Или – или - Айн Рэнд

– Я работаю исключительно ради собственной выгоды. Я зарабатываю свои деньги.

В толпе за Реардэном раздался вздох – не возмущения, а изумления. Судьи молчали, и Реардэн спокойно продолжал:

– Нет, я не хочу, чтобы мою точку зрения истолковали превратно. Я буду рад, если это занесут в протокол. Я полностью согласен с фактами, которые приводят газеты, – с фактами, но не с их оценкой. Я работаю исключительно ради собственной выгоды, которую получаю от продажи своей продукции людям, которые хотят и способны покупать ее. Я не произвожу во имя их блага за счет своего, а они не покупают во имя моего блага за счет собственного. Я не жертвую своими интересами для людей, как и они для меня. Мы сотрудничаем на равных по обоюдному согласию и для обоюдной выгоды, и я горжусь каждым центом, который зарабатываю. Я богат и горжусь тем, чем владею. Я сделал свои деньги собственным трудом, путем свободного обмена и по добровольному согласию каждого человека, с которым имею дело, добровольному согласию тех, кто принимал меня на работу, когда я начинал, добровольному согласию тех, кто работает на меня сейчас, и тех, кто покупает мою продукцию. Я отвечу на все вопросы, которые вы боитесь задать открыто. Хочу ли я платить своим рабочим больше, чем стоят для меня их услуги? Нет. Хочу ли я продавать свою продукцию дешевле, чем желают платить мне мои заказчики? Нет. Желаю ли я продавать ее в убыток или раздавать? Нет. Если это зло, делайте со мной что хотите согласно любым принципам, которых вы придерживаетесь. Это мои принципы. Я зарабатываю на жизнь так же, как должен зарабатывать каждый честный человек. Я отказываюсь считать виной факт собственного существования; я должен работать, чтобы поддерживать его. Я отказываюсь считать виной тот факт, что я в состоянии делать это лучше, чем большинство людей, тот факт, что мой труд имеет большую значимость, чем труд моих ближних, и что многие желают платить мне. Я отказываюсь извиняться за свои способности, отказываюсь извиняться за свой успех; отказываюсь извиняться за свои деньги. Если это зло, что ж, боритесь с ним, как можете. Если общество находит это пагубным для своих интересов, пусть общество уничтожит меня. Это моя мораль, и я не признаю никакой другой. Я мог бы сказать, что сделал больше добра своим собратьям, чем вы за свою жизнь, но не скажу, потому что не добиваюсь блага для других в качестве оправдания моего существования, как и не признаю благо для других как оправдание конфискации моей собственности и разрушения моей жизни. Я не стану говорить, что благо для других было целью моего труда. Мое собственное благо было моей целью, и я презираю тех, кто отказывается от своего. Я мог бы сказать, что вы не служите общественному благу, что ничье благо не может быть достигнуто ценой человеческих жертв, что, нарушив права одного человека, вы нарушили права всех, а общество бесправных существ обречено на гибель. Я мог бы сказать, что вы не достигнете ничего, кроме вселенского опустошения, что неизбежно произойдет с любым бандитом, когда у него не останется больше жертв. Я мог бы сказать все это, но не стану. Я оспариваю не вашу политику, а ваши моральные принципы. Если бы люди действительно могли достигать своего блага, превращая других людей в жертвенных животных, и меня попросили бы принести себя в жертву ради тех, кто хочет выжить за счет моей крови, если бы меня попросили служить интересам общества в разрез со своими – я отказался бы. Я отверг бы это как самое страшное зло, я боролся бы с этим, насколько хватит сил, я вступил бы в борьбу со всем человечеством, если бы у меня осталась хоть одна минута перед казнью, я сражался бы с полной уверенностью в справедливости своей борьбы и в праве человека на существование. И пусть не возникнет превратного понимания моих слов. Если мои собратья, называющие себя обществом, верят, что их благо требует жертв, я скажу: «Будь проклято общественное благосостояние, мне его не нужно!»

Публика взорвалась аплодисментами.

Реардэн повернулся, изумленный больше, чем судьи. Он увидел лица, возбужденно смеющиеся, и лица, молящие о помощи; он увидел безмолвное отчаяние, выплеснувшееся наружу; он увидел гнев и возмущение, находящие выход в громких возгласах; он увидел выражение восхищения и надежды. Реардэн видел также молодых людей с раскрытыми ртами и злобных неопрятных женщин из тех, что позволяют себе неодобрительные выкрики в кинотеатре при появлении на экране бизнесмена; они не протестовали; они молчали.

Реардэн смотрел на публику в зале, и люди увидели на его лице то, чего не удалось добиться судьям: признаки душевного волнения.

Прошло несколько секунд, прежде чем раздался неистовый стук молоточка и один из судей завопил:

– Спокойствие, или я попрошу очистить зал!

Реардэн вновь повернулся к залу, его глаза скользнули по рядам зрителей. Взгляд задержался на Дэгни, пауза была заметна только ей, он словно говорил: сработало. Дэгни выглядела вполне спокойной, только ее глаза, казалось, стали слишком большими для лица. Эдди Виллерс улыбался так, как улыбаются сквозь слезы. Мистер Моуэн выглядел ошеломленным. Пол Ларкин уставился в пол. Лица Бертрама Скаддера и Лилиан не выражали ничего. Лилиан сидела в конце ряда, закинув ногу на ногу, с правого плеча до левого бедра свисала норковая накидка; она, не шевелясь, смотрела на Реардэна.

В неистовом вихре охвативших его чувств Реардэн различил сожаление и страстное желание увидеть лицо, которое он искал с самого начала заседания. Франциско Д'Анкония не пришел.

– Мистер Реардэн, – любезно и укоризненно улыбаясь и разводя руками, произнес старший судья, – прискорбно, что вы неправильно нас поняли. В этом вся беда – бизнесмены отказываются вести с нами переговоры в духе доверия и дружбы. Они, кажется, считают, что мы их враги. Почему вы заговорили о человеческих жертвах? Зачем впадать в такие крайности? У нас нет намерения отнять вашу собственность или разрушить вашу жизнь. Мы не хотим ущемить ваши интересы. Мы признаем ваши выдающиеся достижения. Нашей целью является лишь сбалансировать общественные проблемы и установить справедливость ко всем. Это слушание было задумано не как суд, а как дружеская беседа, направленная на взаимопонимание и сотрудничество.

– Я не сотрудничаю под дулом пистолета.

– К чему этот разговор об оружии? Суть дела не столь серьезна, чтобы прибегать к подобным высказываниям. Мы отдаем себе отчет в том, что вина в этом деле лежит в основном на мистере Кеннете Денеггере, который спровоцировал нарушение закона, оказал на вас давление и признал свою вину, исчезнув, чтобы избежать суда.

– Нет. Мы сделали это по равноправному взаимному добровольному соглашению.

– Мистер Реардэн, вы можете не разделять некоторые наши идеи, – сказал второй судья, – но мы все трудимся с одной целью. На благо народа. Мы понимаем, что пренебречь правовыми формальностями вас побудила критическая обстановка на угольных шахтах и решающее значение топлива для общественного благосостояния.

– Нет, я руководствовался только личной выгодой и личными интересами. Какое воздействие это оказало на угольные шахты и общественное благосостояние – решать вам. Это не было мотивом моих действий.

Мистер Моуэн изумленно огляделся и прошептал Полу Ларкину:

– Что-то тут не то.

– Заткнись! – огрызнулся Ларкин.

– Я уверен, мистер Реардэн, – сказал пожилой судья, – что в действительности вы не верите, так же как и общество, что мы хотим обойтись с вами как с жертвой. Если кто-то пребывает в таком заблуждении, мы постараемся доказать, что это не так.

Судьи удалились для принятия решения. Отсутствовали они недолго. Зал встретил их зловещей тишиной, они объявили, что на Генри Реардэна накладывается штраф в пять тысяч долларов; приговор был условным.

Вспышка презрительного смеха прорвалась сквозь потрясшую зал овацию. Аплодисменты были адресованы Реардэну, смех – судьям.

Реардэн стоял, не шелохнувшись, не повернувшись к публике, почти не слыша рукоплесканий. Он смотрел на судей. На его лице не было ликования, он напряженно, с горьким изумлением, почти страхом смотрел на судей. Он видел гнусность и ничтожность врага, разрушающего мир, словно после многолетних поисков среди всеобщего опустошения, руин огромных заводов, обломков мощных двигателей, трупов непобедимых героев наткнулся на разрушителя – и нашел не могучего гиганта, а крысу, готовую улизнуть в нору при звуке шагов человека. Если это побеждает нас, размышлял Реардэн, то виноваты мы.

Его толкали со всех сторон. Он улыбался в ответ на улыбки, на неистовый, почти трагический восторг лиц; в его улыбке была печаль.

– Благослови вас Господь, мистер Реардэн! – сказала пожилая женщина в небрежно накинутой на голову шали. – Вы можете спасти нас, мистер Реардэн? Они поедают нас заживо, и бесполезно кого-то дурачить, будто они воюют только с богатыми. Вы знаете, что происходит с нами?