Или – или - Айн Рэнд

– От меня ты денег не получишь.

– Разве я их у тебя просил? Не воображай, что я не смогу достать их, если захочу! Не воображай, что я не смогу уехать. Меня бы через минуту здесь не было, если бы я думал только о себе. Но я нужен маме, если я ее брошу…

– Не объясняй.

– А кроме того, ты меня неправильно понял, Генри. Я не сказал ничего такого, чтобы оскорбить тебя. Я вообще не затрагивал личности, просто обсуждал общую политическую ситуацию с абстрактной социологической точки зрения, которая…

– Не объясняй, – повторил Реардэн.

Он смотрел в лицо Филиппа. Оно было опущено, и глаза смотрели на Реардэна снизу вверх. Это были безжизненные глаза, в них не было ни искры возбуждения, ни личного переживания, ни вызова, ни сожаления, ни стыда, ни страдания; это были покрытые пленкой овалы, не выдававшие никакой реакции на реальность, ни единой попытки понять ее, взвесить факты, вынести разумное суждение, – овалы, наполненные лишь тупой, застывшей, бессмысленной ненавистью.

– Не объясняй. Просто закрой рот.

К отвращению, заставившему Реардэна отвернуться, примешивалась жалость. Он хотел схватить брата за плечи, встряхнуть его и закричать: «Как ты можешь поступать так с собой? Как ты дошел до такого состояния? Почему ты упустил чудесную реальность собственного существования?..» Реардэн отвел взгляд. Он знал, что все бесполезно.

Реардэн с усталым презрением заметил, что трое за столом молчали. Все прошедшие годы его предупредительность не приносила ничего, кроме злобно-праведных упреков. Где сейчас была их праведность? Теперь пришло время привести в действие их принципы справедливости – если справедливость входила в их принципы. Почему они не набросились на него с обвинениями в жестокости и эгоизме, которые он привык воспринимать вечным рефреном к своей жизни? Что позволяло им делать это годами? Реардэн понял, что слова, которые звучали в его сознании, были ключиком к ответу: согласие жертвы.

– Не будем ссориться, – угрюмо и рассеянно произнесла мать. – Сегодня День Благодарения.

Взглянув на Лилиан, Реардэн поймал взгляд, который подтвердил его уверенность в том, что она уже давно наблюдает за ним, – взгляд выражал панику.

Реардэн поднялся.

– А теперь прошу простить меня, – сказал он всем разом.

– Ты куда? – резко спросила Лилиан.

Минуту он, раздумывая, смотрел на нее, словно утверждая то, что она должна прочитать в его ответе:

– В Нью-Йорк.

Лилиан вскочила из-за стола:

– Сейчас?

– Да, сейчас.

– Ты не можешь поехать в Нью-Йорк! – Ее голос не был громким, но в нем звучала беспомощность пронзительного визга. – Сейчас ты не можешь позволить себе это. Я имею в виду, оставить семью. Тебе нужно думать о своей репутации. Ты не в таком положении, чтобы позволять себе вещи, о которых знаешь, что они порочны.

«По какому моральному кодексу? – подумал Реардэн. -По каким нормам?»

– Почему ты едешь в Нью-Йорк?

– Мне кажется, Лилиан, по той же причине, по которой ты хочешь удержать меня.

– Завтра суд.

Это я и имею в виду. Реардэн повернулся, и Лилиан повысила голос:

– Я не хочу, чтобы ты уходил!

Он улыбнулся. Это была первая улыбка за прошедшие три месяца, адресованная ей; но это была не та улыбка, на которую рассчитывала Лилиан.

– Я запрещаю тебе покидать нас сегодня!

Он повернулся и вышел из комнаты.

За рулем машины, мчащейся по ровной, как зеркало, замершей дороге, которая стлалась под колеса со скоростью около шестидесяти миль в час, Реардэн отбросил мысль о своей семье, их лица откатывались назад в пучине скорости, поглощающей голые деревья и одинокие постройки по обочинам дороги. Движение было слабым, позади мелькали горстки огней города, который он миновал; пустота вокруг была единственным признаком праздника. Изредка над заводским корпусом вспыхивало туманное свечение, притушенное морозом, и холодный ветер завывал, попадая в щели машины и постукивая брезентом крыши о металлический каркас.

По какой-то смутной ассоциации, которую Реардэн не мог определить, мысль о семье заменило воспоминание о схватке с Нашим Нянем, вашингтонским парнем, работавшим на его заводе.

К моменту оглашения обвинительного акта Реардэн обнаружил, что парень знал о сделке с Денеггером, но никому не сообщил о ней.

– Почему ты не настучал на меня своим друзьям в Вашингтоне? – спросил тогда Реардэн.

Парень, не глядя на него, резко ответил:

– Не захотел.

– В твои обязанности входит наблюдать за подобными вещами, да?

– Да.

– Кроме того, твои друзья были бы рады услышать это.

– Конечно.

– Разве ты не знал, каким лакомым кусочком была эта информация и какую сделку ты мог бы провернуть с дружками в Вашингтоне, которых ты мне как-то представил, помнишь? Теми, чья дружба дорого стоит.

Парень не ответил.

– Это помогло бы тебе добиться высокого положения. Только не говори, что не знал этого.

– Знал.

– Почему же ты не воспользовался этим?

– Не знаю.

Парень угрюмо избегал взгляда Реардэна, словно пытался не думать о чем-то необъяснимом в самом себе. Реардэн рассмеялся:

– Эй, ты играешь с огнем! Сегодня ты не стал стукачом. Если и дальше будешь поддаваться этому чувству, твоя карьера полетит к чертям собачьим. Уж лучше пойди и убей кого-нибудь – быстренько.

Парень не ответил.

Сегодня утром Реардэн как обычно пришел в свой кабинет, хотя правление не работало. В обеденный перерыв он остановился у прокатного стана и удивился, увидев там Нашего Няня, в углу, никем не замеченного, с наивным удовольствием наблюдающего за работой.

– Что ты делаешь здесь сегодня? – спросил Реардэн. – Ты что, забыл, что сегодня праздник?

– Я отпустил домой девочек и пришел закончить кое-какие дела.

– Какие дела?

– Письма и… О черт, я подписал три письма и заточил карандаши, я знаю, что не должен был делать этого сегодня, но мне нечего делать дома, а здесь я не чувствую себя одиноким.

– У тебя нет семьи?

– Нет… практически нет. А у вас, мистер Реардэн? У вас есть семья?

– Пожалуй, практически нет.

– Мне нравится это место. Нравится бывать здесь… Видите ли, мистер Реардэн, я же учился на металлурга.

Шагая прочь, Реардэн обернулся и поймал следящий за ним взгляд Нашего Няня, это был взгляд мальчика, взирающего на героя своих любимых детских приключенческих рассказов. Да поможет тебе Бог, бедный маленький дурачок! – подумал Реардэн.

Да поможет им всем Бог, думал он, проезжая по темным улицам города, с презрительным сожалением заимствуя слова их веры, которую не разделял. Он видел наклеенные на металлические стенды газеты с кричащими в пустынных закоулках черными буквами заголовков: «Железнодорожная катастрофа!» Днем Реардэн слышал сообщение по радио: на магистрали «Таггарт трансконтинентал», возле Рокленда, штат Вайоминг, произошло крушение; трещина в рельсе послужила причиной гибели товарного состава, двигавшегося по краю ущелья. Крушения на магистрали «Таггарт трансконтинентал» участились – рельсы изнашивались по всему пути, который Дэгни полтора года назад планировала реконструировать, обещая Реардэну поездку от океана к океану по его собственному металлу.

Дэгни убила год на то, чтобы собрать изношенные рельсы с заброшенных боковых путей и залатать основную линию. Она угробила месяцы на борьбу с людьми Джима из совета директоров, которые заявляли, что национальный кризис – явление временное и путь, который продержался десять лет, прекрасно продержится и следующую зиму, до весны, когда, как обещает мистер Висли Мауч, положение улучшится. Три недели назад Дэгни вынудила их приобрести шестьдесят тысяч тонн новых рельсов; этого хватало лишь на то, чтобы залатать самые опасные перегоны по всему континенту, но добиться от них большего ей не удалось. Ей пришлось вырывать деньги у людей, оглохших от паники: годовой доход от грузовых перевозок падал с такой скоростью, что члены совета директоров с дрожью взирали на этот, по словам Джима, самый удачный год за всю историю «Таггарт трансконтинентал». Дэгни пришлось заказать стальные рельсы – не было никакой надежды получить разрешение на покупку металла Реардэна в связи с «крайней необходимостью», не было даже времени вымаливать это разрешение.

Реардэн перевел взгляд с газетных заголовков на свечение вдоль кромки неба – огни Нью-Йорка далеко впереди; его руки крепче сжали руль.

Была половина десятого, когда Реардэн добрался до Нью-Йорка. Он вошел в квартиру Дэгни, воспользовавшись своим ключом; свет нигде не горел. Он позвонил ей в офис. Ответил голос Дэгни:

– «Таггарт трансконтинентал».

– Разве ты не знаешь, что сегодня праздник? – спросил Реардэн.

– Привет, Хэнк. На железной дороге не бывает праздников. Откуда ты звонишь?

– Из твоей квартиры.

– Я освобожусь через полчаса.

– Хорошо. Я заеду за тобой.

Когда Реардэн вошел, в приемной было темно, за исключением освещенного стеклянного закутка Эдди Виллерса. Эдди запирал свой стол, собираясь уходить. Он с недоумением посмотрел на Реардэна.