Сочинения - Леопольд Захер-Мазох

Подъехав к роскошному барскому дому, стоящему на одной из центральных улиц старого города, Казимир вошел в переднюю и подал лакею свою визитную карточку. Минуту спустя перед ним отворились двери большой, со вкусом отделанной залы, где его встретил хозяин дома. Это был мужчина лет пятидесяти, среднего роста, – типичный польский аристократ, стройный, ловкий, проворный и разговорчивый. Он предложил гостю сигару и с утонченной любезностью светского человека пригласил его в гостиную, куда вскоре вплыла супруга его, маленькая, очень толстая дама лет сорока. Она беспрестанно вздыхала; то ли из-за своей непомерной толщины, то ли из желания продемонстрировать озабоченность безнравственностью современного общества.

Молодой человек передал ей письмо своей матери, которое она прочла со слезами на глазах; затем начались расспросы о житье-бытье старушки Ядевской.

– Мне очень приятно, что вы посетили нас именно теперь, – прибавила Огинская, – моя дочь, Анюта, только что приехала из Варшавы, где она воспитывалась в пансионе. Я надеюсь, что вы с нею подружитесь; мы с вашей матушкой всегда жили душа в душу.

«Подросток, – подумал Казимир, – так, какая-нибудь кукла!.. Незавидное знакомство!»

Не прошло и минуты, как он убедился в своем заблуждении.

Дверь с шумом распахнулась, и в комнату вбежала прехорошенькая брюнеточка в розовом платье, с мячиком в руке. Увидя гостя, она сконфузилась, покраснела и остановилась посреди гостиной, не зная, что ей делать.

– Дочь моя, Анюта. Сын моей приятельницы, Казимир Ядевский, – представила их друг другу Огинская. – Надеюсь, что вы скоро сойдетесь поближе.

Девочка сделала глубокий реверанс, не осмеливаясь взглянуть на гостя, который был буквально ослеплен ее красотой. Анюта была прелестна: круглое свеженькое личико с румяными щечками, маленький ротик, вздернутый носик, густые черные волосы, заплетенные в две косы, добрые, но плутовские глаза, – все в ней дышало неотразимой прелестью юношеского, почти детского возраста.

В эту минуту в книге судеб появилась запись о том, что эти два чистых, невинных существа будут принадлежать друг другу.

– Пойдемте в сад, – начала Анюта серебристым голоском, напоминавшим пение жаворонка, – я покажу вам мои цветы, моих голубей, моих котят и моего милого Куцика… Можно, мама?

– Ступай, дитя мое, забавляйся, пока еще не настало для тебя время горестей и разочарований, – и глубокий вздох вырвался из груди толстой дамы.

Проворно сбежав по ступенькам террасы, Анюта взяла Казимира под руку, лукаво улыбнулась и сказала:

– До сих пор я ужасно боялась офицеров, но вас я вовсе не боюсь.

– Вам не за чем их бояться: один ваш взгляд повергнет их всех к вашим ногам.

– Берегитесь, как бы я не начала с вас, – пошутила милая девочка, грозя пальчиком, и повела гостя через сад на задний двор, посреди которого стояла голубятня. Голуби переполошились, поднялись в воздух и тотчас же опустились на голову и плечи своей хозяйки, которая сыпала им корм из принесенной с собою корзиночки.

– Теперь пойдемте к котятам, – сказала Анюта, – но для этого нам надо будет взобраться на сеновал… Ступайте вперед и протяните мне руку.

Казимир отстегнул шпагу и помог девушке подняться по лестнице на сеновал, где их с радостным мяуканьем встретила старая пестрая кошка, окруженная семью прелестными котятами.

– Какие они хорошенькие и ласковые! – воскликнула Анюта, целуя и гладя крошечных зверьков. – Я сама кормлю их, и они меня узнают; как только я покажусь, тотчас же бегут мне навстречу.

Спустившись обратно во двор, шалунья схватила шпагу и побежала в парк.

– Теперь вы мой пленник! – закричала она. – Догоните меня, иначе я не отдам вам вашего оружия!

Казимир побежал вслед за ней. Преследование продолжалось до тех пор, пока платье Анюты не зацепилось за куст шиповника. Юноша догнал ее и обнял за талию. Девочка хохотала от души и в эту минуту казалась еще очаровательнее.

– Вы бы меня не поймали, если бы не этот противный куст! – проговорила она, садясь на скамейку.

Не прошло и пяти минут, как к ней подбежал хорошенький черный пони.

– Вот и мой милый Куцик! Папа купил его в цирке. Он бегает за мною, как собачка, и, кроме того, умеет делать разные фокусы. Ну, дружок, покажи себя.

Анюта сорвала с дерева ветку, подозвала лошадку к забору, ударила ее слегка по спине и закричала:

– Вперед, голубчик, гоп! гоп!

Пони несколько раз ловко перепрыгнул через забор; потом принес брошенный ему носовой платок и, наконец, встал на колени перед своей барышней. В награду за это он получил два кусочка сахара.

– Как он хорошо выдрессирован, – заметил Казимир, – впрочем, неудивительно, что он охотно исполняет приказания такой повелительницы, как вы. Да я счел бы за величайшее счастье…

– За этот комплимент вы будете наказаны. Посмотрим, так ли вы послушны, как мой Куцик.

– Приказывайте.

– Извольте… Вперед! Гоп!

Казимир перепрыгнул через забор.

– Еще раз!

Резвушка заливалась громким смехом, хлопая в ладоши.

– Теперь платок… Apporte ici!

И это приказание было немедленно исполнено.

– Что же дальше? Я жду!

– Ну, на колени… – проговорила Анюта и покраснела до ушей.

– Неужели я не заслужил кусочка сахара?

Оба расхохотались, как дети.

– Вы на меня не сердитесь? – спросила милая девочка, кладя ему в рот кусочек сахара.

– За что же?

– За мою глупую шутку… Не подумайте, что я зла… Когда вы узнаете меня поближе, вы увидите, что сердце у меня предоброе… Теперь прощайте, – прибавила она, вырывая у него руку, которую он покрывал поцелуями, – ко мне сейчас придет учитель музыки… Приходите к нам почаще, пока еще не холодно и можно играть в саду. Вот, например, хоть бы завтра…

– Непременно приду… Благодарю вас за приглашение.

В тот же самый день, после обеда, посетил Огинских иезуит, патер Глинский, – человек светский, ярый патриот и усердный служитель церкви. Он был отличным проповедником и состоял чем-то, вроде гофмейстера, при особе графа Солтыка, которого в былое время воспитывал. Ходили слухи, что он даже и теперь позволяет себе давать наставления этому своенравному богатому господину. Патер был видным мужчиной, напоминавшим скорее дипломата, чем теолога. Правильные черты лица, умные, как бы заглядывающие в глубину души глаза, изящные манеры, элегантные обороты речи, – одним словом, все изобличало в нем человека, привыкшего ходить по гладкому паркету дворца, а не по каменному полу церкви. Ловкий иезуит привык давать советы в роскошном будуаре, а не в изъеденной червями исповедальне.

– Я полагал, что вы еще в деревне, – сказал Огинский, идя навстречу своему гостю.