Княгиня Ольга. Истоки (СИ) - Отрадова Лада

* * * * *

Под покровом затянувших небо непроницаемых серых облаков к добротному двухэтажному дому с внушительным садом медленно приближается сгорбленная фигура, воплощение старости и мудрости. Одетая в потрёпанные одежды, она ковыляет к тяжёлым воротам и останавливается неподалёку от них, тяжело дыша почти беззубым ртом и опираясь на ветхий посох.

Помутневшими от прошедших лет голубыми глазами она заглядывает в щель: во дворе особняка никого нет, кроме одного человека. Не вьётся рядом с ним заботливая молодая мать, нет всегда озабоченного делами отца или пожилой няньки, а значит, наступил подходящий момент.

Незаметно и неслышно старуха с длинными и спутанными седыми волосами подбирается поближе, и её взгляд неожиданно останавливается на семилетнем малыше с копной каштановых кудрей, что носится на деревянной палке по лужайке перед ведущими в дом ступенями, представляя, что оседлал бравого скакуна.

Уголки рта женщины опускаются, потрескавшиеся губы дрожат, когда она поднимает узловатую морщинистую руку руку и неторопливо стучит в ворота. Раз — за смерти непокорившихся тогда мужчин. Два — за слёзы оставшихся без своих родителей детей. Три — за встретивших смерть рабами в тысяче вёрст отсюда её соплеменников.

— Малыш, — шепчет она скрипучим как старые половицы голосом. — Будь добр, позволь мне войти в обитель твоего отца. Старуха перепутала склянку, мне нужно только и всего исправить эту досадную ошибку.

Прискакав на своём воображаемом коне, любопытный мальчик с румяными щёчкам отпирает ворота и медленно открывает их. При виде безобразной старухи его глаза расширяются от удивления, но затем он, сжав губы, произносит:

— Нельзя никого впускать из чужих. Так сказал брат.

Женщина, наклоняясь к мальчонке, продолжает елейным голосом:

— О, моё дорогое дитя, жизнь твоего отца висит на волоске. Я перепутала его лекарство с другим, и мне нужно исправить свою ошибку, пока она не навредила ему ещё больше. Да и разве чужая я? Старая лекарша уже которую неделю хлопочет над твоим батюшкой.

Собеседник старухи хмурится, одновременно беспокоясь за своего отца и боясь нарушить наказ брата. Знахарка, заметив его сомнения, зарывается жёлтыми пальцами в рваный плащ и достаёт оттуда маленькую, красиво сделанную игрушку — деревянную лошадку с кудрявой гривой из умело вырезанных завитушек. Лицо малыша тотчас же засветилось от радости, и очарование конём вытесняет всякий намек на скептицизм.

— А теперь, мой дорогой, — продолжает она пропитанным медовой сладостью голосом. — Возьми этот чудесный подарок и играй с ним, пока я не закончу своё дело, ведь такому славному воину как ты положен достойный жеребец. Не волнуйся, беды твоего отца скоро рассеются, как утренний туман. Моё варево исцелит его так же непременно, как рассвет сменяет ночь.

Пока мальчик сжимает в своих пальчиках миниатюрную лошадку и с любопытством рассматривает её, знахарка проскальзывает мимо него внутрь деревянного терема. Старуха ступает по богато украшенным знакомым коридорам наверх по лестнице, и с каждым шагом морщинистые руки знахарки дрожат от нетерпения.

Дверь в покои со скрипом открывается, и сгорбив спину и шаря тусклыми глазами из угла в угол, карга наконец-то находит искомое и ползёт к стоящему на прикроватном столике хозяина этой светлицы пузатому стеклянному пузырьку.

— Кто народ свой не любит, того он и погубит, — почти неслышно шепчет травница то ли заговор, то ли просто произносит вслух собственные мысли. — Коли гости стали хозяевами, отведаешь ты моё варево.

Достав из потрёпанных одежд точно такую же склянку, она поменяла её со стоящим на столике идентичным пузырьком. Словно так и стояла она здесь раньше, словно никого и не было тут после того, как живущий в комнате муж со своей супругой покинули её после полудня.

Выполнив свою задачу, старая карга так же тихо, как и вошла, выскользнула из комнаты, не оставив после себя никаких следов своего присутствия, кроме игрушечной лошадки, с которой увлечённо играет сейчас распластавшийся на мягком ковре трав малыш.

Игрушечной лошадки, от которой всё ещё пахнет сыростью и прелой тиной.

* * * * *

Уже смеркалось.

Вепрь, невысокий и торопливый мужчина средних лет (и один из богатейших купцов во всём городе по совместительству), заканчивает семенить толстыми ногами в кожаных сапогах по пыльной дороге и наконец-то останавливается, всматриваясь в полумрак напротив. Узкий переулок, расположенный в стороне от полных злачных кабаков улиц, кажется, то самое место, где ему и назначили встречу.

Едва только он ступает в тень, как тишину вокруг нарушает далёкий кошачий крик. На мгновение мужчина пугается и коротко вскрикивает от страха, оглядываясь по сторонам в поисках источника беспокойства... и тут же чувствует на своём плече чью-то руку.

— Я уже заждался, но, надеюсь, не зря, — обращается к нему незнакомец, чьё лицо почти полностью скрыто капюшоном так, что виден лишь подбородок с редкими пушистыми волосками.

Купец тотчас же оборачивается и облегчённо вздыхает: собеседник оказывается ему знаком, а сама их встреча, несмотря на сомнения и опасения Вепря, всё же состоялась. Опасливо окинув взором пустой переулок, торговец кивает и улыбается так, что теперь его упитанное лицо блестит не только от пота, но и белоснежной улыбки — редкого среди мужчин его возраста явления.

— Принёс деньги? — косится он на закутанного в плащ немногословного товарища, и лицо его начинает сиять, когда последний достаёт из кармана небольшой мешочек, внутри которого что-то звенит. Торопливо схватив его, купец открывает мошну и чуть ли не принимается истекать слюной от жадности: он ожидал серебряные слитки, шкурки куниц или драгоценности, но никак не редкие арабские монеты.

— Дирхемы? Да у тебя губа не дура!

Кряхтя как старый боров, Вепрь садится прямо на холодную землю и принимается считать одну за другой серебряную монеты, боясь, что и тут его могут обмануть. Впрочем, сверяться с количеством предложенных ему богатств в обмен на товар или услугу было у него в крови с самого отрочества.

— Значит, подумаешь над моим предложением? Обещаю, что принесу столько же серебра после того, как смогу использовать твои склады, за которые не нужно платить пошлины! — чуть склоняется над ним принёсший взятку незнакомец. — По рукам?

— Угу, дай только досчитать моё новое богатство, — бурчит под нос Вепрь и, внимательно приблизив одну из монет к лицу, щурится и замечает на ней неровный край. — Это что, обреза...

Мгновенно занявший место за спиной купца незнакомец синхронным движением длани достаёт из кармана длинную и тонкую верёвку. Одной рукой в перчатке, подавляя возможный крик торгаша, он закрывает его рот, а второй накидывает на его скользкую шею свою удавку.

Шнурок моментально затягивается до предела, заставляя лицо Вепря стать ещё краснее и влажнее, как вдруг торговец, собравшись с силами, изворачивается и цепляется зубами в безымянный палец и мизинец нападавшего.

От неожиданности душитель теряет хватку на несколько мгновений и стискивает от боли челюсти, а вот его жертва, жадно сделав глоток воздуха, что было мочи кричит в окружающий полумрак переулка:

— Помогите! Убивают!

* * * * *

Ночь в таверне продолжала походить на шумное море, наполненное смехом, бурными разговорами и, конечно, волнами из пива, что захлестнули собой витязей с головой. Четверо мужчин, наконец, расплатившись с красавицей-работницей за более чем обильный ужин, с нетвердыми шагами и невнятными речами попрощались с ней и вышли за порог "Пьяной Овечки".

— Значит... — тычет пальцем в грудь великана Ари, чей разум затуманен опьяняющим напитком настолько, что он едва выговаривает слова и язык его заплетается. — Ты... из рода Гостомысла. Мне покоя не даёт только... одна мысль. Почему два Гостомысла?

Дружинник показывает собеседнику сразу два пальца и, не удержавшись на ватных ногах, чуть не падает, но оказывается подхвачен пришедшими на подмогу Бранимиром и Сверром. Последний закатывает глаза при виде перебравшего в очередной раз товарища и, сам пребывающий в приподнятом настроении от хмельного напитка, заявляет, многозначительно задирая подбородок: