Всё изменяет тебе - Гвин Томас

— Ты прав, арфист. Я жил, как заживо погребенный. Я покажу им, как презирать Лимюэла и надевать на него кружевные панталоны!

— О боже! Неужто тебя в самом деле облачили в такой наряд?

— До этого додумалась Изабелла. Однажды ночью, когда что — то охладило мой пыл, она стала вертеть в руках кружевные панталончики.

В эту минуту входная дверь таверны распахнулась и в ней показалась Флосс Бэннет. Как всегда, вид у нее был нахохленный и заносчивый, будто она нашла наконец свой собственный, особый курс и впредь не собирается менять его. Она задержалась у стойки, и Эйбель стал равнодушно обслуживать ее. Вдруг, заметив Лимюэла, Флосс сначала несколько секунд пристально всматривалась в него, как бы не доверяя себе, а потом улыбнулась. После короткого припадка растерянности, Лимюэл в свою очередь улыбнулся. Присутствие этой женщины словно преобразило его. Глаза его быстро обежали всю ее фигуру— от отвислых грудей и закутанного в темно — красную шаль торса до неимоверно длинных ног и грубых грязных башмаков. Повернувшись к Лимюэлу красным, изрытым любовью лицом, она то и дело кивала ему. При каждом ее кивке он издавал отрывистый кашель, как будто от влечения к этой женщине в его легких поворачивался какой — то рычаг.

— Помнишь, я давеча рассказывал о девушке по имени Вайолет?

— И о Мэй. Как же, это твое поле побед в Нортгейт Арме в далеком прошлом.

— Флосс — точная копия Вайолет. Боже, как странно, что я не замечал этого раньше. Не смешно разве, что все эти годы мое сознание, как бурав, сверлила мысль о Вайолет, но мне и в голову не приходило, что Флосс Бэннет как две капли воды похожа на нее. Они меня просто ослепили, все эти Пенбори, Боуэны и Изабеллы, просто ослепили!

— Вот тебе, — сказал я, кивнув в сторону Флосс, — самый совершенный бальзам для успокоения всех скорбящих и ослепленных на земле! Да и она неравнодушна к тебе.

— Откуда ты знаешь?

— Она сама говорила мне. Я слышал, как в этом самом помещении она заявила, что если бы тебе да такие преимущества, какие есть у Пенбори, а твоему папаше немного смекалки или удачи в обращении с рудой и плавильными печами, то ты сам был бы теперь на месте Пенбори.

— Так она говорила?

— Посмотри только, как ее глаза загораются, когда она глядит на тебя. Все, брат, ясно, разве ты не видишь?

— Вижу. Но дай срок, парень. Я еще немножко стесняюсь и чувствую себя связанным.

— Продолжай подкоп, Лем. Флосс готова к сдаче. Ты можешь не таскать с собой осадных орудий.

Он жадно глотнул из кружки, как бы черпая в ней волю к осуществлению задуманного. Не допив своего пива, Флосс сама подошла к нашему столику и спросила Лимюэла, не хочется ли ему поболтать с ней где — нибудь на склоне холма за таверной о былых днях.

— Былые дни, былые дни… — произнес Лимюэл голосом, поднявшимся до фальцета.

Мучительно краснея от неловкости, он выбрался из нашего закутка.

— А что вы думаете насчет этих штучек, на случай если уста ваши устанут от разговора?

— Насчет домашних хлебцев? Они выглядят мило, мистер Стивенс. Захватите, пожалуй, сколько войдет в карман.

Нагрузив карманы хлебцами, Лимюэл и мне предложил угоститься ими в ожидании его возвращения.

— Я ненадолго, — прошептал он мне на ухо. — А потом мы продолжим нашу прогулку.

— Не торопись, Лимюэл. Жизнь за многое должна расквитаться с тобой. Берись за дело не сразу, но горячо. Судя по торговой марке Флосс, ее трепало и било на всех фронтах жизни.

— Заткни свою бесстыжую, поганую пасть, арфист! — воскликнула Флосс и надкусила один из хлебцев.

Открыв дверь черного хода таверны, Флосс вышла на прохладный темный дворик, где мы сидели вместе с Джоном Саймоном в вечер моего прихода в Мунли. Женщина махнула рукой направо, и вскоре оба исчезли из виду за поворотом крутой тропинки. Лимюэл пригибался к земле, задыхаясь от отчаянного томления и от трудного подъема.

Я тоже вышел из своего угла и остановился у трактирной стойки.

— Сегодня торговля идет тихо? — спросил я у Эйбеля.

— Мунлийским жителям не вредно держаться подальше от таких мест, — ответил трактирщик, не отрывая глаз от книги в коричневом переплете, которую он держал в руках.

— Странно слышать именно от тебя такие слова.

— Есть дела поважнее, чем наживаться на пиве. Тихая, спокойная торговля вполне обеспечила бы мое существование. А от злоупотребления элем очень многие становятся игрушкой в руках горнозаводчиков.

— Ну и чудак же ты, Эйбель. Что ты читаешь?

— «Век разума».

— А когда он наступит?

— Как раз теперь мы и вползаем в него.

— Кто автор этой книжки?

— Том Пайн. Слышал о нем?

— На Севере я знал парней, которые были без ума от книг. Они делились со мной прочитанным. Но сам я мало интересуюсь печатным словом.

— Старик, который много лет держал эту таверну — незадолго до его смерти я стал его помощником, — был замечательный и опытный книголюб. Собиранием книг он даже навлек на себя всякие подозрения. Так как он только подавал посетителям пиво, а с богом и законом не имел ничего общего, его ославили якобинцем. Дела велись в те дни в грандиозных масштабах. В какой — нибудь час вся продукция железных рудников раскупалась до последней унции — надо же было питать войну с Францией! Так вот, какие — то тупоголовые тодборийские молодчики, распухшие от преданности церкви и королю, налетели на таверну и разнесли ее — по крайней мере, все ее оборудование — в пух и прах. В другой заезд они сожгли часть здания. Взгляни туда, на деревянную обшивку справа от тебя. Нет, чуть повыше. Видишь это черное, обугленное пятно?

— Вижу. И все это только потому, что старик читал книги о разуме?

— Именно поэтому.

— Значит, я был умнее, чем казалось, когда остановился на музыке и странствиях? Что же случилось со стариком?

— Когда пожар разгорелся по — настоящему, они бросили его в обмороке на полу — пусть, мол, изжарится. Я поспешил как раз вовремя и спас его. Я, совсем еще ребенок, и сам стал беглецом. В той части Кента, где я жил, люди понемножку голодали, а понемножку пускали красного петуха — надо ж было сделать помещиков малость посговорчивее. Но пожары не напугали их. Феникс перед ними был щенком. За каждый спаленный стог они сжигали по две наших хижины. Местные отряды иоменов, добровольной помещичьей кавалерии, крепкие как на подбор молодые конники, охотились за нами из любви к искусству. Я до сих пор слышу запах оврагов, в которых мне приходилось скрываться по нескольку дней. Меня обнаружил поп, когда я, пробираясь на Запад, выкарабкался из топи в поисках чего — нибудь съестного. Он выдал меня и еще несколько человек, которые бежали вместе со мной. Поп этот заявил, что мы, без всякого сомнения, кончим в аду. Я ему ответил, что после болот и продолжительного лицезрения его физиономии даже ад покажется нам счастьем. Меня не повесили и не сослали. Для этого, сказали мне, я еще слишком молод. Зато юным бандитам приказали выпороть меня в селе вблизи Рочестера да и еще несколько лишних плетей всыпать в честь великого освобедителя Питта, присутствовавшего при порке. После этого меня отпустили с угрозами и издевками. Желаешь полюбоваться на следы? Они хоть и побледнели, но очень интересны.

— Нет, не желаю.

— В одно прекрасное воскресное утро, стоя в толпе подле мунлийской деревни, я не мог удержаться и рассказал о себе старику Бернсу, содержателю «Листьев», и он предложил мне работать в трактире. После его смерти я стал хозяином таверны. По временам здесь живется мирно и ладно, но никогда я не мог отделаться от воспоминаний о тех оврагах и о той вонючей, заплесневелой воде. И нисколько не переменились мои чувства к людям, которым любо ощущать под сапогом человечину и которые за лишнюю пару теплого белья в наши долгие зимы готовы прозаложить свои души. Если когда — нибудь Джон Саймон Адамс приступит к крупным и открытым действиям, чтобы показать, что и он ненавидит этих людей, я его поддержу. А не хочешь ли ты, арфист, почитать что- нибудь из книг, которые имеются у меня здесь?

— Нет, спасибо, Эйбель. Я человек простецкий, я хочу жить, хотя не боюсь и смерти. Но ни жизни, ни смерти не хочу портить излишними размышлениями. Лучше уйти скромненько, без шумихи.

— Желаю тебе удачи, но вряд ли тебя оставят в покое и позволят поступить по — своему.

— А я удеру от них. Известно ли тебе, где Джон Саймон?

— Мне известно многое. Джон Саймон — в Уэстли.

— А знаешь ли ты, что в погоню за ним был послан убийца?

— И это я слышал. Знаю даже, что убийца не дошел до убийства.

— Верно. Не дошел. Что ты думаешь о Джоне Саймоне, Эйбель?

— А то, что, если бы он захотел, я отдал бы ему все, что у меня есть. Но это ясно и без слов. Вот только родиться бы ему под более счастливой звездой!

— Под более счастливой звездой?