Проклятие палача - Виктор Вальд

– Это они забирают передачи родственников на берегу, – нахмурился мужчина в синих одеждах.

– Это их главный промысел. Многие из них не венецианцы, и им не приходится надеяться на помощь друзей и родни. На этом острове до черной чумы была стоянка кораблей. Так что они считают этот клочок проклятой земли своей территорией. Когда был жив отец Артензио, все было по-другому, но и тогда старикам и женщинам жилось не сладко. А теперь и вовсе жизни нет. Из-за них стражники не пристают к берегу. С ними уже нельзя передать весточку родным и друзьям. Поэтому многие из них уже похоронили в своей душе и в сердце несчастных узников проклятого острова Лазаретто. И мне уже более двух недель не было передач. Хотя я уверен, что мой старший сын все еще прячется в самой Венеции и готов мне помочь. Как бы я хотел передать для него записку через благородных друзей.

– Пиши, – твердо сказал Гудо.

Глаза всех присутствующих с надеждой устремились на этого мужчину. Только в глазах Аделы кроме надежды была тревога, граничащая со страхом.

А еще… А еще Адела долго не ложилась спать. Наверное, женщина, к которой судьба была воистину немилосердной, радовалась тому счастью, что она и ее дети сыты. Что у них есть крыша над головой и старые матрасы, которые все же не холодная земля. Что есть несколько кусков тряпья и огромный, такой знакомый, синий плащ. А в них прижавшись, можно плотно укутаться. И тогда, впервые за множество дней можно спокойно проспать до самого утра, а не подниматься по нескольку раз, чтобы согреться ходьбой и бегом. А еще тому, что рядом с детьми спал огромный и сильный мужчина, от которого исходило тепло и уверенность в завтрашнем дне.

А еще… Этот мужчина не пожелает за свой хлеб и теплый плащ ее истерзанное тело. В этом она была уверенна, и за это бесконечно благодарила этой ночью необычного человека, которого ей послал Господь за перенесенные муки и страдания. Как и отца Артензио, разумно предложившего переодеть Грету в мальчишку.

Если бы только знала Адела, как долго этой ночью не спал сам Гудо. Он молился и благодарил Господа.

После полудня Гудо обратился к старику:

– Я иду на берег. Пусть мои дорогие девочки не покидают твое жилище.

Он оторвал от стены огромную и удобную жердину. Описал ею несколько кругов в воздухе и удовлетворенно кивнул головой.

– Безумец, – со вдохом произнес благородный Энрико Пальмери. – Их не менее двух десятков. Они тебя…

Увидев нахмуренный взгляд огромного мужчины в синих одеждах, он запнулся и умолк.

– Я вернусь. Все будет хорошо.

Уже в спину уходящему Гудо, Адела с тревогой и участием сказала:

– Возьми свой плащ.

– Укутайтесь в него поплотнее. Мне не придется долго мерзнуть.

Он вернулся через два часа. На камзоле в нескольких местах виднелись порезы и пятна своей и чужой крови. Его руки и лицо так же были в крови.

Гудо положил у входа свое грозное оружие и улыбнулся:

– Адела, это башмаки и накидка для Греты. Немного хлеба и кружок колбасы. Это благодарность тех, кто сегодня получил причитающуюся им одежду и пищу. А ты старик, будь добр, выполни мою просьбу. Ступай в лекарню и скажи, чтобы тебе дали воды и побольше бинтов. Тьеполо со своими людьми все видел. Не откажет. А когда принесешь, мы подкрепим свои силы и пойдем с Гретой на берег.

– На берег? – с тревогой воскликнула Адела, прижимая к груди столь необходимые для дочери башмаки.

– Надо будет помочь морякам. А Грете будет полезно узнать, как вправлять вывихи, складывать кости, сшивать и перевязывать раны.

– О, Господи… – только и выдавил удивленный Энрико Пальмери.

Гудо отвернулся, увидев слезы на щеках Аделы. Хотя это были счастливые слезы, вызванные тем, что башмаки пришлись дочери по ноге. Башмаки матери Грета отказывалась носить, боясь того, что босоногая Адела заболеет и погубит себя и младенца.

– Весла поднять! На рулях смотреть! Весла крепить! Обед раздать!

Для всех гребцов галеры это были самые ожидаемые и радостные приказы капитана. В след за ними раздались команды подкомитов и резкий свист их бронзовых свистков. Умолкли, наконец, опротивевшие на все оставшиеся годы флейта и барабан. Послышались торопливые шлепки босых ног несущихся по куршеи мальчишек-разносчиков. Палубные матросы, беззлобно ругаясь, полезли на мачты проверять крепление парусов. Послышались громкие голоса и даже смех.

Гребцы были рады возможности отдохнуть и хотя бы на короткое время успокоить свои вечно подсасывающие желудки. Радовался и Гудо. За множество дней он привык очень медленно и тщательно жевать маленькие комочки каши, запивая их водой. Он уже чувствовал, что рана в животе хорошо затянулась, но все еще не беспокоил кишечник грубой пищей. Поэтому сухари и кусочек солонины Гудо отдавал своим соседям. Те, в первые дни, удивлялись и даже отвергали подарки людоеда. Потом решили принимать эту пищу, как извинение за побои, а еще как компенсацию того, что им приходилось делить банку и весло с чудовищем в синей одежде.

Весельчак даже решил, сообщив шепотом:

– Потом, на острове его распотрошим.

И Ральф, размачивая в воде кусок сухаря, согласно кивнул головой.

Пять дней Гудо в полсилы работал на весле. Затем он убедился, что его раны на теле, а в особенности внутри него, в кишечнике, отлично зажили и зарубцевались. Теперь он греб во всю мощь своего сильного тела, давая возможность отдохнуть своим несостоявшимся убийцам. Те, в свою очередь, не поворачивая голов к соседу, принимали усилия на себя, если тот на некоторое время отдыхал, просто держась за весло.

Как бы ни было неприятным присутствие чудовища рядом с ними, но Весельчак и Ральф вскоре смирились с этим и даже не обиделись, когда вчера чудовище в синих одеждах само сжевало свой сухарь. Ведь оно честно заслужило эту радость моряка своим напряженным трудом.

Сегодня Гудо отдал свой каменистый хлеб соседям, а сам впервые после ранения съел несколько горстей отварных бобов.

Съел и укутал голову своим огромным плащом.

Ведь Гудо не хотел, чтобы его соседи и гребцы с ближайших банок видели улыбку на изуродованных губах. А не улыбнуться он не мог. Ведь он каждый раз улыбался, когда вспоминал тот день на острове Лазаретто.

…Это был солнечный день. На удивление безветренный, удививший даже чаек, которые многоголосно криком обсуждали эту диковинку на западном краю острова. Этот день еще нельзя было назвать весенним, но было настолько тепло, что несчастные узники Лазаретто сбросили с себя часть тряпья.

– Сегодня мы сварим бобы, – просто сказал Гудо.

Просто, обыденно, как будто это было и в правду просто и обыденно.

Из проема двери высунул голову благородный Энрико Пальмери. Высунул, покачал седой бородой и втянул ее обратно. А сидящие у стены хижины Адела и дети оторвали лица от ласкового солнца и улыбнулись Гудо, как доброму волшебнику из детских сказок.