Всё изменяет тебе - Гвин Томас

— Правильно. Лес… Именно там он, верно, и сделал свое. дело. Не сомневайся. Бледжли, уж конечно, выбрал местечко поудобней и поспокойней. Сила и хитрость — вот это завидные качества, арфист! Ну, давай заглянем в лес и поищем Джона Саймона. Мне давно уже невтерпеж преподнести людям эту новость, просто зудит. Мы найдем Джона Саймона в том виде, в каком Бледжли оставил его, и в таком состоянии, в каком ему следовало находиться всю жизнь: навеки упокоенным и уже неспособным тревожить других.

— И ты думаешь, что он действительно там, среди деревьев, мертвый?

— Чует моя душенька! И от этого даже какая — то приятная теплота во мне разливается. Ведь Джон Саймон наболтал на мой счет кучу обидных вещей. А насчет замужних женщин ты и сам говорил. Если он умер, небеса возрадуются!

— И нигде, даже в самой глубине твоей души, так- таки нет ни капельки жалости к нему?

— Откуда во мне может взяться жалость к Джону Саймону?

Он снова вцепился мне в руку, как будто мощный порыв ветра пронзил его насквозь. Мне показалось, что тот же вихрь заставил отвратительно задрожать меня самого.

— А ну, потише! Мы одни в ночной темноте. Ты поднял такой шум, что даже птиц распугал. Вот дорога в лес. Если Джон Саймон в самом деле окажется здесь, то это будет для тебя золотая ночка. Уж Пенбори перевернет вверх дном весь парламент в Лондоне, но сделает тебя принцем, по меньшей мере принцем. Ты вполне заслужил награду у своего хозяина.

— Пенбори любит меня. Высоко ценит. Иной раз, особенно когда на него находит усталость, он смотрит на меня чуть ли не плача, с жалостью, что ли, — не разберешь. И спрашивает: «Почему не все похожи на тебя, Лимюэл Стивенс?» И еще кое в чем я должен признаться тебе, арфист.

Он повис на моем плече, и, пока он овладел своим голосом и разрядил его мне в ухо, я до самых мельчайших подробностей слышал, как у него в желудке урчит разогретое пиво.

— Будь я чуть помоложе, я бы сам попытал счастья с Элен. Не раз собирался я идти за ней, когда она в полном одиночестве уходит в горы. Я не хвастун, но у меня свой собственный стиль и мастерская хватка. Спроси Флосси. Ты только спроси ее!

Он стоял недвижимо, задрав голову навстречу серебристому зеленоватому свету, и дико хохотал.

— Этого искусства мне не занимать стать! — выкрикнул он. — О господи, какой же клад упустила эта ледяная сосулька, эта проклятая Изабелла!

— Смотри под ноги, ищи Джона Саймона, Лимюэл, и забудь о своих талантах.

Лимюэл умолк. Он нагнулся к земле и сделал вид, что усиленно ищет. Но тут кровь ударила ему в голову, алкоголь погнало назад, и он зашатался. В поисках опоры Лимюэл ухватился за дерево, и когда я подошел ближе, то увидел, что его совсем развезло. Лицо у него было напряженное и белое, как мел.

— Уж этот Джон Саймон! — пробормотал он. — С ним и с мертвым хлопот не оберешься. Даже трупом он не захотел лечь так, чтобы порядочный человек мог без труда найти его. Возьми свои зенки в руки, арфист! Помоги разыскать его. Раз ты видел, что Бледжли входил в этот лесок, значит, здесь — то он и оставил Джона Саймона. Ведь я сам все это и разработал до мелочей. Это я сказал Бледжли, что надо дождаться такого вечера, когда Джон Саймон наверняка пойдет один в Уэстли, чтоб тайно встретиться с нужными ему людьми, и что именно этот лесок — самое подходящее местечко, где можно покончить с любым человеком, зачастившим на тайные свидания. Ты заметил, какие мускулы у Бледжли?

— Нет. Но он, по — видимому, настоящий бык!

— Любо посмотреть! Прямо чудо. В верхней части руки у него мускулы такой толщины, как моя нога. Почему бог дарует такие вещи одним и не дает их другим? Что это он так оплошал? Не знает разве, что именно такие пустяки и причиняют уйму огорчений, бесполезных огорчений.

— На этот счет пусть ломает себе голову Боуэн. Вопрос этот такой же большой, как твоя нога.

— Изабелла частенько заглядывалась на Бледжли.

Она чуть побаивалась его странной, какой — то не совсем человеческой манеры разговаривать. Зато ты заметил, как хорошо и ясно я говорю?

— Словно колокольчик звенит. Любо послушать!

— Так вот, речь Бледжли совсем не похожа на мою. Это скорее какое — то хрюканье. А Изабелла с него прямо глаз не сводила, разок — другой мне даже взгрустнулось. Что, разве не хорошо здесь в лесу? Обычно я робею в потемках, на безлюдье, но здешняя темнота очень приятна.

— Очень. Мы с тобой вдвоем наслаждаемся красотой этих мест.

— Вдвоем, да еще с Джоном Саймоном, как бы он ловко ни прятался от нас.

— И скрытная же он бестия! Всегда был таким.

— Участвовал ты когда — нибудь в детстве в лесных пикниках, арфист?

— Бывало. Хотя вообще — то я никогда не жил подолгу на одном месте.

— Знаешь, что мне больше всего запомнилось? Синие колокольчики и дым от костров из сырых дров. От него глаза слепило. Ты когда — нибудь испытал такое удовольствие?

— Много раз в жизни мне слепило глаза. И дымом меня заволакивало куда чаще, чем многих моих сверстников. Так уж, видно, устроены мои глаза. Да и люблю я это. Люблю все, что жжет. Ну как, все еще никаких следов Джона Саймона?

— Никаких!

— Смотри внимательнее на землю. Там, куда ты смотришь, ты ничего не найдешь. Даже Бледжли и тот не так глуп, чтобы запихнуть Джона Саймона на макушку дерева.

— Я думаю совсем о другом. Вот что мы с тобой сделаем, арфист. Как только найдем Джона Саймона, мы на него плюнем. Я всегда знал, что мне доставит большое удовольствие плюнуть на Джона Саймона. Рядом с ним я себя чувствовал таким ничтожным, таким усохшим от чрезмерных желаний! Он никогда не тратил со мной лишних слов. Чаще всего он только смотрел на меня и ничего не говорил, будто от одного моего вида можно впасть в раздумье. Мне жаль, арфист, что я не плюнул ему в лицо, когда он мог еще это почувствовать. Но приходится довольствоваться и малым. Мы, маленькие людишки, ста раемся довольствоваться малым и выдаем себя по мере сил за больших людей. Почему, дьявол его дери, не мог он вести себя со мной по — хорошему? Не такой уж он плохой был парень, если не считать его спокойствия и этого ужасного раздумья, будь оно проклято!

Лимюэл протер глаза рукавом.

— Не любил он тебя, вот и все. Чего ты вдруг так раскипятился? Это же ночь твоей славы, Лимюэл. Тебе следовало бы смеяться до упаду.

— И буду. Дай время. Это все Флосси. Она выпотрошила меня, вот что она сделала. Совсем как в годы моего раннего детства, когда мне нечего было есть в Тодбори. Как много мучительных часов знал я в жизни, арфист, и еще каких мучительных. До ужаса. О господи Иисусе, ты даже не поверишь, арфист! А тут еще эта Изабелла. Нашел чем заморить голод души, так она тут же принялась сушить и замораживать самую душу. Вот почему, когда я начал встречаться с Флосси, мне показалось, будто я выкопал себя из могилы…

Я взял Лимюэла за руку и стал подталкивать его к тому месту, где мы с Уилфи Баньоном запрятали труп Бледжли.

— Погляди — ка, здесь землю будто взрыли, — сказал я. — А листьев тут целые кучи. Когда они сами собой спадают с деревьев, то ложатся совсем иначе. Ветер никогда так не наметет их.

Я опустился на колени и почувствовал, как Лимюэл, у которого глаза от страха заблестели и чуть ли не полезли на лоб, через мое плечо вперился в указанное мною место. Мне до последнего дюйма запомнилась та часть примитивного могильного холма, которая приходилась над изголовьем трупа Бледжли.

— Кажется, я до него добрался, Лимюэл. Человеческая плоть каким — то путем подает весть о себе. Нет необходимости непременно видеть, чтобы ощутить ее близость.

Нервы Лимюэла сдали, и он отвернулся.

— Чего ты боишься, Лимюэл? Это ведь дело твоих рук, и новая жизнь в Тодбори явится достойной за него мздой. Конец всяким голодовкам — подумай только, братец! В моих странствиях я вдосталь навидался мертвецов. В отдаленных, заброшенных поселках часто попадались мне дома, одруда все здоровые уходили на промысел в город и на более жирные земли. Оставались одни старики и больные. Не раз я тратил целые дни на то, чтобы хоть чуточку согреть их сердца и облегчить им примирение со смертью, когда наступит время покончить счеты с земным существованием. Ну, вот мы и у цели, братец. Посмотри подольше и повнимательнее, Лимюэл! Это стоящее зрелище!

Я сгреб последние остатки листьев и земли. Показалось лицо мертвого Бледжли, с открытыми глазами и с отвисшей челюстью. Оно было явственно видно. Если бы этот человек хоть сколько — нибудь трогал меня при жизни, то от сочетания серебристо — зеленых теней, нежного перешептывания листвы и ужаса, исходившего от этого уродливого в своей окаменелости трупа, легко можно было бы потерять душевное равновесие.

Лимюэл глянул на труп и хрипло воскликнул:

— Как же он изменился, о господи!

— Вглядись получше! Тебе же надо удостовериться, что это именно Джон Саймон.