Нашествие теней - Оливер Джонсон

— А посох? — спросил жрец.

— Его пока придется оставить здесь. Спрячь его вот сюда. — Остролицый открыл чулан рядом с печью, где хранились метлы, тряпки и тому подобное. Жрец сунул туда посох, и оба ушли влево, из поля зрения Маллианы.

Маллиана немного поразмышляла. Эти двое, конечно, преступники, и Червь хорошо заплатит за сведения о них. Она уже слышала от кого-то из гостей, что Голон, чародей князя Фарана, рыщет по городу в поисках человека, убившего верховного жреца Огня. Этот человек носит демонскую маску. Жрец, который явился сюда, несомненно, и есть убийца. Маллиане по всем статьям полагалось бы немедленно отправить гонца в храм Исса. Но Таласса должна увидеть его лицо в свою последнюю ночь — это даже хуже, чем вечные поползновения Фарана. Нет, гонец подождет, пока Таласса не обслужит своего последнего клиента в храме Сутис. Маллиана тихо скользнула обратно в потайной коридор.

Сереш открыл тяжелую кухонную дверь. Коридор был пуст: слуги, которые суетились здесь днем, теперь прислуживали гостям в зале. Сереш и Уртред пошли по устланному ковром коридору на жалобные звуки лютни, несущиеся из глубины дома.

Уртред, видя сквозь прорези новой маски статуи, стоящие вдоль стен, ощутил дрожь омерзения. Здесь открыто служили позывам плоти — позывам, которые он презирал. Он почувствовал отвращение и к себе, в который раз подумав, не лучше ли было бы сдаться жрецам Огня сразу после смерти Вараша. Без маски Манихея он казался себе голым — вся магическая сила, которую он недавно обрел, теперь вместе с маской скрылась у него под плащом.

Звуки музыки стали громче; играли медленную, благородную мелодию с многозначительными паузами после каждого такта. Уртред оказался на пороге зала футов пятидесяти в поперечнике, мягко освещенного цветными фонариками — они горели в стенных бра или свисали с галереи, опоясывающей зал. С галереи же падали волнами драпировки из бархата и атласа. По паркету с возвышением посредине были красиво расставлены диваны, покрытые цветными покрывалами. На них нежились мужчины, молодые и старые, которым прислуживали женщины в тончайших одеждах, не скрывавших изгибов их прекрасных тел — особенно много открывалось взору когда женщины, склонясь, разливали рубиновое вино из длинных кувшинов.

На низком пьедестале в конце зала стояла скульптура еще чувственнее тех, которые Уртред видел и коридоре. Под ней, скрестив ноги, сидел лысый старик и играл на лютне; его белесые глаза говорили о том, что он давно уже лишился зрения. Оно и к лучшему, ибо на центральном помосте перед ним танцевало около двадцати женщин, одетых, если это возможно, еще легче прислужниц. Они медленно и томно двигались в такт музыке. Легкие газовые ткани, окутывавшие их, почти ничего не оставляли воображению.

Уртреда, с первых дней жизни заточенного в Форгхольмском монастыре, красота танцовщиц ранила в самое сердце. Все они были прекрасны лицом и статью, и каждое их движение было неразрывно слито с музыкой, словно слепой музыкант играл на них, а не на струнах своей лютни. Они кружились со всей грацией и гибкостью, свойственной юности. Взор Уртреда следовал от безупречно вылепленных лодыжек, где поблескивали золотые браслеты, к играющим в танце икрам и к бедрам, мелькающим сквозь прорези топких платьев, розовым и тугим. И выше, к тому, что открывалось в складках одежд, столь новое и странное для него: к легким округлостям живота и заостренным грудям.

А лица! Точно целый словарь женской красоты открылся перед ним: вот приветливая смуглянка с полным чувственным ртом, всезнающе глядящая из-под черных ресниц; вот белокожие блондинки, точно выросшие на воле золотые лилии; вот две богатырши, повыше многих мужчин, неприступные в своих кожаных поножах и наручах — есть гости, которым это нравится. Все остальные, кроме них, тонки, как тростинки, колеблемые музыкой; разум Уртреда колебался вместе с ними, и голова шла кругом.

Как сквозь сон до него дошло, что Сереш тянет его за рукав к дивану и что-то ему шепчет. Обожженное лицо Уртреда под маской еще пуще побагровело, когда он осознал, что таращится на танцовщиц уже несколько мгновений. Глупец, сказал он себе, быстро же померкло твое пламя перед темной силой плоти. Сереш тем временем усаживал его на один из диванов, сам поместившись на соседнем. К ним подошла девушка в прозрачных храмовых одеждах. Сереш с небрежной улыбкой достал из кошелька горсть золотых дуркалов и бросил на серебряный поднос, подставленный ею. Девушка, склонившись, что-то шепнула ему на ухо, и кривая полуулыбка мелькнула на ястребином лице Сереша. Если он только делает вид, что ему приятно, подумал Уртред, то он недюжинный актер. Женщина перешла к Уртреду — он смотрел на нее, как во сне. С лукавой улыбкой она протянула ему поднос.

Уртред приказывал себе не поддаваться наваждению ее свежего круглого личика и смеющихся глаз, заставляя себя смотреть сквозь обманчивую плоть — на бьющееся сердце, на петли внутренностей, на череп. Но лицо так и лезло в глаза — вся суровая монастырская выучка сошла на нет. Девушка опять улыбнулась и игриво тряхнула подносом, звякнув монетами Сереша.

— Заплати, господин, чтобы твой червячок нашел себе уютную норку, — хихикнула она. Уртред внезапно вспомнил, что на нем маска Червя, вспомнил их план и торопливо полез в карман за золотом, которое дал ему Сереш. Перчатки мешали ему — он шумно швырнул монеты на поднос, не зная, много дал или мало. Но девушка, кажется, осталась довольна и ласково улыбнулась ему, прежде чем отойти. Другая женщина тем временем наполняла вином золотой кубок, протянутый Серешем. Потом она обернулась к Уртреду, но он покачал головой — он и без того уже был пьян зрелищем танцующих на помосте женщин. Притом для того, чтобы выпить, пришлось бы снять маску. Его взор, точно притянутый магнитом, опять обратился на танцовщиц. Он смотрел — и вот танцующие фигуры стали мало-помалу блекнуть, а все его внимание сосредоточилось на одной из них.

Поначалу он не замечал ее, как не замечают орхидею на пестреющей цветами клумбе, но теперь видел, что она особая, не такая, как все. Шлем золотисто-каштановых волос, благородно-бледное лицо, на котором немного не к месту пухлые, чуть надутые губы — развеять бы недовольство их владелицы долгим поцелуем, да поможет ему Огонь...

С дрогнувшим сердцем Уртред заметил, что и она смотрит на него — не прямо, но краем глаза, когда поворачивает голову в такт движениям танца. Должно быть, это та самая, о которой говорил Сереш. Уртреда пробрала дрожь волнения, смешанного со страхом. Потом он вспомнил предупреждение Сереша и свой сердитый ответ. Как могло случиться, что всего несколько минут спустя его сердце отвратилось от чистоты и обратилось к похоти — и это после суток, проведенных в пути, и безупречно целомудренной жизни? Он потряс головой, надеясь, что в ней прояснится. Быть может, это еще и не та женщина. Плотская страсть только осложнила бы и без того трудное положение.

Таласса танцевала только потому, что эти движения за семь лет прямо-таки въелись в нее, и теперь руки и ноги сами делали свое дело. Мыслями она была далеко. Она думала о полуночи и смерти, идущей рядом, и на сердце лежала свинцовая тяжесть.

Она видела Аланду, делающую ей знаки из темного угла, но была слишком удручена, чтобы вникнуть в. их смысл, и отвела глаза, боясь расплакаться. Слезы гостям храма Сутис ни к чему, за слезы тут не платят.

Сереш все-таки пришел: она увидела его, когда он входил в зал. Его почему-то сопровождал жрец Исса. Сереш должен был вывести ее, Аланду и Фуртала из храма, но разгоряченному воображению девушки представилось, что и он тоже стакнулся с Червем. Она окинула пристальным взглядом спутника Сереша. Он был в маске, как и все бывающие здесь жрецы. Однако он снимет ее, когда будет есть или пить. Тогда Таласса увидит его. Может, он присутствовал при том, чему она ежемесячно подвергалась в храме Исса? Чувствовалось, что он не сводит с нее глаз, и его маска назойливо напоминала ей о смерти.

В это время в зал вошла Маллиана. Судорога ненависти сжала грудь Талассы, и девушке пришлось напомнить себе, что надо быть покорной приказам верховной жрицы. Тогда Аланда, возможно, останется в живых. Маллиана направилась прямо к дивану, на котором сидел жрец в маске, точно все у них было обдумано заранее. Точно она знала что-то, чего не знала Таласса. Нужно же было так доверять Серешу все эти годы. Вон как свободно он чувствует себя в веселом доме — такой вполне способен продать своих друзей за хорошие деньги. Болтает с другим гостем, словно каждый вечер здесь бывает и в храме ему, как рыбе в воде. Маллиана уже подошла к незнакомцу, и Талассу одолело недоброе предчувствие, когда верховная жрица нагнулась, чтобы поговорить с ним.

Девушка не сводила с Уртреда глаз уже несколько минут, и его попеременно бросало то в жар, то в холод. Когда наконец кончится этот танец? И как подойти к ней тогда? Пока он боролся с этими мыслями, его посетило новое ощущение: что-то кольнуло его в затылок. Потом черный кот прыгнул на диван рядом с ним и потерся о его ноги. Уртред обернулся — прямо у него за спиной стояла женщина, успевшая, наверное, заметить, куда он смотрит. Уртред побагровел под маской — понимающий взгляд женщины говорил о том, что ей ведомы все его мысли с той минуты, как он вошел в зал. Пока она дарила его этим взглядом, Уртред успел рассмотреть ее: не полностью скрытые белилами морщины, большой рот, искривленный недобрым весельем, высоко взбитые черные волосы, густые брови, черное с пурпуром платье и серебряные амулеты, символы сана — знай смотрит прямо в глазные отверстия его маски своими всезнающими, подведенными углем глазами. Уртред инстинктивно понял, что это верховная жрица храма. Сереш обеспокоено смотрел на них через ее плечо.