Красношейка - Ю Несбё

— Контрабанда оружия, постоянный клиент, Принц, круги торговцев оружием. Но ведь их только четыре.

— Больше у меня нет.

— Почему я иду у тебя на поводу?

— Потому что любишь меня. Ладно, я побежал.

— Погоди. Расскажи мне о той женщине, которую…

— Эллен, надеюсь, от твоей интуиции будет больше толку в расследовании. Пока!

Харри набрал номер в Драммене, который нашел в справочнике.

— Мускен, — твердый голос.

— Эдвард Мускен?

— Да. С кем я разговариваю?

— Инспектор Холе, Служба безопасности полиции. У меня к вам несколько вопросов.

Харри вдруг подумал, что впервые представляется инспектором. Неприятное ощущение — как будто солгал.

— Это по поводу моего сына?

— Нет. Вас устроит, если я зайду к вам завтра в полдень, Мускен?

— Я пенсионер. К тому же одинокий. Навряд ли можно найти такой момент, который бы меня не устраивал, господин инспектор.

Харри позвонил Эвену Юлю и рассказал ему то новое, что он узнал.

Направляясь в столовую за йогуртом, Харри думал о том, что Эллен рассказала об убийстве Халлгрима Дале. Надо позвонить в КРИПОС и разузнать поподробнее, но только, похоже, ничего нового и важного он от них не услышит. Но все равно. Вероятность быть убитым в Норвегии, согласно статистике, — один к десяти тысячам. Когда выясняешь, что человека, которого ты ищешь, четыре месяца как убили, трудно поверить, что это совпадение. Есть ли связь между этим убийством и покупкой винтовки Мерклина? Было только девять утра, а у Харри уже болела голова. Хорошо бы Эллен разузнала что-нибудь о Принце. Хоть что-то, — чтобы было с чего начать.

Эпизод 45

Согн, 6 марта 2000 года

После работы Харри поехал в психиатрический интернат в Согне. Сестрёныш стояла в дверях своего дома и ждала его. Она пополнела за последний год, но говорила, что Хенрику, ее молодому человеку, который жил несколько поодаль, она нравится именно такой.

— Но Хенрик же совсем того.

Так она обычно объясняла все причуды Хенрика. Сама она — не «того». Для нее существовала какая-то еле уловимая, но вполне определенная разница. И Сестрёныш охотно рассказывала Харри, кто из ее соседей был совсем того, а кто-еще не совсем.

Она сообщила Харри о том, что Хенрик сказал за последнюю неделю (иногда он говорил весьма любопытные вещи), что они смотрели по телевизору, что ели, куда собираются на каникулы. Они любят загадывать на каникулы. В этот раз это были Гавайские острова. Харри представил себе Сестрёныша и Хенрика в пестрых рубашках-гавайках в аэропорту Гонолулу и не смог удержаться от улыбки.

Он спросил ее, говорила ли она с отцом. Она ответила, что тот заходил к ней два дня назад.

— Это хорошо, — сказал Харри.

— Думаю, что он уже забыл маму, — кивнула сестра. — Это хорошо.

Харри задумался. Тут постучался Хенрик и сказал, что через три минуты на втором канале начинается «Отель „Цезарь“». Харри надел пальто и пообещал, что скоро позвонит.

На перекрестке перед стадионом Уллевол транспорт, как всегда, едва полз. Харри слишком поздно понял, что ему придется поворачивать направо — впереди шли дорожные работы. Он размышлял о том, что ему сказала Констанция Хохнер. У Урии был посредник, очевидно, норвежец. Значит, был еще кто-то, кто знал, кто такой Урия. Харри уже попросил Линду поискать в секретном отделе архива человека с кличкой Принц, хотя ни секунды не сомневался, что она ничего не найдет. Харри чувствовал, что этот человек куда хитрее рядовых преступников. Если, как сказал Андреас Хохнер, Принц был его постоянным покупателем, значит, он сумел найти себе клиентуру незаметно для СБП и всех прочих. Такое требует терпения и осторожности, хитрости и дисциплинированности — Харри не знал ни одного бандита с такими качествами. Может, конечно, этот тип просто удачливый, раз его еще не поймали. Или его защищает высокое положение. Констанция Хохнер сказала, он хорошо говорит по-английски. Он может быть, к примеру, дипломатом — их пропускают через границу в обе стороны, не обыскивая на таможне.

Харри свернул со Слемдалсвейена и поехал по направлению к Холменколлену.

Может, попросить Мейрика на какое-то время перевести Эллен в СБП? Нет, ерунда. Кажется, Мейрик больше занят вычислением неонацистов и светской жизнью, чем охотой за призраками времен войны.

Харри уже подъезжал к ее дому, когда осознал наконец, куда, собственно, едет. Он остановил машину за деревьями. До ее дома оставалось еще метров пятьдесят-шестьдесят. На первом этаже горел свет.

— Идиот, — сказал он вслух и вздрогнул от звука собственного голоса. Захотелось повернуть обратно, но тут входная дверь открылась, и полоска света упала на ступени лестницы. Мысль о том, что она увидит и узнает его машину, на какое-то мгновение привела его в ужас. Он решил потихоньку съехать вниз по склону и уже включил заднюю передачу, но нажал на газ слишком слабо, и двигатель заглох. Послышались голоса. На лестнице показался высокий мужчина в длинном черном пальто. Он с кем-то разговаривал, но из-за двери его собеседника не было видно. Потом он наклонился внутрь, и Харри стало его не видно.

«Целуются, — думал он. — Я приехал на Холменколлен подсматривать, как женщина, с которой я разговаривал всего пятнадцать минут, целуется со своим любовником».

Потом дверь закрылась, мужчина сел в «ауди», выехал на дорогу и проехал мимо Харри.

На обратном пути Харри думал, как бы себя наказать. Нужно придумать что-нибудь суровое, чтобы впредь было неповадно. Сеанс аэробики в «CATC».

Эпизод 46

Драммен, 7 марта 2000 года

Харри никогда не понимал, почему именно Драммену всегда так достается от острословов. Конечно, это не самый красивый город, но чем он хуже других разросшихся норвежских поселков? Харри хотел было остановиться у «Биржи» выпить чашечку кофе, но, посмотрев на часы, подумал, что не успеет.

Эдвард Мускен жил в красном деревянном доме с видом на ипподром. Перед гаражом стоял старенький минивэн «мерседес». Сам Мускен ждал у входа. Он долго изучал удостоверение Харри и наконец произнес:

— Вы шестьдесят пятого года? А выглядите старше, Холе.

— Плохая наследственность.

— Сочувствую.

— Да ладно. Зато я ходил на взрослые фильмы, когда мне было четырнадцать.

По лицу Эдварда Мускена нельзя было определить, понял он шутку или нет. Жестом он пригласил Харри в дом.

— Вы живете один? — спросил Харри на пути в гостиную. Квартира оказалась чистенькой и опрятной, но аккуратно-безликой, каким может быть только жилье мужчины, зацикленного на порядке. Похоже на его собственную квартиру.

— Да. Жена оставила меня после войны.

— Оставила?

— Бросила. Ушла. Уехала.

— Понятно. А дети?

— У меня был сын.

— Был?

Эдвард Мускен остановился и посмотрел на Харри:

— Я выражаюсь неясно, Холе?

Одна его седая бровь поднялась, на высоком чистом лбу появилась глубокая морщина.

— А я такой, — сказал Харри. — Мне все приходится объяснять по десять раз.

— Хорошо. У меня есть сын.

— Спасибо. А чем вы занимались до того, как выйти на пенсию?

— У меня было несколько грузовиков. «Мускен Транспорт». Я продал фирму семь лет назад.

— А дела шли хорошо?

— Вполне. Покупатели не стали менять название.

В гостиной они сели за стол, друг напротив друга. Харри понял, что кофе ему не предложат. Эдвард сидел на диване, скрестив руки на груди, будто желая сказать: «Ничего, переживем».

— Где вы были в ночь на двадцать второе декабря?

Еще по пути сюда Харри решил начать разговор этим вопросом. Разыграть единственный козырь прежде, чем Мускен прозондирует почву и поймет, что других у Харри нет. По крайней мере, посмотреть на его реакцию — может, она что-нибудь и подскажет. Например, есть ли у Мускена что скрывать.

— Меня в чем-то подозревают? — спросил Мускен. На его лице не проявилось ничего, кроме легкого удивления.

— Было бы лучше, если бы вы просто отвечали на вопросы, Мускен.

— Как вам угодно. Я был здесь.

— Как быстро.

— Что вы имеете в виду?

— Вы ответили, даже не задумываясь.

Мускен растянул губы в улыбке, а глаза остались печальными.

— Когда вам стукнет столько, сколько мне, вы будете прекрасно помнить те вечера, в которые вы не сидели дома в одиночестве.

— Синдре Фёуке дал мне список норвежцев, которые проходили с ним обучение в лагере в Зеннхайме. Гюдбранн Юхансен, Халлгрим Дале, вы и сам Фёуке.

— Вы забыли Даниеля Гюдесона.

— Да? А разве он не умер еще до конца войны?

— Умер.

— Так зачем же вы его назвали?

— Потому что он был с нами в Зеннхайме.

— Как я понял со слов Фёуке, в Зеннхайме было больше норвежцев, но только вы четверо пережили войну.