Боги войны - Конн Иггульден

Светоний прокашлялся и заговорил:

— Подобный вопрос не следовало поднимать.

Цицерон немедленно встал, однако Светоний пригвоздил его взглядом.

— Слово дали мне, — напомнил он. — В любой военной кампании случаются отступления. Те, у кого есть хоть какой-то опыт, не станут мне возражать. Греческие легионы собрал Помпей. Он же вынудил Цезаря покинуть безопасный для него Рим и принять наши условия войны. Именно это и требовалось и получилось — благодаря Помпею. Кто еще догадался бы перенести военные действия в Грецию? А Помпей принял трудное решение от нашего имени. Его диктатура понадобилась, чтобы предотвратить опасность, против которой бессильны обычные законы. Диктатор выполнил все свои обязательства, и попытка лишить Помпея власти в теперешних условиях — настоящее безумие.

Светоний сделал паузу, сверля глазами сенаторов.

— Я не знаю другого полководца, способного побить Цезаря. И я знаю, что Помпей способен на это и даже на большее. Я проголосую за продление диктатуры. Другого достойного пути у нас нет.

Под шумное одобрение зала Светоний сел, и Помпей немного приободрился. У него скрутило живот, и, прежде чем встать, он помедлил, вытирая губы чистой салфеткой. Затем, не смея взглянуть на нее, сунул в складки тоги.

Цицерон тоже поднялся не сразу. Болезнь Помпея серьезнее, чем тот пытается показать. Если диктатор продолжит командовать, победа вполне может достаться Цезарю… а может, оно и к лучшему? Поставить командовать Лабиена… обе армии разобьют друг друга — какова тогда будет участь Рима? И в то же время, если Помпея отстранить, с Цезарем можно как-нибудь договориться. Мысли Цицерона беспорядочно метались. Главное, как убедить сенат? Нелегко выбрать верную стратегию. Многие требуют от Помпея беспощадной войны. В конце концов, именно для того они явились в Грецию. Слепцы, покачал Цицерон головой. Какая разница, что станется с Помпеем или Цезарем? Судьба Рима — вот о чем нужно заботиться.

Сенаторы заметили колебания Цицерона, и, спохватившись, сенатор быстро заговорил:

— Я забочусь лишь о благе Рима, разве не так, Помпей? От тебя ждали победы, но ты не смог даже сойтись с противником. Это не «отступления», как тут говорил Светоний. Ты казнил за измену больше римлян, чем убил у нас Цезарь. Наши воины совсем упали духом. К тому же, остановив Лабиена, ты упустил единственную возможность атаковать врага. — Оратор перевел дыхание, понимая, что идет по лезвию меча. — Сколько ты еще собираешься увиливать?

— Теперь понимаю! — сказал Помпей. Он сморщился и опустил взгляд.

Цицерон с надеждой ждал: сейчас Помпей выдаст свою боль — пошатнется или вскрикнет, и тогда для него все кончено.

Но Помпей медленно поднял голову и сверкнул глазами:

— Ты посмел намекнуть, что я боюсь? Вот что означают твои нападки! Да, я строю стену, я хочу защитить город, уже побывавший в руках у Цезаря. Да, я гонялся за ним по полям, а он ускользнул. — Сильная боль не дала Помпею продолжить, ему пришлось пережидать приступ.

— У тебя вдвое больше солдат, чем у него, а конницы — вчетверо, — прервал Цицерон. — В лучшие времена ты бы шутя разгромил его. И только твоя болезнь…

— Моя, как ты говоришь, болезнь — не более чем легкое желудочное недомогание, которое я почти вылечил молоком с мелом! — почти кричал Помпей. — Я не собираюсь здесь стоять и выслушивать твои дурацкие вопросы!

— Твое диктаторство… — опять начал Цицерон.

— Хватит! — заревел Помпей. — Хорошо! Если вам нужна война, вы получите войну! Я выступлю и стану воевать до конца. Вы довольны? Я разобью Цезаря и принесу вам его голову или умру. Даю вам слово. Продлите вы мою диктатуру или нет, мне безразлично. К тому времени я буду сражаться.

Большинство сенаторов зааплодировало, и Цицерон побледнел. Он никоим образом не намеревался задеть Помпея так сильно. Меньше всего сейчас нужно открытое противостояние.

— Ради блага римского народа… — начал он, но никто уже не слушал.

Сенаторы повставали с мест. Помпей, упиваясь победой, послал Цицерону последний уничтожающий взгляд, вышел из-за трибуны и направился вон. За ним последовали Светоний и еще несколько сенаторов. Цицерон медленно опустился на скамью, уставившись в пустоту.

Брут стоял, вытянув руки, и медленно, глубоко дышал. Полководец вымылся, побрился, натерся маслом и теперь сиял чистотой и здоровьем. Думая о предстоящей битве, Брут почти не замечал молчаливо суетящихся рабов. Они тем временем надели ему через голову тунику и расправили складки выреза. Доспехи висели тут же в палатке на столбе, и Брут придирчиво разглядывал их, проверяя, нет ли вмятин или царапин. Серебряный панцирь до сих пор не утратил своего великолепия. Серебро не такое твердое, как железо, зато в бою доспехи видно издалека. Юлий непременно их заметит, когда начнется сражение.

Брут по-прежнему не двигался, а рабы застегнули на нем широкий кожаный ремень, расправили складки туники. Прежде чем они продолжили, Брут пошевелил плечами, проверяя, удобно ли ему. Привычный безмолвный ритуал действовал успокаивающе.

Вся одежда была ношеной. И туника, и шерстяные штаны — часть его обмундирования еще со времен галльских походов. От многочисленных стирок краски вылиняли, ткань была мягкой — не сравнить с новыми, жесткими вещами. Рабы обмотали ему шею мягким платком, чтобы не натирал шлем. Брут покрутил головой — слишком туго, нужно ослабить.

Глядя в пространство, он задумался о предстоящей встрече с Цезарем.

После заседания сената Помпей наконец-то встряхнулся. Теперь, пока не покончено с врагом, отдыха не будет. Именно этого Брут и хотел с самого начала. Он знал, что его четыре когорты поставят на передний край. По спине пробежал холодок. Как долго он ни тренировал своих солдат, нелегко им придется, если они столкнутся с Десятым. Воинов Десятого Брут отлично помнил: такие скорее умрут, чем отступят. Это ветераны бесчисленных боев, а у греческих легионеров подобного опыта и в помине нет.

— Зато нас больше, — пробормотал он. Рабы замерли, вопросительно глядя на хозяина. — Продолжайте, — приказал Брут.

Один из рабов встал на колени, чтобы завязать ему сандалии. Брут расставил ноги пошире. Раб старательно обматывал ремешки вокруг лодыжек, натягивая поплотнее, так что они вдавливались в мягкие шерстяные носки. Затем Брут развел руки в стороны, и на него надели короткую кожаную юбку, защищавшую низ живота. Рабы повернулись за доспехами, и Брут почувствовал знакомое предвкушение битвы.

Потом на него нахлынули воспоминания — и сладкие и горькие — о той, что сделала ему доспехи. Александрия любила его и вложила эту любовь в свой труд. Красивый панцирь с рельефом мышц, а поверх рельефа — фигуры Марса и Юпитера, соединяющие руки под горловиной.

Перед тем как рабы застегнули пряжки, соединяющие нагрудник и заднюю часть, Брут набрал в грудь побольше воздуха. Так панцирь не будет жать. Он покрутил головой — ничто не мешает? Как всегда, надевая доспехи, Брут испытывал особое волнение. Рабы застегнули наплечные пластины, и Брут опять подвигался, проверяя, удобно ли. Отставил вперед левую ногу и, пока рабы прикрепляли серебряный наголенник,[4] опустил на голову шлем. Шлем тоже был произведением искусства и сверкал даже в полутемной палатке. Да, противник заметит его сразу.

Брут опустил забрало на лицо, проверяя, держит ли замок.

Когда в палатку вошел Сенека, Брут проверял узлы и застежки. Сенека хотел уйти, чтобы не мешать, но Брут улыбнулся ему:

— Ты готов?

— Да, только я по другому поводу. Из города пришел какой-то человек, хочет поговорить с тобой.

— Отошли его, — распорядился Брут. — Что бы там ни случилось — может подождать. На рассвете выступаем.

— Я и сам хотел, но он дал мне вот это. — И Сенека достал кольцо, которое Брут тут же узнал. Беря в руки золотой перстень-печатку, полководец слегка вздрогнул.

— Ты не знаешь, что это такое? — спросил он у Сенеки. Сенека покачал головой, и Брут потер пальцем изображение трех скрещенных стрел — эмблемы Мария. Перстень, казалось, раскалился в руке, и Брут благодарил богов, что Сенека ничего не понял. Если бы перстень попался на глаза Помпею или кому-то еще из старшего поколения, для Брута это означало бы смертный приговор.

— Приведи его сюда, — потребовал он, отпуская рабов. Сенека с любопытством поглядел на своего командира, однако ни о чем не спросил и, отсалютовав, вышел.

Брут мгновенно вспотел. Подумав, подошел к столу, где лежало оружие, и взял гладий, который выиграл на большом римском турнире. Меч был так же хорош, как и доспехи, отличной ковки, из лучшего в мире железа. Брут хотел вынуть его из ножен и проверить клинок, как проверял уже тысячи раз, но тут вошел Сенека, ведя за собой незнакомца.