный, каллиграф — тем более. Пьяные строчки с корявыми юродствующими буквами, похожие на древние руны, как бы кривлялись перед взором и, как всегда, не отражали того, что я на самом деле хотел сказать. Они передразнивали мои мысли, а не высказывали их. Наверняка Том, прочитав письмо, смачно зевнет и заложит его в самый дальний угол.

Не прочитал… И не зевнул…

Оно, в связи с сумбуром последующих событий, так и не было отправлено. Да и ничего бы это не изменило. Абсолютно.

Я погрузился в нежное кресло, закрыл глаза и долго слушал, как маятник часов пересчитывает капля за каплей стекающее в бездну время. Мой знакомый поэт, творивший под псевдонимом Пессимиста, писал по этому поводу:

«На стрелки часов направляю я взглядПорою в раздумьи беспечном.Одна за другою минуты спешатНаполнить бездонную Вечность…».

Маятник стучал все тише и тише, гасимый туманом вязкой дремоты…

Глава пятая

Где-то в начале шестого появился доктор. Его представили как мистер Лоуренс. Войдя в мой рабочий кабинет, он принес с собою всем хорошо знакомый аптечный запах, и воздух вокруг наполнился приятным благоуханием этого специфического фимиама, что воскуряется в одной из немногих религий, от которых есть хоть какой-то толк — медицине. Внешний вид моего гостя вряд ли кого заинтересует, но я все же уделю ему несколько строк. Он был очень высокого роста, в неброской простой одежде из серых тонов, как и полагалось всем докторам — в очках, делающих выражение лица намного серьезней, чем оно было на самом деле. Их серебряная оправа то и дело поблескивала в комнатных лучах. По глубоким многочисленным морщинам на лице можно было предположить, что его личное прошлое вписывается в лет шестьдесят, не меньше.

Лоуренс несколько небрежно представился и с моего позволения уселся в кресло напротив. Я был одним из тех, кто составлял бесконечную череду его пациентов. Поэтому ожидать к себе какого-то особого отношения можно было лишь за особую плату. С этим, слава богу, проблем пока нет.

– Мистер Айрлэнд, возможно, я прибыл не так скоро, как вы ожидали, но сами понимаете: путь в ваше захолустье не близок, — разговаривая со мной, он в то же время смотрел куда-то в сторону, вероятно, разглядывая эти глупые рисунки на гобеленах.

– Вам сказали, чем я предположительно болен?

– Нет, абсолютно никто ничего не говорил.

– Помрачением рассудка.

Он поднял брови и глянул на меня тем взором, которым всякий врач смотрит на больных — прохладным, слегка озабоченным, с мимикой липового сочувствия. Да впрочем, и озабоченность, как правило, вызвана не столько недугами пациента, сколько проблемами собственного профессионализма и желанием не потерять репутацию в глазах окружающих. Мы докторов изучили, наверное, не хуже, чем они нас.

– Постойте, постойте, мистер Айрлэнд… не надо все так усложнять. Давайте, расскажите по порядку, что с вами произошло.

Ну что? Выкладывать все как есть? Как священнику на исповеди? А если нет, то какой смысл вообще было его вызывать? Но вот вопрос: как сделать из бредовых мистификаций правдоподобную историю о своей болезни? Чтобы она звучала, если не убедительно, то хотя бы умилительно, и смогла пробудить в этом эскулапе чувство сострадания.

Не впадая в риторические излишества, я выложил все, что знал: про легенду замка о старом чулане, почитаемую местными жителями как религию, про портреты зверей и про мои ночные «приключения», с ними связанные. Короче, вывернул душу наизнанку. Но из души, как из желудка, вылезло одно тошнотное месиво. Рассказывая все это, я все время пристально следил за выражением лица доктора Лоуренса и пытался почувствовать то, что чувствует сейчас он. Лицо его, впрочем, ни разу так и не изменилось, словно затвердело от старости. Иногда казалось, что он меня вообще не слушает. Во всяком случае, внимая моей откровенной ахинеи, он ни разу не перебил и не задал ни одного наводящего вопроса. В завершении я произнес:

– Если вы хотите взглянуть на портреты, они к вашим услугам висят в гостиной.

– Спасибо, я их уже видел, — доктор задумчиво посмотрел на меня, вероятно, подбирая более мягкие выражения для своего жесткого диагноза. Потом он вздохнул, и этот вздох был единственным проявлением хоть каких-то чувств. Наконец спросил: — У вас были когда-нибудь травмы головы, сильные ушибы, стрессовые переживания? Я имею в виду раньше, до того, как началась эта история.

Как логичен и как закономерен был этот вопрос! Фактически приговор о моем помешательстве.

– Нет, док, ничего из перечисленного вами не случалось.

– А вы точно уверены, что не ложились спать, и что ночные кошмары не являются обыкновенным сном?

– Абсолютно!

– Разрешите, я вас посмотрю.

И он занялся привычными медицинскими процедурами: пощупал пульс, смерил давление, потом долго смотрел мне в глаза, водя перед ними какой-то дурацкой палочкой. Затем заставил меня раздеться и принялся давить на нервные узлы в разных участках тела, постоянно спрашивая меня, что я при этом чувствую.

– А что по этому поводу говорят другие обитатели замка, ваши слуги?

– Они утверждают, что ночами все спокойно. Думают, у меня простые галлюцинации.

– Мне необходимо переговорить с вашим дворецким. Только наедине.

Я не возражал и позвонил в колокольчик. Оставшись на некоторое время в привычном для себя одиночестве, я разочарованно вздохнул и подумал: как все глупо. Все и вся. Надо было посылать за священником, а не за доктором. Кстати, по церковному обряду меня уже три раза следовало отпеть. Три раза я умирал, и три раза волею свихнувшегося Провидения случалось чудо: это оказывалась какая-то ошибочная, не запланированная на сегодня смерть, и я продолжал жить.

Визит доктора действительно оказался практически бессмысленным. Он рекомендовал мне больше прогулок на свежем воздухе (я бы, конечно, сам до этого не догадался!), дал какие-то психотропные препараты, которые с тем же успехом можно было взять у миссис Хофрайт. Затем вежливо откланялся и исчез, оставив после себя легкий дымок воспоминаний.

Мрак, разъедающий душу, сгущался тем более, чем ближе становился вечер — тень надвигающейся ночи. Часа два я мерил шагами свой кабинет и все думал, думал, думал… Ну хорошо, допустим, я действительно нарушил заклятие того колдуна (даже не хочется упоминать его имени) и теперь заслуженно (соглашусь даже с этим) терплю наказание. Но разве то, что мне довелось пережить, еще мало для искупления вины? Да и вообще, может ли быть виною простое любопытство? Потом я достал из шкатулки завещание графа Рэвиля и перечитал еще раз: