Поколение победителей - Павел Дмитриев

Конечно, за такую дурость, как публикация своих статей за границей, пару-тройку лет дать однозначно не помешает. Как минимум, мозгов прибавится. При Сталине получили бы за свои художества 10-ку без права переписки, и на этом все закончилось.

Но попаданец в «записках» их упоминал как «родоначальников диссидентского движения, положивших начало…». Очень о них беспокоился, явно хотел защитить от преследования. Говорил, что судебный процесс будет иметь огромный резонанс среди интеллигенции, письмо в защиту соберет несколько тысяч подписей авторитетных людей[109]. Это ж какой все приняло размах в его истории, если про безвестных писак отдельный параграф в школьных учебниках 21-го века?

Нет, а каков Буковский? Неизвестный никому псих, оказывается, в конце нулевых баллотировался на пост президента России[110]! И получил первую, самую сложную известность опять же на этом злосчастном процессе! Да такую, что в 70-х его меняли на целого генерального секретаря компартии Чили! Даже частушка появилась, «поменяли хулигана на Луиса Корвалана» – по которой его и запомнил Петр.

Шелепин снял трубку вертушки, и набрал Председателя КГБ.

— Семичастный слушает…

— Привет, Володя! Не жарко тебе сегодня?

— О, здорово! — засмеялся, как обычно, как молодой комсомолец. — Не, мне охладители японские раньше чем в ЦК поставили. Мы же их проверяли, чтоб ничего шпионского не подсунули узкоглазые.

— Оказывается, все украдено до нас.

— Шурик, это же не наш метод[111]!

— Ладно, — Шелепин перешел на серьезный тон. — Говорят, у тебя все готово к аресту и осуждению Синявского и Даниэля?

— Так точно! Установили, что именно эти злодеи прячутся под псевдонимами Абрам Терц и Николай Аржак.

— Надежно установили?

— Третьего дня из Франции получили фотокопию правленой рукой Даниэля машинописной копии «Искупления» Аржака.

— Ух ты, серьезно поработали. А еще что?

— Ну… Так-то их сдали практически все: друзья, соседи, коллеги по работе и даже случайные знакомые. Что говорить, если на какой-то пьянке сам Синявский бегал с криком «я Абрам Терц». Так что в каждом деле лежит по пачке заявлений.

— Очень, очень хорошо, что ты так надежно подстраховался, — с нажимом заметил Шелепин. — Но боюсь, дело в итоге окажется не столь простым.

— Мы еще экспертизу провели, академик Виноградов подтверждает их авторство.

— М-да. Сам-то читал их статейки?

— Нет, это ты у нас ИЛФИ заканчивал, — засмеялся Семичастный. — Гигант мысли, отец русской демократии.

— По мне, это все скорее литературный авангардизм, а не антисоветчина. Интеллигентский вывих мозга при среднем литературном таланте.

— Ну ты даешь! Мы что, зря работали?

— Я против ареста, и ты прекрасно знаешь почему. — осторожно намекнул Шелепин.

— Догадываюсь, — задумался Семичастный. — И что сейчас делать?

— Уверен, что Суслов завтра на Президиуме все же продавит жесткое решение. — Прямо через трубку была видна искусственно грустная улыбка, и одновременно поднятый вверх большой палец сжатой в кулак правой руки.

— Точно?

— Ну… На девяносто процентов, хотя я, конечно, постараюсь… Боюсь, поднимется среди интеллигентов такая вонь, что пожалеем.

— Тут наше дело маленькое, — отрапортовал Семичастный. — Что вы на Президиуме решите, то мы и сделаем. Качественно и быстро.

— Эх, Володя, — Шелепин тяжело вздохнул. — У тебя самая правильная позиция в данном случае.

…При обсуждении записки Суслова на Президиуме никто против ареста и жесточайшего осуждения не возражал, пока слово не взял Александр Николаевич.

— Зачем нам устраивать из этих бумагомарателей мучеников? Может быть, по опыту китайских товарищей отправить их в деревню, на перевоспитание?

И не дожидаясь возражений продолжил.

— Синявского в Кемерово, к шахтерам, в творческое путешествие. Даниэля в Горловку. Или наоборот. Оформим им творческую командировку по заданию партии. Пусть напишут роман не хуже «Поднятой целины», если уверены в своем таланте. В этих городах нравы у людей простые, если наврут где писатели, их же рабочие в угле и похоронят. Поделом. А получится что-то дельное, так настоящий социалистический реализм и опубликовать можно[112].

— Неожиданное предложение, — первым, к удивлению присутствующих, прореагировал редко вмешивающийся в «интеллектуальные» вопросы Кириленко. — Боюсь, это будет воспринято как слабость партии в борьбе с наймитами международной буржуазии.

— Уступка капиталистическому окружению, — резко добавил Мазуров. — Уверен, передовая советская общественность их осудит вместе с партией.

— Товарищи, вспомните, как Сталин гибко и аккуратно решил с Шолоховым и Горьким! — возразил Шелепин. — Уж ему жесткости было не занимать.

Косыгин немного удивился, получив от Шелепина записочку «воздержись». Впрочем, просил – получи, усмехнулся про себя премьер.

— Саша, ты не прав. — Микоян искренне рубанул стол ребром ладони. — Эти антисоветчики просто трусливые сволочи, посадить парочку надолго, вся их братия засунет себе язык в ж… Ну, в общем сами знаете куда.

Присутствующие заулыбались, отлегло. «И чего тут было думать?», читалась на лицах присутствующих.

— Предложение Александра полная му… Нецелесообразно, — вежливый Суслов постарался обойтись без грубости. — Такая уступка двурушникам нанесет огромный вред делу построения коммунизма не только в СССР, но и во всем мире. Что о нас будут думать за границей, если там будут печатать выпады подобных отщепенцев?

— Михаил, под твою ответственность? — Шелепин уперся взглядом в толстые линзы очков под небрежно зачесанной клочьями вбок седой шевелюрой.

— В Новочеркасске все прошло как надо, не так ли? — огрызнулся Суслов. — Да ты и сам, помнится, выступал за крайне жесткие меры!

— Саша, ну зачем ты так? — Попытался сгладить ситуацию Брежнев. — Я разговаривал с секретарем союза писателей Фединым, он твердо меня заверил в поддержке со стороны ответственных авторов.

— Синявский не Шолохов! — припечатал Воронов. И тяжеловесно пошутил: — В сельском хозяйстве не разбирается.

Александр Николаевич устало и медленно провел ладонями по лицу и снова взял слово:

— Я думаю… Нет! Я совершенно уверен, что эти щелкоперы поднимут вой. В Москве интеллигенты на солдат не полезут. Будут стоять с плакатиками перед Мавзолеем. Письма открытые писать, подписи сердобольных академиков собирать. И рассказывать про ужасы ГУЛАГа зарубежным корреспондентам.

Его никто не перебивал.

— Безусловно, я соглашусь с мнением большинства. — Шелепин обвел присутствующих взглядом, и опять уперевшись в глаза Суслова, продолжил: — Михаил, эта ошибка пусть будет на твоей совести.

…Синявский был арестован 8-го сентября, Даниэль 12-го. Доказательства публикации статей фигурантов в зарубежных изданиях были исчерпывающими. Но ожидаемой общественной поддержки, к удивлению партаппаратчиков, получить не удалось. За недолгое десятилетие оттепели общество вышло из-под контроля. Обкатанное на процессе Пастернака в 1958 году формулировка «не читал, но осуждаю!» дала сбой.

Во-первых, количество «читавших», по крайней мере в столице, оказалось на удивление значительным. Во-вторых, антисоветский характер текстов был совсем неочевиден. В-третьих, для большинства было непонятно, почему автор не может распорядиться своим произведением как хочет.

Наоборот, многие увидели в процессе возврат к темным временам сталинизма. Слабая и разрозненная культурная оппозиция получила знамя и сплотилась. Развернулась широкая протестная компания. Письмо в защиту арестованных подписало более 800 человек. Более того, 5 декабря, в День Конституции, случился небывалый «митинг гласности» на Пушкинской площади. Его, конечно, мгновенно разогнали, но сам факт перевернул сознание многих.

Развитие ситуации, аккуратно разогреваемое «комсомольцами», поразило ЦК до состояния временного паралича. Суслов, у которого в ушах стояли слова Шелепина «под твою ответственность, Михаил», до последнего пытался представить все в позитивном ключе. Начал действовать он только после митинга, когда Александр Николаевич с ехидной усмешкой зачитал на Президиуме записку Семичастного с крайне неблагоприятными фактами.

Впрочем, лучше бы Суслов ничего не делал вообще. С его подачи в январе 66-го в «Известиях» появилась публикация со значащим названием «Перевертыши», в «Литературке» – «Наследники Смердякова». Эффект получился строго обратным, примерно как при тушении пожара керосином. По коридорам ЦК волнами покатились смешки и упреки.

Даже Комитет Госбезопасности решил отмежеваться от политики арестов. Правда, прошло это в весьма своеобразной форме, но все же…