Всё изменяет тебе - Гвин Томас

— Вглядись получше! Тебе же надо удостовериться, что это именно Джон Саймон.

Со стенаниями и скрежетом зубовным Лимюэл склонился над трупом.

— Да это не Джон Саймон! Совсем не он!

У него вырвался истошный, протяжный крик, и он бросился бежать от меня. Я попытался удержать его. Я воображал, что, если доведу этого человека до белого каления, получится еще и другой, добавочный эффект. Но Лимюэл оказался проворнее меня и без малейшего следа неустойчивости в ногах, которая замечалась в нем после ухода из таверны, опрометью понесся назад в Мунли.

Выйдя из леса, я направился к перевалу, отделявшему меня от Плиммон Холла. Я не видел причин, почему бы мне, собственно, не побывать там и не поглядеть на роскошь и великолепие, которыми, вероятно, блистает этот дворец; да и жалко было джентльменов из Лондона, которые вернулись бы восвояси, так и не взглянув на туземного менестреля. Кроме того, назидательно понаблюдать это зрелище под свежим впечатлением от Лимюэла и его косноязычного лепета, от его мизерных доблестей, страхов и бед, от всего, о чем он поведал мне в сумраке лесной чащи.

Занимала меня и мысль о Бледжли, о том, какую роль может сыграть обнаружение его трупа. Ясно, что это ни на волос не повлияет на сущность борьбы между Джоном Саймоном и Пенбори. Возможно, что, приоткрыв таким образом завесу перед Лимюэлом, я запугал его и загнал под броню, так что он, быть может, еще подумает, прежде чем активно вмешаться. А может быть, я просто рассчитывал утихомирить собственные сомнения? Уж не правильнее ли было бы уложить Лимюэла рядышком с Бледжли и в том же виде? Насколько я понимаю, вряд ли была необходимость поступить так с Лимюэлом. К тому же из множества людей, которых я встретил на своем пути, он упорнее всех цеплялся за жизнь. Вообще глупо было приводить его в лес. Ведь от добра добра не ищут. Но щемящее одиночество этого субъекта точно загипнотизировало меня. Мне страшно захотелось дорисовать его облик несколькими штрихами чистого кармина. С Бледжли покончено, больше он уже не даст знать о себе. И в руках Пенбори стало еще одним орудием меньше. Вот, собственно, и все.

На полпути к перевалу я уже почувствовал, что моя душа освободилась от мрачного безумия, в которое меня вовлекла возня с Лимюэлом. Прислонясь к дереву, я вновь испытал ощущение гнетущей отчужденности от людей, так часто охватывающее меня в потоке противоборствующих человеческих жизней и желаний, которым никогда не дано примириться.

На вершине холма передо мной открылся неожиданный вид. В нескольких печах мунлийских заводов, по — видимому, только что пробили лётки, и в ночном небе над поселком вспыхнуло яркое зарево. На западном, более близком ко мне краю Мунли чернела куча шлаку; выбрасываемый из печей в раскаленном состоянии, он горел медленно, словно одержимый мрачным желанием выжечь собственную огненную печать на очаровательном горном ландшафте… Охладив свой гнев этим зрелищем, я стал смотреть вниз, на неподвижную тень лесного царства. Еще с десяток шагов — и передо мной широко развернулась плиммоновская долина. Дворец был залит огнями. Он казался еще прекраснее, чем обычно, так как благородные линии его подчеркивались золотым ожерельем окон. Я свернул направо и нашел тропинку, которая должна была привести меня вниз, к надворному фасаду Плиммон Холла.

Между скатом холма и усадебными постройками Плиммон Холла находился участок, посыпанный гравием. Шагая по дорожке, я видел сквозь окна, как суетятся повара и лакеи, как они возятся у очагов и накрывают столы.

Я неслышно остановился у одного из окон и стал наблюдать за слугой, который укладывал на блюдо кур, зажаренных и огарнированных так, как мне никогда не приходилось видеть: до того художественно и изящно, что уж за одно это куры должны были бы простить ему и смерть, и нестерпимый жар, и то, что они истекли жиром. Как зачарованный, любовался я зрелищем гениальности, затраченной на поощрение и утоление обжорства такой высокой марки.

Вдруг я увидел Джабеца. С видом жреца он переливал в графины вино из пузатых запыленных бутылок, то принюхиваясь к букету, то поднося бутылку почти вплотную к глазам и делая при этом какие — то тонкие замечания о степени выдержанности того или иного сорта. В первое мгновение я как — то даже не мог сообразить, почему, собственно, Джабец очутился здесь? Потом вспомнил, что еще в тот вечер, когда я впервые попал в дом Пенбори, Джабец рассказывал, что его настоящая специальность — хранение и сервировка вин и что во всех случаях, когда в соседних поместьях затеваются какие — нибудь необычайные пиршества, владельцы этих поместий «одалживают» Джабеца для приведения их винных погребов в состояние, достойное совершающегося события. Только — только собрался я было постучать в окно и попросить Джабеца выйти и проводить меня, куда полагалось, как чье — то грозное рычание заставило меня стремительно обернуться. Я увидел одного из плиммоновских гончих псов, который уже приготовился прыгнуть на меня. В надежде отразить нападение я ин- стинктивно поднял руку. Не успел я левой рукой ударить собаку между глаз, как она вцепилась зубами в кисть правой. Я закричал так громко, как только сил хватило. На крик явилось двое слуг. Ударами стэков они заставили пса убраться. Продолжая рычать, он отбежал в дальний угол двора, а слуги, приняв меня за вора, стали со своими стэ- ками по обе стороны от меня, собираясь поступить со мной так же, как они поступили с собакой. Я показал на свои окровавленные пальцы и предложил не делать глупостей.

— Кто ты? — спросили они.

— Я арфист. Мне велено сегодня играть здесь.

— Кто может удостоверить твою личность?

— Джабец. Толстый дворецкий. Вызовите его, и он вам скажет, кто я.

Джабеца привели, и он приветливо поздоровался со мной. Слуги извинились за причиненное мне беспокойство.

— По ту сторону холма такое творится, что, сколько ни стереги, все мало! — сказали слуги. — Так уж пусть лучше достанется тебе, чем его светлости, господину лорду!

Джабец посочувствовал моему ранению и послал за молодой рослой девушкой, которая разорвала какую — то белую ткань, чтоб наложить мне повязку.

— Сегодня здесь будет не до тебя, арфист! — заявил Джабец, как только усадил меня на кухне и поднес мне несколько ломтиков курятины для утоления голода. — Жаль, конечно, очень жаль.

— О, где уж мне. Для таких событий я, конечно, ростом не вышел! — сказал я в надежде, что немножко скромности, быть может, облегчит нестерпимую боль в руке.

— Я не имел в виду ни тебя, ни твое мастерство, — произнес Джабец и так при этом лязгнул зубами, что я сразу почувствовал свое настоящее место. — А подумал я, видишь ли, о том, что сегодня именно такой вечер, когда тебе бы впору сыграть самое лучшее, На что ты способен. Сегодня один из самых замечательных вечеров, выпавших на долю наших самых знатных семей за многие и многие годы.

— Почему?

— Пойдем — ка. Сам увидишь.

Джабец снова вывел меня во двор, посыпанный гравием. Он крикнул конюхам, что идут свои, так пусгь не спускают с привязи собак. То он шел на цыпочках, то печатал шаг всей ступней. Зайдя за угол главного здания, мы стали подвигаться вперед, как пора кошек. Навстречу нам опять попались уже знакомые мне слуги со стэками в руках. Один из них вел на поводке того самого пса, который бросился на меня. Пес так задумчиво рычал, точно рад был бы вновь получить удовольствие и вцепиться в меня зубами. Голосом, свистящим от досады, Джабец предложил слугам заняться своими делами и не совать нос куда не следует. Мы подошли к огромному окну. И Джабец предложил мне заглянуть в него, строго — настрого наказав соблюдать крайнюю осторожность.

— Ради самого бога, берегись, как бы тебя не увидели!

Помещение, в которое я заглянул, представляло собой огромный бальный зал. Свет, лившийся из — за стекла, показался мне нестерпимо ярким. Зал полон был танцующих, среди них — много мужчин в военной форме. Женщины сбились в чинную стайку, окутанную бело — розовым облаком и настроенную на радостное ожидание.

— Разве это не чудесно, арфист?

— Свет, похоть, сверкающие ткани, изобилие… Если таков рецепт райской жизни, они выполнили его на совесть. Я вижу в этом зале и Феликса, вон в том, дальнем углу.

Мы крадучись, все с теми же предосторожностями, отошли от окна и вернулись на кухню.

— Самая замечательная ночь за многие годы! — повторил Джабец, все еще не отдышавшись от возбуждения, которое сообщилось ему через окно.

— В чем же дело? Все эти гости купили билеты на право входа?

— А ты разве не слышал новости?

— Нет.

— Лорд Плиммон и Элен Пенбори… Их обручение только сейчас оглашено. Что за великолепная пара! Оба такие статные — настоящие господа! Уж в их — то руках Плиммон Холл станет сердцем этого края!

Я упорно жевал и всматривался в пылавшее усердием лицо Джабеца. В его глазах, казалось, плясали огоньки радости. Человек этот был наверху блаженства, и в ту минуту, глядя на него, я тоже радовался, что есть еще среди нас люди, находящие в себе силы для безобидного и невинного обожания.