Смерть с отсрочкой - Крис Хаслэм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Выброси на хрен конфету вонючую! Совсем без мозгов? Пассивное курение вредно для сердца. Может быть, дашь шанс Эль Сиду?
— Одна сигарета разницы не составляет, — возразил Ник, опуская стекло.
— В его возрасте может оказаться той самой соломинкой, которая сломала спину ослу, — заявил Ленни.
— Верблюду, — поправил Сидней.
— Фактически это был отрез шелка, мистер С., но роли не играет. Ему надо бы знать. Сейчас же выбрасывай, Ник.
«Пежо» со стоном и скрежетом елозил в колее, продвигаясь зигзагами сквозь темный лес, пока не выскочил выше деревьев на бледный утренний свет. На северных склонах ущелья лежали плотные пласты сырого пятнистого снега, глухо капая на голые обледеневшие камни. Отсюда колея шла прямо и ровно по контуру северо-восточного склона хребта, который вонзался в холодное синее небо зубами рептилии.
— Звякнул звоночек? — поинтересовался Ленни.
Сидней покачал головой:
— В этих очках трудно сказать. Где вы их свистнули?
— У мертвеца, — признался Ленни, повышая тон в целях самозащиты. — И не свистнул. Спросил разрешения.
— Каким образом? — полюбопытствовал Ник. — Ты же не говоришь по-испански.
— На языке жестов. — Ленни принялся размахивать руками, поясняя. — Очки… ему уже ни к чему… а моему старому китайцу… очень даже пригодятся… mucho gracias.[77] Старая курочка все мне теперь отдаст. Я говорю совершенно свободно на языке жестов и на языке любви, причем оба чертовски полезнее твоей латыни и другой заумной дребедени, которую ты учил в школе, Николас.
— Я латынь не учил, — возразил Ник, хотя знал, что Ленни просто языком болтает.
— Учил, могу поспорить, — утверждал Ленни. — Так или иначе, очки вам нравятся?
— В высшей степени, — кивнул Сидней. — Было бы еще лучше, если б я в них что-нибудь видел.
— Тогда идите в «Оптику», — хмыкнул Ленни. — Слушайте, есть вообще хоть какой-нибудь шанс, что мы правильно едем? — Фургон резко ухнул в яму.
— Трудно сказать, — пожал плечами Сидней. — То, что вижу, кажется знакомым, но и другие окрестности выглядят точно так же.
— От развилки было далеко? — допрашивал Ник. — Долго вы добирались, не помните?
— Час или полтора.
Ленни взглянул на воображаемые часы:
— А мы сколько едем? Полчаса?
— Сорок минут, — уточнил Сидней.
— Значит, не тут, — заключил Ленни. — У меня чуткий нос, и я вам говорю, в этих горах нет никакого золота. Знаете, почему? Потому что никто никогда не провезет семь тонн по такой колее, не свалившись в пропасть к чертовой матери. Очевидно, правда?
Когда они вернулись на асфальтированную дорогу, долина застыла в тени, и Ленни испытывал искушение объявить дело конченным. Ему хотелось вернуться в отель пораньше, закусить, отдохнуть после еды, а уж попозже, днем, может быть, совершить второй выезд. Однако при голосовании он остался в меньшинстве.
Следующая колея, как предсказывал Сидней, оказалась идентичной первой, только находилась в худшем состоянии. «Пежо» переваливался и скакал по камням, кабина наполнялась знакомым запахом горящего сцепления, пока машина прокладывала себе путь по дороге, предназначенной для burros.[78] Разговоры умолкли, стал понятен непомерный масштаб стоявшей перед ними задачи и сомнительность удачного исхода. Каждая следующая гора похожа на предыдущую — слоистый пирог из осадочных пород, вырастающих из густого влажного соснового леса. Слоистые скалы покрыты трещинами и кратерами, основания прячутся в грудах камней и щебня. Семь тонн золота могли навеки бесследно исчезнуть в этих первозданных местах.
Сильно угнетавший Ленни первобытный пейзаж с не меньшей силой волновал и пугал Ника, который пристально смотрел в открытое окно, сдерживая тошноту и пытаясь установить причину своих страхов. Окружающее, сведенное к первичным элементам, производило как будто бы прозаический благотворный эффект: камень, дерево, вода, земля и глубокое синее небо. Но было еще нечто видевшее, но невидимое, ощущающее, но неощутимое. Давно бездействовавший орган чувств улавливал что-то коварное и злонамеренное. Его власть над этой землей объясняла, почему тут никто не живет, почему не поют птицы и козы не бродят по Сьерра-де-лас-Кабрас,[79] которым они дали имя. Если золото действительно захоронено в этих горах, тот, кто его хоронил, правильно выбрал место, зная, что случайно на него никто не наткнется.
— Мы все делаем неправильно, — объявил Ник. — Давайте бросим эту колею и вернемся в отель. Есть лучший способ. — Он не просил возражений и не услышал их.
Гваделупе все утро ждала возвращения Ленни. Обмыла и одела покойного отца, оставив тело в постели, усыпанной свежими веточками розмарина. Днем должен прийти похоронщик, но ему она ничего не скажет. Убрала в комнатах, вымыла полы, растопила камины, покормила свиней, переоделась в туго облегавшее фигуру платье, высоко взбила волосы, наложила два слоя помады и выплыла в холл в ожидании своего мстителя.
— Что она говорит? — спросил Ленни, следуя за Сиднеем.
— Спрашивает, нашли ли мы нынче утром чьи-нибудь кости.
— Скажите, я припас для нее одну вкусненькую.
— Не скажу. Она спрашивает, будем ли мы обедать.
— Конечно. Что нынче в меню?
— М-м-м… для нас с мистером Криком форель, а для вас, очевидно, бифштекс, — с некоторым неудовольствием ответил Сидней. — Я бы сам с радостью съел кусок мяса. Бифштекс всего один?
— Один, — кивнула Гваделупе. — Только для него. Мне надо, чтоб он был сильным.
— Гм, ну да, — промычал Сидней.
Обед был подан на скошенной деревянной веранде, которая высоко нависала над белой водой в ущелье внизу. Сидней с Ником ели жаренную на решетке форель с хлебным соусом, лимонадом и какой-то купоросной подливкой, которой Ленни щедро полил гигантский обугленный бифштекс, окруженный теми же крошками жареного хлеба и увенчанный главной деталью — куском яичницы. Гваделупе наблюдала, как он ест, наполняя стакан специально заказанным светлым пивом и улыбаясь при каждом сделанном им глотке.
— Postre? — шепнула она, когда Ленни отодвинул тарелку.
Он вытащил сигареты из рукава футболки и покачал головой.
— Тут стоит уже, милая.
— Postre — это десерт, мистер Ноулс, — объяснил Сидней. — А пепельница — cenicero.
— Знаю, — соврал Ленни. — Просто перед десертом хочу покурить. — Он сделал длинную затяжку и встал из-за стола. — Извините меня, джентльмены. Англия ждет и так далее.
Ник с Сиднеем смотрели, как он следует за Гваделупе в ее будуар.
— В самом деле необходимо вот так вот подмигивать? — вздохнул Сидней.
— Будет посвистывать, когда вернется, — предупредил Ник. — Расскажите мне еще про золото.
Сидней поднял брови, вытащил фляжку из внутреннего кармана твидового пиджака, встряхнул перед глазами Ника в качестве приглашения.
— Я не пью. Забыли?
— Ах да. Замечательно. — Налил глоток арманьяка в винный бокал. — Как я понял, один симпатичный цыган по имени Ангел Виллафранка по приказу анархистов украл золото из дома Орлова. Если бы их руководство призналось, то сказало бы, что вернуло богатства, украденные не иностранной державой, а одним иностранцем. Понимаете, Орлов набивал свои собственные карманы. Начинались сталинские чистки — слишком много свидетелей слишком многих преступлений, — и Орлов знал, что его имя записано в расстрельных списках крупными буквами. Он нарочно указал в документах на двести ящиков меньше, чем вписали испанцы, тогда как фактически разница составляла лишь сотню. Рассчитывал, что русские так обрадуются бесплатному подарку, что не станут придираться к пропаже еще ста ящиков. Их отвезли в Валенсию и сложили в подвале местной штаб-квартиры русской разведки, где им предстояло лежать до запланированного Орловым побега. Вам, конечно, не надо рассказывать, что стало с бедными придурками, которые вели и разгружали машины. Я слышал, Орлов собирался плыть в Мексику, а оттуда ехать в США, но, лишившись своего пенсионного фонда, в конце концов очутился без гроша в Канаде. Очень досадно, так же, как и для анархистов, которые вскоре после совершенного ограбления поняли, что Виллафранка вор без чести и совести. — Сидней хлебнул арманьяка, фыркнул. — С первого взгляда было видно, что он не заслуживает никакого доверия. Знаете, небритый, длинноволосый, в тесных брюках… Ухватил куш, где-то спрятал. — Он махнул бокалом в сторону гор. — Далеко за линией фронта, так сказать.
— Как же вы его нашли?
— Виллафранка сам показал, — улыбнулся Сидней.
— Очень любезно с его стороны.
Старик вздернул брови, анализируя прошлое.
— У него особого выбора не было, — объяснил он. — Ну, пойду сосну. Только вы меня надолго не оставляйте. Не стоит перегружать работой похоронщика, правда?