Сумерки волков - Ольга Погодина-Кузьмина

— Юся, вот скажи мне, почему в наших министерствах сидят клинические идиоты? Откуда их берут?

— Это те, кого не взяли в бизнес, — хохотнул Владлен.

— Без шуток, с людьми невозможно разговаривать, они не работают, они «решальщики». Почему этой страной вечно правят подонки, алкоголики и трусы?

Юрий Минаевич широко улыбался редко поставленными, но крепкими и очень белыми зубами:

— Ты, Глебушка, еще молодой, не видел жизни. Вот поехал бы в Вашингтон или в Брюссель, на тамошних подонков посмотрел. Слыхал, один американский сенатор до смерти забил свою собаку?

Владлен присвистнул:

— Вот оно, торжество либерализма. Мало им гей-браков!

— Чушь какая! — возмутился Румянцев. — Какая еще собака? При чем тут либерализм?

Владлен и Юрий Минаевич виртуозно изобразили недоумение.

— Как чушь? Я сам читал, в «Файненшиал таймс»!

— Такого не прощают, — прищелкнул языком Василевский. — Лучше бы он разбомбил пару сирийских городов или финансировал террористов ИГИЛ. А еще лучше — поставлял боеголовки на Украину. Всем бы это понравилось. А с собакой… Он политический труп.

Глеб покривился и отошел от них, сопровождаемый бодрым хохотом. Максим повернул голову.

По красной ковровой дорожке двигалась процессия во главе с Владимиром Львовичем. Его сопровождали помощники, советники, охрана. Отец был в составе свиты. Он поглядывал из-под бровей, на ходу пожимал руки, сверкал алмазной булавкой в галстуке. Максим не сразу понял, что молодой мужчина рядом с отцом — это Игорь. Видимо, чтобы казаться солиднее, парень надел тяжеловатые очки в английском стиле, но все равно выглядел слишком заметным среди блеклых деловитых помощников. Высокий, стройный, в узком костюме, он шел чуть позади отца, шаг в шаг повторяя его движения. Оруженосец при полковнике.

Максим не говорил об этом и никак не показывал, но его отношение к личной жизни отца изменилось за последние месяцы. Причиной был не столько Игорь и все с ним связанное, сколько отвлеченные вопросы, которые Максим начал задавать сам себе. Почему биологическая связь детей и родителей, братьев и сестер считается священной без дополнительных условий, а близость, не скрепленная кровными узами, требует одобрения общества? И отчего нередко случайный, часто бездетный союз мужчины и женщины, который так же легко заключить, как и расторгнуть, по-прежнему овеян неким священным ореолом даже без необязательных религиозных обрядов? Почему право на гражданское партнерство с юридическими последствиями имеет только пара мужчина-женщина? И почему гомосексуализм уже тысячелетия остается все тем же пугалом традиционалистов? Ведь все прочие принципы морали совершенствовались вместе с развитием общества.

Отец с Игорем задержались возле компании долговязого биатлониста, процессия тестя проследовала в ложу. Марьяна переменилась в лице, она словно откусила лимон и еле сдерживалась, чтобы не выплюнуть кислую мякоть.

— Ну, как тебе московский бомонд? — поинтересовался у Максима Юрий Минаевич.

— Честно? Похоже на новую экранизацию «Крестного отца».

— Второе место, — Владлен цыкнул зубом. — По американским опросам «Крестный отец» вечно на втором месте. На первом раньше держался «Гражданин Кейн», а теперь «Тутси».

— Фильм про то, как лицемерная американская сучка испортила жизнь хорошему парню, никогда не получит у них первое место.

Подошла Кристина, взяла Максима под руку. Он понял причину ее тревоги. Дурочке казалось, что он со старшими мужчинами обсуждает высоченных, тощих, размалеванных шалав с едва прикрытыми грудями и задницами. Эта компания чьих-то жен или дочек остановилась неподалеку.

— Завидую твоему отцу, — крякнул Владлен. — В нашем возрасте люди остывают, а он только-только разгорелся.

— Как разгорелся? — поморгала глазами Кристина.

— Тебе, кнопка, знать не обязательно, — приобнял ее Владлен, потрепал по животу. — Когда счастливое событие?

— Не надо считать меня глупой, я все понимаю, — обиделась жена. — Я знаю, что Георгий Максимович живет со своим молодым человеком. Я просто раньше никогда его не видела. Но я считаю, что каждый имеет право на счастье.

— Мне тут внук объяснил, что такое страсть, — засмеялся Юрий Минаевич. — Это когда любят то, что ниже головы.

— А выше головы — это уже брачный венец! — хохотнул Василевский.

Их шутки заставляли Максима в очередной раз ощутить свою чужеродность этому типу крепких зубастых мужчин схожего темперамента. Ему одинаково неприятно было наблюдать и за сворой блюдолизов вокруг тестя, и за чванством чиновных нуворишей, нефтяных гельминтов, как называл их отец. Дети и внуки торгашей и шлюх сами женились на шлюхах, а лакействующие при власти журналисты отмывали от грязи их простыни и капиталы. Максим ощущал к ним нечто вроде сословной брезгливости.

В этом чувстве не было бахвальства, ради которого покупаются дутые титулы и фальшивые предки. В семье хранился альбом с пожухлыми фотокарточками, но имена нарядных дам и бравых офицеров канули в прошлое — прабабка по отцовской линии всю жизнь из страха скрывала свое дворянское происхождение. Аристократия ушла на дно истории вместе со шляпами и веерами, золотыми пуговицами мундиров, с оборотами речи и образом мыслей. Его, Максима, корни уходили в землю не так далеко. Он был наследником промышленной и военной элиты советских времен с ее служебными «Волгами», трехкомнатными дворцами и дачами на шести сотках. С ее чувством собственного достоинства и уважением к труду.

— А не надо рифмовать патриотизм с идиотизмом! — уже спорил с кем-то Василевский. Ему отвечали:

— Так нету другой рифмы!

Слушая Владлена, Максим мысленно соглашался с тем, что демократия в американском изводе — понятие исключительно лицемерное. Политическая власть не должна зависеть от денег спонсоров и беспринципности продажных журналистов. Власть должна опираться на право рода и крови, на ответственность за свою семью, свой полк, свой завод и свою страну. Не было хуже времен в истории, чем те, когда власть падала из рук сенаторов и всадников и катилась под ноги черни.

Он увидел отца рядом с Марьяной, тот коротко и хмуро отвечал на ее реплики; судя по всему, разговор был неприятен обоим. Игорь стоял у витрины с театральными костюмами, делая вид, что разглядывает шитье. Максим решил, что будет правильно подойти и поздороваться, подвел к нему Кристину:

— Вы, кажется, не знакомы? Это Игорь. Это моя жена.

У парня был колючий и настороженный взгляд, но когда Кристина протянула руку и улыбнулась, в его глазах мелькнуло что-то вроде благодарности. Отец подошел пружинящей походкой, вчетвером они направились к ложам. В оркестровой яме разыгрывались музыканты. Максим вспомнил, что собирался подумать о причинах вечного притяжения театра и власти. Эротика и сила, хрупкость и могущество. Он смотрел на тестя, который вошел в царскую ложу, опустился в кресло и тут же утомленно и брезгливо прикрыл глаза.